— Попроси у него благословение! Карлик, да еще и царский — он воплощение бога Бэса на земле.

Гормери слегка подпрыгнул от неожиданности. Бабушка Иса обладала поистине наимягчайшей поступью. Ей бы и кошка позавидовала.

— Я даже знать не желаю, что все это значит, — определенно карлик и все что с ним связано вызывали в нем раздражение. Устроил тут представление, задержал отплытие. А ведь они на казенной ладье храмового кебнета, он не имеет права тут распоряжаться как у себя дома.

— А и не знай, — прошептала бабушка, — Умерь гордость, и подойди к нему. Хуже-то не будет. А путешествие тебе предстоит долгое и трудное.

— Бабуль, я с ним на одной лодке поплыву. Можно сказать, я уже под его покровительством.

Старая женщина вздохнула, поцеловала внука и пошла за остальными домашними прочь с ладьи.

Через час нервы Гормери уже были на пределе. Хотелось долбануть неуемного карлика как следует кулаком по огромной голове, а еще лучше дать пинка под пухлый зад. Благо ногу высоко задирать не нужно. Носок так и чесался в предвкушении, и несчастный помощник писца циновки сжимал свой медный медальон, чтобы хоть как-то успокоиться. А неуемный придворный все оттягивал и оттягивал отплытие. Желающих если не прикоснуться, то хотя бы поглазеть на карлика царя, который видел и даже говорил с сыном божьим на земле. Анхатону народное внимание льстило. Он и не скрывал тщеславия, улыбался и сиял щеками, словно натертыми песком медными плошками.

Спустя час приветствий и благословений он вдруг вспомнил, что забыл дома очень важную вещь. Послали слугу. Долго его ждали. Наконец, он вернулся с чем бы вы думали? С притирками! Как будто притирки эти нельзя в Уадже купить. Город, конечно, теперь захолустный, но если в нем живет ювелир, который выполняет заказы царского дома, то наверняка сыщется и торговец притирками. Потом, Анхатон пожелал вознести молитву Атону. И тут, разумеется, не поспоришь. Гормери терпеливо вынес долгие споры карлика с капитаном, где следует установить жертвенный алтарь. Когда пришли к общему решению, алтарь этот еще устанавливали так долго, что у Гормери начало скулы сводить и глаз задергался. После церемонии восхваления Атона выяснилось, что необходимо так же восхвалить и сына его на земле, царя Эхнатона. Медленно, словно на века установили второй алтарь на палубе. Потом провели церемонию пожелания долгой жизни и процветания царю со всеми положенными воскурениями и возлияниями. Как будто все это нельзя было проделать уже в пути. Но нет! Анхатон словно издевался все оттягивая и оттягивая отплытие. И ведь самое ужасное было то, что отдубасить наглеца как следовало было совершенно невозможно. Наоборот, как послушный подданый Гормери обязан был соблюсти все обряды, чтобы не навлечь на себя гнев начальства. Разве может помощник писца циновки кебнета главного храма Атона отказаться участвовать в церемонии восхваления Атона или тем более его сына Эхнатона⁈ Это же скандал!

Чтобы не сорваться и выглядеть пристойно Гормери потихоньку потягивал дедовский шедех, страшно сожалея, что у него всего одна фляга этого целительного напитка. Знал бы, захватил с десяток кувшинов, вместо сладкого вина, в котором теперь толку не видел. Вряд ли ему захочется коротать часы дневного зноя и тем более ночную негу с этим заносчивым и суетливым карликом. Да и сам Анхатон наверняка предпочтет его компании одну из своих развратных девиц.

Отплыли только в третьем часу дня.

(По исчислению древних египтян в восемь утра).

Едва сверкающий дорогим белым мрамором прекрасный Ахетатон скрылся за поворотом реки Гормери спустился в свою каюту, упал на узкую походную кровать и забылся неприятным сном. В маленькой каморке без окна было жарко и душно. А потому снилась ему всякая дрянь. Шум на палубе лишь разгонял гадкие сны до состояния кошмаров. То за Гормери гонялись демоны, то вдруг женский голос принимался шептать непристойности, то кожу палил огонь Дуата. Потный и измученный он проснулся уже ближе к ночи. Выйдя на палубу, он застал церемонию вечернего прощания с Атоном. Странно, что карлик взял на себя обязанности главного жреца, которые в пути должен был бы исполнять капитан судна и теперь истово молился, принося жертвы с таким знанием этого дела, что Гормери, отучившийся в храмовой школе невольно позавидовал.

