Разговор с кокетливой и глупенькой женой ювелира ничего не дал. Да, были подружками, да, делились сокровенным. Но то ли Хенмет эта не такая дурочка, как кажется, то ли Неферет ей действительно ничего не рассказывала, сообщить что-либо проливающее свет на причину исчезновения падчерицы она так и не смогла. Только глазки строила и томно вздыхала.

Испросив разрешение, Гормери поднялся на второй этаж и осмотрел спальню Неферет. Его сопровождала все так же пухлозадая темнокожая служанка. В комнате юной фантазерки было прекрасно. Настолько, что Гормери снова замер, ошарашенно оглядываясь. Поначалу ему показалось, что стены колышутся. И сама комната покачивается, словно он снова оказался в корабельной каюте.

Присмотревшись, понял, в чем подвох — в легком сквозняке, пробивающемся из двух верхних окон и приоткрытого люка над кроватью колыхаются расписанные под траву и цветы тонкие полосы материи, натянутые по стенам. С потолка свисает странная конструкция из палочек, разноцветных пушинок и колокольчиков, которая крутилась, слегка позвякивая. Все это постоянное движение создавало ощущение воздушности и нереальности.

Мебель же стояла незыблемо и была дорогой, сработанной в одном стиле: кровать, столик с зеркалом, стул рядом с ним и два больших кресла на тонких выгнутых ножках, изображающих лапы какой-то огромной кошки. Льва или гепарда. На кровати белье из тонкой гладкой материи, пышные подушки с золотыми кистями. Очевидно, что Неферет в этом доме любят и ценят, и уж точно не рады ее исчезновению. Помощник писца осмотрел столик с большим зеркалом из хорошо отполированной меди. Очень качественная работа. Ничем не хуже, чем в спальне у Небет. И баночки со всякими женскими мазями и благовониями из дорогого финикийского стекла.

— Куда ж ты сбежала из такого-то дворца? — пробубнил себе под нос Гормери.

Тут стоявшая в дверях служанка громко и недовольно хмыкнула.

Он посмотрел на нее с интересом.

— Так ясно куда, — женщина фыркнула, давая понять писцу, что уж она-то эту молодежь насквозь видит, — К мужику! Хозяин-то и слушать не желал, чтобы от себя ее отпустить. А девке 20 лет стукнуло. Последний шанс, можно сказать. Ведь еще годик-другой и кому она нужна будет?

— А хозяин почему ее не отпускал?

Гормери принялся разглядывать стеллаж со свитками и фигурками. Были среди них и павианы. Штук десять. А свитки все аккуратно уложены, печати с названиями на тонких шнурках свисали ровно, не переплетались. Как в хорошей библиотеке. Ему, конечно, все это было не очень интересно, он нарочно делал вид, что осмотр ему важнее трепотни служанки. Чтобы подстегнуть ту к откровениям. Легче всего развязать язык женщине, сделав вид, что ее разговор тебя мало занимает. Известный прием.

— Как же отпустит он! Неферет ему и вдохновение, и подмастерье. Она ведь художница. Вот это все сама разрисовала.

Служанка явно гордилась молодой госпожой. И не зря. Но Гормери стоически изобразил равнодушие. Мельком оглядел красивые росписи на тонких лентах и, сконцентрировав внимание на деревянной фигурке павиана с глазами бусинками, спросил безо всякого интереса:

— А было к кому бежать?

— Так не без этого, — толстуха важно запыхтела, но, не получив даже взгляда от собеседника, продолжила, — Она же красавица. Вокруг нашего дома толпами женихи ходили — любого выбирай.

— Выбрала? — песец взял в руки фигурку мальчика, растирающего зерно, повертел ее перед носом.

— Вот чего не знаю, того не знаю.

Гормери поставил статуэтку на полку и, резко повернувшись к женщине, усмехнулся, поймав ее растерянный взгляд:

— Уж вы-то не знаете?

Ну да, второе правило дознавателя, представить человека важным, значимым и очень информированным в его же глазах. Даже если это и не так. Особенно если это не так. Тогда человек наизнанку вывернется, но постарается соответствовать высокому мнению собеседника. Толстуха подобралась, задумавшись. Стало тут же понятно, что вряд ли она что-то знает наверняка. Но с нее можно было получить хотя бы крохи догадок.

