— Мне жаль, что тебе нездоровится, тебе что-нибудь нужно? Иди полежи, отдохни, — сказала она.

— Я звонил тебе, — сказал Массимо, когда Франческа вошла в спальню и начала вынимать вещи дочери из рюкзака как ни в чем не бывало, словно хлопотала по хозяйству, как обычно. — Я звонил тебе много раз, писал тебе сообщения. Хотел сказать, что вернусь раньше. Почему ты не отвечала? Я волновался.

«Что мне делать с Фабрицио, дом? Помоги», — но дом не ответил на этот вопрос. Он диктовал, что ей делать и что говорить. Франческа делала. Она расстелила влажное полотенце, сполоснула комбине — зончик Эммы. Массимо следил за ней, и она сказала: «Было жарко, у нас было время до того, как у Анджелы закончатся уроки, и мы поехали на море “Ты была на море? — Анджела услышала ее и удивленно распахнула глаза. — Я тоже хочу на море, мама, хочу на море!" — и, чтобы отомстить, решила сыграть в игру “мама в очках и мама без очков"; Франческа ей разрешила), ты бы видел, как она веселилась, она даже сказала слово “море"! Ты понимаешь? Она сказала “море”! Море! Потом я пошла забирать Анджелу из школы, я правда не смотрела на телефон, прости, я поняла только сейчас, это было просто крошечное мгновение… (“Помоги, дом, крошечное мгновение чего? Мгновение с Фабрицио! На ум приходит только имя Фабрицио”. — “Мгновение только для нас с малышкой, — сказал дом. — Не обратила внимания, прости, если заставила тебя поволноваться”) крошечное мгновение только для нас с малышкой, не обратила внимания, прости, если заставила тебя поволноваться».

Она пошла в ванную.

— Как ты добралась до пляжа без машины? — спросил Массимо и пошел за ней следом.

«Как мы добрались, дом? Нет, хватит, уже поздно, сейчас я ему скажу…» — «На паровозике. Вы поехали на маленьком паровозике. Представь, как веселилась Эмма!» Они поехали на паровозике, Эмма веселилась. Франческа искупала Эмму, а потом разделась, чтобы принять душ. Фабрицио внутри нее. По-прежнему там. «Он может его видеть, дом?» — «Только если ты захочешь», — сказал дом. «Что, если он его увидит? Лучше не раздеваться, он увидит!» — «Раздевайся, — посоветовал дом, — иначе он что-то заподозрит. Помни: он может его видеть, только если ты захочешь». — «А если захочет он?» — «Ты должна превратить свое тело в ложь и потом просто надеяться. Раздевайся давай».

Франческа сняла бюстгальтер и трусики. Сейчас он увидит. Муж действительно смотрел на нее, когда она входила в душ. И сказал, или, вернее, прошептал, как они всегда делали, когда девочки были рядом и они не хотели, чтобы их поняли, что-то, что достигло ушей Франчески, что-то прекрасное («Закрой свой разум, не слушай!» — сказал дом). И Франческа закрыла разум и не слышала.

Она задернула занавеску. Включила душ. Мама Анджелы и Эммы, жена Массимо вернулась.

— Что, если бы звонили из школы? Чрезвычайная ситуация… Анджела, что угодно, — пробурчал Массимо из-за занавески без особой убежденности. Она ответила то, что дом велел ей сказать.

«Почему он не вышел из ванной?» — спросила она у дома. «Потому что он твой муж, — ответил дом, — это нормально. Он может остаться, если захочет. Ты тоже делала это тысячу раз, хотя, возможно, ему этого совершенно не хотелось. А теперь выйди из душа». Она вышла. Пока промакивала волосы полотенцем, Массимо начал:

— Как думаешь, наш сосед…

— М-м-м… да? — пробормотала Франческа, не оборачиваясь — ее сердце едва не выпрыгивало из груди — и продолжая вытираться.

— У тебя есть его номер?

Удар ножом. «Держись, Франческа, — сказал дом, — двигайся, продолжай двигаться».

Она осталась стоять. «Отвечай мягко: его номер? А потом небрежно добавь: нет, кажется, нет, а что?»

— Его номер? — удивилась она, направляясь в спальню. — Нет, кажется, нет. А что?

