— Энцо. Я вел с ним дела время от времени, — тихо говорю я. — Он был хорошим человеком.
— Ну, он пообещал свою дочь чудовищу, — отрезает Белла. — Но, возможно, он не знал. Я хочу думать, что мой отец не знал. Но крестный отец Джии остановил ее свадьбу с Петром в последнюю секунду. Об этом сплетничали несколько недель. Он думал, что Петр причинит ей вред, он был ее опекуном и не хотел отдавать ее в руки Братвы. Несколько недель царило напряжение, я помню, как отец беспокоился о безопасности, о том, что неизвестно, что сделает Братва, или за кем они пойдут, но я почти не обращала на это внимания. — Она издала небольшой горький смешок. — Я не думала, что это имеет для меня значение.
— А имело?
— Сальваторе убедил Братву заключить мир, если им дадут другую невесту. Он и мой отец устроили брак между мной и Петром. Он заплатил моему отцу много денег и обещал мне охрану во время и после свадьбы, пока они не убедятся, что Петр будет хорошо относиться ко мне. Все обещали, что я буду в безопасности. — Ее голос начинает дрожать и срывается на последнем слове. — Они обещали…
Все во мне хочет протянуть руку и обнять ее. Я слышу страх в ее голосе и хочу сказать ей, чтобы она остановилась, что все в порядке, что она не должна продолжать объяснять. Но какая-то часть меня знает, что я должен это знать.
Особенно если ее прошлое связано с Братвой, это то, что я должен знать.
— Петр уже мертв, — спокойно говорю я. — Я помню, что слышал об этом. Попытка какого-то переворота на свадьбе. В то время я не обращал внимания на мелкие детали, единственное, что имело для меня значение, это передача власти. Но… — Я сужаю глаза, некоторые детали начинают вставать на свои места. — Это была твоя свадьба.
Белла кивает, ее голос все еще трещит, когда она говорит, ее руки вцепились в одеяло перед ней.
— Это была ловушка. Братва устроила засаду. Они собрали всех гостей в церкви, заперли двери и обратились против них. Это была кровавая баня. Я понятия не имею, сколько людей выжило. Я была в панике, боялась, на мне была кровь… — Она снова начинает всхлипывать, дрожа так сильно, что кажется, будто она вот-вот забьется в конвульсиях. — Они затащили меня в машину, — шепчет она между мелкими всхлипами. — Они сказали, что Петр не женится на мне, но он собирается… — Она тяжело сглатывает. — В любом случае, он хотел бы меня иметь. А его люди делали ставки, доберутся ли они до меня потом. Они хватали меня руками, разрывая платье, и…
На этом она растворяется, и я стискиваю зубы, ужас охватывает меня.
— Я понимаю, — быстро говорю я ей, сдерживая гнев, чтобы сосредоточиться на том, что важно сейчас, в этот момент. — Тебе не нужно больше ничего мне говорить, Белла. Я все понимаю. Я понимаю, почему после этого тебя мучают кошмары.
— Три месяца я едва могла встать с постели, — сокрушенно шепчет она. — Я наконец-то начала снова быть в состоянии функционировать, когда отец сказал, что все это время искал для меня другого мужа. Он думал, что я просто выйду замуж за другого, вот так просто. Я сказала, что не могу, но… — Еще один всхлип вырвался из ее груди. — А потом я встретила тебя…
Так много всего прояснилось. Почему она так панически боялась мысли о замужестве — не только потому, что возражала против брака с незнакомцем, но и из-за того, что с ней недавно произошло. Почему она вздрагивает от любого прикосновения. Почему у нее случился приступ паники, когда я едва повысил на нее голос.
Злость разливается по мне, горячая и густая, при мысли о том, что с ней сделали. На Братву за то, что причинили ей вред, на ее отца за то, что согласился на брак, на все это. Я чувствую, как во мне закипает ярость, жаждущая выхода, и мне приходится бороться с желанием выйти на улицу прямо сейчас, найти кого-нибудь из виновных и заставить их заплатить.
— Я знаю, что после этого ты не захочешь, чтобы я продолжала здесь работать, — шепчет она. — Ты не захочешь, чтобы я продолжала заботиться о Сесилии и Дэнни в таком нестабильном состоянии, как сейчас…
Она снова начинает плакать, и мне снова приходится бороться с желанием обнять ее. Желанием защитить ее, позаботиться о ней, утешить ее… Оно ощущается как физическое, как нечто, что я должен сдерживать, потому что знаю, что это не то, чего она хочет или в чем нуждается. Это ей не поможет. Это только усугубит ситуацию.