— Хорош, — в голосе капитана Ипу слышалось восхищение, — Будто бы жрец!

Гормери пожал плечами. У придворных вельмож по десять должностей. Кто знает, может этот Анхатон кроме всего прочего действительно царский верховный жрец. Во дворце все так запутанно!

— Интересно, что ему понадобилось в Уадже?

Парни переглянулись. Вообще-то вопрос капитана был не праздным. Вот в самом деле, зачем человеку, обласканному царем, имеющему при дворе хорошие должности пускаться в такое долгое путешествие. И куда? В опальный Уадж? Какой у него может быть там интерес? Почуяв тайну, подушечки пальцев Гормери зачесались. Так уж он был устроен: если ему попадалась загадка, он не мог успокоиться, пока не находил ответа. За это качество его так ценили в храмовом кебнете и поручали самые запутанные дела.

«Как ни противен мерзкий карлик, а надо бы с ним подружиться», — решил для себя Гормери. И когда солнце, разлив по Западному горизонту кровавое золото, спустилось в Дуат, подсел поближе к компании Анхатона, прихватив самый красивый сосуд с вином из своих запасов.

На палубе оживились дремавшие весь день в шатрах музыканты и танцовщицы. Облачившись в новые цветные, расшитые золотом наряды, девушки метались в свете угасающего дня, порхая над палубой диковинными бабочками. Их легкие платья скорее оголяли и манили, чем прикрывали соблазнительные тела. Попутного ветра не было и в помине, и надсмотрщикам гребцов пришлось сильно постараться, чтобы рабы не глазели на представление, а работали, и лодка худо-бедно двигалась против течения. Анхатон возлежал на широком ложе, раскинув тело по расшитым подушкам. Красный, расшитый золотом шатер закрывал его от лучей солнца и посторонних глаз. В одной руке он держал гроздь крупного винограда, в другой кубок из цветного финикийского стекла. Ему прислуживали сразу две красотки. Из одежды на них были лишь тоненькие золотые пояски и широкие браслеты на запястьях. В изысканные прически они вплели свежие цветы. Гормери сглотнул, а карлик, поймав его взгляд, похлопал ладонью рядом с собой. Противится было неприлично. Писец поднялся с палубы и пройдя сквозь танцы красавиц, опустился на край ложа в шатре. В его руку тут же всунули красивый бокал с темным густым вином. От него исходил манящий терпкий аромат, от которого рот тут же наполнился слюной.

— Наконец-то ты продрал глаза, помощник писца по особым поручениям, господин Гормери, — не без издевки пробухтел карлик, — Я уж думал, что не увижу тебя до самого Уаджа.

— Вы знаете, кто я? — изумился Гормери.

— Предпочитаю выяснить заранее, с кем плыть в одной лодке. А вдруг ты псих какой, и привык с ножом за людьми гоняться, — карлик хмыкнул и его молодой спутник снова почувствовал, как в сердце родилось раздражение. Кто из них писец кебнета, в конце концов! А ведь ему и в голову не пришло выяснить, с кем предстоит путешествовать на ладье посреди реки целых четыре дня. И почему он вот так сразу решил, что ему в попутчики набился степенный и рассудительный вельможа. А не это вот все!

— И что за дело у вас в Уадже?

Гормери попытался вложить в вопрос всю степень недоумения с каким обычный человек мог бы отнестись к поездке такого важного вельможи в такое захолустье. Анхатон глотнул вина. Гормери не удержался и последовал его примеру. Волшебный вкус из летнего сладкого винограда и запахов ночных цветов растекся по всему телу. Сердце затрепетало от удовольствия. Это вино было на несколько порядков лучше его собственного. Такое могли произвести только истинные умельцы. Те, кто служат при дворе царя, не иначе. Ничего прекраснее он и не пробовал!

— Тоже, что и у тебя. Мне предписано заставить ювелира Хепу доделать заказ! Милашка Киа так страдает! Ведь она уже год как любимая женушка царя, а у нее до сих пор нет ни единого украшения от царского ювелира! Какое унижение, не правда ли?