— Мы все должны были пойти с Кузнецами. Мы просто позволили римлянам захватить нас, а теперь… — Его взгляд устремился на полегшую пшеницу, затем на Священную рощу.

— Мальчик понимал, что происходит, — сказала Набожа. — И не боролся. Никто из нас не боролся.

— Тихо, — предупредил Арк, приложив к губам пальцы.

Деревенские впоследствии торжественно поклялись не говорить об ужасном событии в Священной роще, не воскрешать в памяти имя Жаворонка. Он исчез из их настоящего и из прошлого тоже: слепой мальчик, который так сладко пел, который умел приправить ячмень щавелем, а твердый сыр — медвежьим луком.

Время от времени, вороша лесную подстилку, она от покаянных мыслей переходила к раздумьям о римлянах. Хотя новостей больше не было и никто не собирался за ними в Городище, Набожа предполагала, что сверкающие хитроумные создания из другого мира могли в любой момент появиться на Черном озере. Она думала о друиде, подстрекавшем людей Кузнеца, об обещанных им грабежах и убийствах, подожженных селеньях и обращенных в рабство племенах. От земли по ногам тянуло холодом; она подняла лицо к небу.

— Матери-Земли благостыня! — произнесла она старинное чествование, но на последнем слове голос взлетел, превращая фразу в вопрос. Набожа тронула губы, затем палую листву на лесной земле.

Ночью она клала ладони на свой впалый живот, сдвигала их к острым выступам, в которые превратились ее бедра. Не сказать, что наступила нужда, ведь еще можно было набрать листьев и стеблей мокричника. Земля пока не замерзла, и наверняка выкопаны не все съедобные коренья — округлые черешки рогоза, длинные веретенца репейника. Набожа утешалась этой худобой, этими выступами под пальцами, которые свидетельствовали о ее чистоте и щедрости, с которой она оставляла положенную долю Матери-Земле.

Болотники знали, что без привычных припасов пшеницы им придется не просто терпеть короткие дни и суровые ветра Зяби — им придется выживать. Они наедались досыта, пока лесные яблочки еще висели на ветках, пока на бузине оставалось вдоволь ягод. Они начисто, до самого Предела, вычищали лесную подстилку от орехов, выкапывали съедобные клубни.

Набожа и Карга пользовались большим спросом, поскольку знали, что бледные грибы, облепившие слоями трухлявые пни, съедобны, тогда как более темные, слабо пахнущие лепестками шиповника, — нет. Они показывали, как определять травы по листьям: сердцевидные, крупные — репейник; скученные и с выступающими прожилками — щавель; острозубые и глубоко уходящие в землю — одуванчик. Они объясняли, какая часть растения — листья, корни или все целиком — позволит заполнить живот или утешит плачущего младенца.

Мать Набожи притронулась к выступающей ключице дочери и посоветовала ей придержать для себя лучшие места в лесу. Да Набожа и сама подумывала о том, чтобы делать личные припасы, но ведь отказаться от этого права было бы добродетельнее? Она крепче обхватила себя руками.

Болотники припасали твердый сыр для более суровых дней. И этого закона придерживались строго. Совсем другое дело — боярышник или шиповник. Все знали, что лучше оставить плоды до первых морозов, после чего те станут вкуснее. Но стоило случайно наткнуться на гроздь блестящих красных ягод и заметить, что в некоторых зеленых чашечках уже нет плодов, как становилось понятно: кто-то из соплеменников не устоял. И как тут удержаться, чтобы не собрать и свою долю? Болотники пробирались по прогалине, сжимая в кулаках плоды шиповника, пряча под кожаными плащами клубни. Лучше пусть кажется, что у тебя ничего нет. Даже Молодой Охотник теперь прокрадывался на прогалину с мешком на боку, раздутым от фазана или утки, и направлялся прямиком в свою хижину. Карга все больше хмурилась и однажды, не выдержав, заявила, что болотники заслуживают то, что имеют: нечего было рвать ягоды до того, как те нальются сладостью, и выкапывать все клубни без разбору.

Как-то Набожу позвали в хижину Карги. Войдя, она увидела, что двое младших сыновей Старого Пастуха держатся за животы. Всю ночь им пришлось бегать на двор из-за поноса. Их мать была в отчаянии. Теперь, перед Зябью, мальчикам как никогда нужны были силы.

— Кипрейный чай, как думаешь? — спросила Карга.