Но это, по крайней мере, я могу исправить. В этом я могу ее успокоить.
— Нет, Белла, — говорю я ей мягко. — Ты никуда не уйдешь, если сама не захочешь. Я понимаю. Честно говоря, я не могу представить, чтобы у тебя не было такой реакции. И это не настолько плохо, чтобы я не чувствовал, что все еще могу доверять тебе их.
Она поднимает глаза, заметно испугавшись.
— Ты не выгонишь меня?
Я качаю головой.
— Нет. Конечно, нет. Скажите мне, когда у тебя прием у врача, и я позабочусь о том, чтобы водитель был готов отвезти тебя. — Я делаю паузу, переводя дыхание. — Могу ли я еще чем-то помочь?
В данный момент я не могу отделаться от ощущения, что готов на все. Все, что в моих силах, чтобы убрать этот взгляд из ее глаз, чтобы помочь ей не чувствовать себя так. Это похоже на внутреннюю потребность, что-то более сильное, чем все, что я чувствовал в течение долгого времени, и мне приходится сдерживать себя, напоминать себе, что я понятия не имею, что ей действительно нужно. И не узнаю, пока она сама мне не скажет.
На лице Беллы появляется удивление, но очень ненадолго. Кажется, она удивлена тем, что мне не все равно, что я хочу сделать так, чтобы ей было лучше. И я в очередной раз убеждаюсь, что пересмотрел свое мнение о Масео за все то время, что я с ним работал. Ее отец должен был быть рядом с ней, заботиться о ней во время всего этого, тем более что он отчасти архитектор всего этого. Но, похоже, она осталась совсем одна.
— Нет, — тихо говорит Белла, сдерживая слезы и качая головой. Она вытирает лицо и слабо улыбается мне. — Спасибо. Попасть на прием мне очень поможет. И возможность остаться здесь, — добавляет она через мгновение. — Я действительно счастлива здесь. Это не значит, что я не была счастлива…
— Я знаю, — заверяю я ее. И я знаю. Я вижу это с тех пор, как она здесь. Я вижу, как она постепенно расслабляется, и на ее лице больше счастья, чем было, когда мы только познакомились. Она стала менее нервной. И теперь, когда все это произошло, я не хочу, чтобы она потеряла тот прогресс, которого добилась благодаря сегодняшнему вечеру.
— Если тебе что-то понадобится, — добавляю я, — скажи мне. Если я могу что-то сделать, я сделаю это для тебя. Обещаю.
Она дарит мне еще одну из тех маленьких, грустных улыбок.
— Я не думаю, что что-то есть, — мягко говорит она. — Но я буду иметь это в виду.
— Это все, о чем я прошу. — Я чувствую желание протянуть руку и снова прикоснуться к ней, чтобы утешить, но останавливаю себя. Вместо этого я встаю, борясь с инстинктом остаться с ней. Не оставлять ее одну, когда очевидно, что ей так много приходится преодолевать.
И снова она задерживается в моих мыслях, когда я наконец ухожу, пытаясь избавиться от образа ее, сидящей посреди своей кровати, простыни вокруг нее, волосы распущены по лицу. Но на этот раз все по-другому. Я скольжу обратно в свою постель и ощущаю тот самый приступ желания, ту реакцию, которую мне так трудно подавить, когда она рядом. Но это еще не все.
Это похоже на невозможный клубок эмоций — вожделение, сдобренное заботой, беспокойством, и кипящий ад ярости, бурлящий прямо под поверхностью, неоспоримое желание пойти и найти тех, кто причинил ей боль, чтобы заставить их заплатить за это. Я знаю, что Петр Ласилов мертв, а вместе с ним и многие его люди. Я уже слышал эту новость несколько месяцев назад. Но я уверен, что некоторые из его людей выжили. Уверен, что есть и те, кто участвовал в этом, но не заплатил никакой цены. И от этой мысли мои руки сжимаются в кулаки, а челюсть стискивается, когда я думаю о том, что бы я хотел сделать с теми, кто посмел совершить такие ужасные вещи с невинной девушкой. Кто превратил Беллу в то, что я видел сегодня вечером, — испуганную и сломленную.