— Э… точно не скажу. Но был один парень. Хороший такой. Видный. Писец храмовой сокровищницы.

Вот это уже теплее.

— Как зовут?

Ответом был ему тяжелый вздох. Понятное дело, Неферет ей имя не сообщила. Но Гомери продолжал буравить ее взглядом, вызывая в глубине женщины непонятное волнение. Ну да, он так умел. И пользовался этим своим даром совершенно беззастенчиво. Для пользы дела, разумеется.

— Говорила как-то…

Вранье. Уж если бы Неферет открылась, служанка бы имя запомнила. Гормери молчал, не помогая ей выбираться из собственных силков.

— Так, а это… подарки он ей дарил. Хорошие.

Ну, вот теперь можно ее отпустить. Начнет сочинять, чтобы казаться значительнее. Он покивал. Видя, что ей не верят, толстуха подскочила к стеллажу и принялась тыкать пухлым пальцем, приговаривая:

— Павианов двух, вот этих, с золотыми ошейниками, он ей на прошлый Ренепет преподнес. Сама видела, как мешочек вручил, у ворот дело было. Я как раз с рынка шла. А потом мешочек этот у нее на столике стоял, ну я и заглянула. И вот эту ступку он подарил. И еще вот это сочинение. Неферет мне его читала. Сказала, друг написал.

— Так может и правда друг?

— Друзья такое не пишут, — служанка фыркнула как бегемотиха, долго просидевшая под водой, а теперь вынырнувшая на поверхность. А потом добавила со значением, — И не дарят.

Гормери взял в руки указанный свиток. Подцепил пальцем тонкий красный шнурок, прочел название на печати «Сны благопристойного писца». Сглотнул, предчувствуя, что ничего благопристойного он сейчас не прочтет. Скорее наоборот. Служанка ожидаемо потемнела щеками. Они у нее в силу цвета кожи не покраснели, а почернели.

— Неужели сама тебе прочла? — искренне удивился помощник писца.

Та опустила глазки и пробормотала:

— Не только мне. Там еще кухарка была, птичница, няня и молодая госпожа.

Ну и нравы в этом доме! Гормери развернул свиток. Однако насколько праведными были сны благочестивого писца, он так и не узнал. Потому что поверх аккуратно выведенных знаков грубыми мазками чернел символ, который он запомнил очень хорошо. Тот самый, который он видел на камешке гадалки: серп месяца под солнечным диском.

— Что за человек такой! Ни вином не угостил, ни ночлег не предложил! Скряга и хам! — пыхтел Анхатон, раскачиваясь в носилках, — А ведь мы из самой столицы притащились искать его дорогую дочурку и спасать его не менее дорогую задницу!

Гормери топал рядом по пыльной дороге, едва поспевая за четырьмя мускулистыми носильщиками. Ему то и дело приходилось отскакивать на обочину, пропуская встречных прохожих.

— Может и предложил бы. Если бы ты не затеял эту свою ревизию.

— А как без нее! Это, между прочим, твоя обязанность — проверить, на месте ли присланные из королевской сокровищницы ценные металлы, стекло и драгоценные камни.

— Я бы проверил дня через два. Когда он нас разместил бы в своем доме, — писец вздохнул.

Вопрос с проживанием оставался открытым. Ему выдали мешочек меди и совсем немного золота, но по меркам Ахетатона этого могло хватить на жизнь в лачуге и скромное одноразовое питание, состоящее из хлеба, лука и очень дешевого пива. Возможно ли что в Уадже все подешевле?

— Да не трясись ты так, парень, — каким-то образом Анхатон дотянулся до него и похлопал по плечу своей несоразмерно огромной лапищей, — Знаю я, где нам пристроиться!

— Знаешь? — он тут же заставил себя замолчать, потому что в голосе было столько надежды, что стало стыдно, а потому он сдвинул брови и отчеканил, — С чего ты взял, что я трясусь?

— Да у тебя на лице все написано, — хохотнул вредный карлик, — Впервые так далеко от дома! О, а теперь ты покраснел от досады! И как тебя в кебнет-то такого нервного приняли?

— Там не по лицу судят, а по делам.

— Ну да, ну да. Эй, парни, тащите меня в «Веселую лилию» — крикнул носильщикам Анхатон и скрылся за занавесями своих носилок.