— Нет, ничего. — Массимо шел следом. — Просто, когда я приехал, в его квартире сработала сигнализация. Я постучал, но никого не было. Через некоторое время это прекратилось. Должно быть, короткое замыкание. И, в общем, я подумал… если такое опять случится, пусть лучше у нас будет его номер, тогда сможем его предупредить, верно? — Пауза. — Если только он не играл на виолончели, а я принял это за сигнализацию, — засмеялся он.

И это действительно было похоже на шутку, как и все остальное, что говорят друг другу муж и жена, близкие, искренние люди, которые живут вместе, делятся чем-то важным, или глупым, или смешным.

Франческа ничего не сказала. «Последнее усилие, — сказал дом. — Ответь ему: да, правда, лучше взять его номер, и посмейся».

— Да, правда, лучше взять его номер, — сказала она и засмеялась.

«Атеперь одевайся», — дал отмашку дом.

— Ну все, ложись, — сказала Франческа мужу, одеваясь в спальне. — Я приготовлю тебе что-нибудь горячее.

Из корзины с грязным бельем торчал краешек одежды, которая была на ней в ту ночь, когда в стекло попал камень, когда она собиралась заняться — заняться любовью, заняться сексом, сделать то, что, боже мой, они собирались сделать, когда их прервали. Ей показалось, что болтливая ткань выдала не только то, что она собиралась сделать, но и то, что она уже сделала. Испугавшись, что муж все сразу поймет, она схватила корзину с бельем и сказала:

— Я сделаю тебе ромашковый чай.

Она пошла на кухню и сунула вещи в стиральную машину. Нужно насыпать туда весь порошок. Выставить температуру в сто градусов. Тысячу градусов. Два миллиона градусов. Массимо потащился за ней, чтобы взять что-то из кладовки.

«Я хочу пойти к Фабрицио», — сказала она дому.

— Кофе почти закончился, — протянул Массимо.

«Ты не можешь», — сказал дом.

— Порошок тоже, — парировала она.

«Я должна уввдеть его, дом».

— Я пойду полежу, хорошо? — Массимо ласково прикоснулся к ней.

«Но ты его не увидишь», — сказал дом.

— Я принесу тебе ромашку.

Оставшись одна, она наблюдала, как закипает вода.

«А теперь иди в спальню, принеси ему ромашковый чай, улыбнись и скажи: вот! С самым невинным и честным выражением лица, улыбайся».

— Вот твой ромашковый чай, — сказала Франческа немного позже.

«Я велел тебе сказать: вот! И улыбаться», — прогремел дом.

— Я принесла тебе тахипирин[33].

Массимо лежал в кровати, подложив под спину две подушки. Он посмотрел на нее блестящими от лихорадки глазами — за все эти годы она ввдела такое много раз. И все же смягчилась.

— Хочешь чего-то еще? — спросила она его.

— Нет, высплюсь, и все пройдет.

Это она виновата, что муж заболел? Это все еще был ее Массимо, и ей было жаль видеть его таким.

Она хотела отправить сообщение Фабрицио — Массимо вернулся раньше, у него жар, мы не можем, в любом случае я не могу, дело не в этом, — но все, что она могла ему написать, выглядело бы чередой оправданий. Слишком много слов. В каждом слове — ловушка, которую, есть доля вероятности, он поймет неправильно. Она найдет предлог, чтобы выйти из дома. Она не могла пойти к нему, пока ее муж тут. Она напишет сообщение и попросит Фабрицио увидеться за пределами этого проклятого двора. Лицом к лицу будет легче. Любой повод выйти. Да, так она и должна поступить. Она взяла телефон. С ужасом поняла, что уже двадцать минут четвертого. В четыре часа Фабрицио уйдет на репетицию. «Увидимся через десять минут у твоей машины?» — написала она.

Подождала. И еще подождала.

Но Фабрицио не ответил. Она позвонила ему тайком, забившись в ванную, открыв все краны — его телефон не отвечал.

«Что делать?» — спросила она дом.

«Ты такая глупая, Франческа. Он же сказал: примет душ, а потом отправится на репетицию. Сейчас он собирается, готовится. Ты не можешь с ним увидеться. Просто успокойся».

— Как ты?

— Лучше, — сказал Массимо.

Это была неправда. Очень бледный, с горящими лихорадкой глазами, он сидел под одеялом с раскрытой книгой на коленях. И вдруг стал таким обессиленным, побежденным.