Набоже показалось странным, что старуха обратилась к ней. Но она тут же сообразила, что это проверка, что кипрейный чай — не то средство, которое сейчас нужно. Набожа переводила взгляд с одного мальчика на другого и заметила у обоих красноватый налет возле рта. Взяв руки старшего в свои, она перевернула их ладонями вверх, потерла большим пальцем покрасневшую кожу, содранную почти до мяса.

— Чешешься?

— Да.

— И ты? — Младший братишка кивнул, вытянув ладошки, чтобы Набожа посмотрела и на его поврежденную кожу.

Карга улыбнулась, и Набожа сказала:

— Вы плохих корешков наелись. — Зловредные луковки вызвали раздражение на пальцах и возле рта, и у ребятишек схватило животы.

Супруга Старого Охотника покачала головой, но затем кивнула:

— Я послала их накопать медвежьего лука, ну и положила что-то похожее в похлебку.

— Видать, это был золотой лучок, — объяснила Набожа. — Пройдет.

Мать взглянула на Каргу; та кивнула.

— Давай им побольше воды, — наказала Набожа.

Мать опять посмотрела на Каргу, и та повторила совет Набожи: пить воду. А потом добавила:

— Пусть продрищутся. К вечеру все луковицы из них выйдут.

Когда Карга и Набожа остались вдвоем, старуха тяжело осела у огня на груду мехов, которую называла «мое гнездо». Набожа устроилась рядом.

— Приглядывай за этим: болотные едят что попало. — Карга положила ладонь на руку Набожи. — Ты прилежно училась.

Набожу поразил вдруг объявший старуху покой. Карга вечно что-то копала, резала или отжимала в решете; даже ее глаза редко отдыхали.

« Время мое пришло, — сказала Карга. — К чему задерживаться, и без того с едой худо.

Набожа оцепенела. Карга предстала ей такой наблюдательной и решительной тогда, в их первую встречу на лесной тропе, и спустя три года дружбы и совместных трудов не сходила с пути, начавшегося со сбора желтых цветков кровяного корня. Предвидела ли Карга этот момент? Неужели Набожа своим прилежанием и умением распознать луковицы, которых наелись мальчики Пастуха, ускорила наступление этого дня? Глаза девушки налились слезами.

Она обняла Каргу, и старуха не отпрянула, хотя нежности были не в их привычках. Набожа заплакала, а Карга, приговаривая: «Полно, полно», взъерошила ей волосы.

— Все мое — твое, — сказала она, легонько отстраняя Набожу, чтобы заглянуть ей в лицо. — Я говорила это Старому Охотнику в присутствии свидетелей. Ошибки не будет.

— Но ты лучше всех знаешь, как пережить Зябь!

Не лучше тебя. — Она похлопала Набожу по руке, посмотрела на ее запястье. — Исхудала.

Набожа опустила руку на колени, прикрыла запястье ладонью другой руки.

— Мать-Земля не осудит, если ее порция станет поменьше, особенно сейчас, когда нет пшеницы.

Набожа редко подвергала сомнению слова Карги, но в тот момент задумалась: каким образом связаны сгнившая пшеница и последующая жестокая сцена в Священной роще с благосклонностью Матери-Земли? Сердце учащенно забилось: что за мысли! Тысячи раз она становилась свидетельницей щедрости Матери-Земли. Набожа убирала ее поля, извлекала зелье из ее корней, листьев и цветков. Она, Набожа, всегда получала необходимое, стоило только попросить.

Карга по-прежнему ждала, подняв брови, но Набожа не созналась в том, что запихивала лишние пригоршни мокричника в жертвенный сосуд, предназначенный родней для доли Матери-Земли. Вместо этого она взяла руку Карги, и старуха заговорила о белене, повторяя наставления, которые Набожа и без того знала. Потом Карга перешла к несметным сиропам и настойкам, от них — к теплым рукам своей матери, которая отлично знала повадку пчел, а потом стала рассказывать об отце — как ловко он умел ловить зайцев, и прочее, и прочее, а в лачуге становилось все теплее и темнее, пока пылающие в очаге дрова не превратились в тлеющие угли. Набожа зевнула, ощутив отяжелевшие веки и скованность тела, приникшего к Карге, которая медленно, сбивчиво вела длинную историю о том, как они с отцом заплутали в чаще и провели ночь, прижавшись друг к другу в пещере.