А у меня ее нет.

«Потерпи, скоро все уладится», — повторяла она себе. Адом отвечал ей: «Бесполезно терпеть, ничего не изменится. Больше ничего никогда не изменится». И наконец, спустя неизвестно сколько бессонных ночей, она стала вновь спокойно засыпать.

На следующий день Франческа развешивала одежду девочек, сильно высунувшись из окна, чтобы дотянуться до самых дальних веревок. Она думала о простых вещах. Сейчас надо развесить белье. Потом попытаться поработать. Пять минут назад Психо сходила с ума. Генерал после визита к Терезе часами дергала мать: она любой ценой хотела заполучить плюшевого Робин Гуда и леди Мэриан, которых подруге подарили по первому ее требованию («Но тебе даже не нравится этот мультфильм», — сказала ей Франческа. «Нет, мне он очень нравится, я хочу Робина и Мэриан!» — пронзительно закричала дочь). Затем, без предупреждения, она перестала напоминать об игрушках. И принялась настойчиво твердить об «очень важной работе, как у папы» (Анджела больше не помышляла об астронавте, теперь ей хотелось еще больше походить на отца), которой займется, когда вырастет. «Я буду самым важным человеком в мире, мама. Как папа».

Не как я.

Движение в соседнем окне, которое Франческа уловила краем глаза, заставило ее оторвать взгляд от мокрой одежды.

Окно музыканта Фабрицио располагалось в угловой части здания. Она могла видеть его, а он мог видеть их, когда они были дома. Они находились так близко, что при желании могли поболтать. Время от времени Франческа смотрела в том направлении: что-то привлекало ее в Фабрицио с самой первой их встречи, точнее, с того момента, когда Колетт рассказала о музыканте; но что пробуждало интерес, она сказать не могла. Однако в соседнем окне с момента переезда никто так и не появился. Занавески — единственные во всем кондоминиуме — всегда были задернуты, за ними иногда скользили тени. Но сейчас они были открыты. В спальне. И кто-то стоял у окна.

Фабрицио? Франческа прежде не видела его вблизи — по крайней мере, не больше минуты. С тех пор, как она впервые заметила его во дворе, с Марикой, она надеялась случайно столкнуться с ним, поговорить. Зачем? Она снова бросила взгляд на соседское окно. Всего на секунду. Отвернулась, за чужим домом не шпионят. Но потом снова посмотрела. И осознала, что именно видит. Фабрицио стоял у окна совершенно голым.

Мысли, прежде совершенно неотчетливые, пронеслись в ее голове, словно порыв теплого ветра, и все они были связаны с этим человеком — всегда немного отстраненным, скромным, но все равно таким… Франческа перестала развешивать белье, даже не осознавая этого. Фабрицио стоял в своей спальне, обнаженный, с меланхоличным видом, на его губах застыла какая-то горько-сладкая полуулыбка. Плечи мускулистые — в меру, грудь гладкая, рельефная, живот подтянутый. А ниже, под животом — ее взгляд продолжал скользить по телу музыканта, дыхание стало глубже, — угадывался еще один, сугубо мужской элемент: сначала темная тень волос и потом то, что она видела только у Массимо и никогда — у другого мужчины… У нее закружилась голова, она глаз не могла оторвать от этого тела, все смотрела и смотрела.

Фабрицио чуть повернул голову.

И она увидела себя со стороны: женщина развешивает белье — она плохо одета, волосы растрепаны, лицо усталое, в пятнах лихорадочного румянца — и украдкой поглядывает на голого мужчину. Франческа дернулась назад, в безопасность комнаты — шорты Анджелы упали во двор, — но ей показалось, он ее заметил. И, вероятно, подумал, что она вуайеристка?[13]

Она присела под окном, удары сердца отдавались во всем теле. Я подглядывала. Фабрицио задернул шторы. Франческа закрыла лицо руками. Оно пылало от стыда. Раздался звонок в дверь. Франческа вскочила.

О боже. Он увидел меня и теперь пришел сказать, насколько я нелепа, и это правда. Он увидел меня и пришел сказать: синьора — он непременно назовет меня синьорой, потому что я уродливая и старая, — синьора, пожалуйста, ведите себя прилично.

— Иду! — крикнула она, изображая радость.

Какого хрена, какая ужасная фраза. Что мне ему сказать? Что придумать? Она мельком глянула в зеркало, немного привела себя в порядок, но все равно осталась некрасивой и старой. Я придумываю оправдание, воображаю, что контролирую — что? погоду? влажность воздуха? Снова раздался звонок в дверь. Ее сердце колотилось. По многим причинам. Она открыла дверь.

На пороге стоял не Фабрицио, а синьора Колетт. Она держала в руках большую книгу в кожаном переплете. Синьора Колетт, которая внезапно показалась Франческе Цербером этого кондоминиума, пунктуальная, как смерть или как бог.

— Здравствуй, дорогуша! Хочу кое — что тебе пока — зать, — проскрипела она (прокаркала).

Франческа попыталась взять себя в руки. Она не могла двинуться с места. Старушка вошла в дом — юркая, очаровательная, несмотря на почтенный возраст, запакованная в голубое платье, — не дожидаясь приглашения, даже не взглянув на Эмму, которая, играя в манеже в гостиной, разбирала его на части, радостно декламируя какой-то стишок. Франческа попыталась выровнять дыхание, но перед глазами снова встал образ Фабрицио в окне. Контролируй себя. Успокойся.

— Мы с мужем, как ты знаешь, — синьора Колетт положила большую книгу на стол, — чрезвычайно любили путешествовать, — сказала она, как бы продолжая разговор, начатый некоторое время назад.

Франческа не понимала ни слова. Почему я так разволновалась? Приди в себя (и она снова и снова видела обнаженного Фабрицио). Она попыталась сосредоточиться на Колетт, подошла к ней. Встала рядом.

Старушка открыла альбом со старыми фотографиями, экзотическими снимками, которые пролетевшие годы сделали еще более привлекательными. Она погладила их аккуратными пальцами — ногти покрыты темно-красным лаком, — на одном старинное золотое кольцо с маленьким сапфиром. Тонкие, прозрачные пальцы, видны все жилки. Руки гостьи сновали по фотографиям, касались их, переворачивали страницы, и Франческа наблюдала за этими движениями, не в силах оторваться. Сосредоточься, Франческа. Приди в себя.

— Мы объездили весь свет вдоль и поперек. Понимаешь? — Колетт замерла. — Вот здесь мы в Индии.

Она указала на фотографию — красочный рынок, и юная Колетт с бирюзовым шарфом на шее обнимает сияющего мужчину в темных очках и панамке, он очень привлекателен, она обезоруживающе яркая (это ведь и была жизнь, в отличие от моей?). Но Франческа ничего не видела.

— Мы пробыли в Индии два года, не хотели возвращаться.

Франческа услышала — будто весть из другого мира, — как дверь в квартиру Фабрицио открылась. Кто-то — Фабрицио — вышел. Дверь закрылась. Он спускается по лестнице. Он красив, Фабрицио. Прекрати. Сосредоточься на Колетт.

— Садись, Франческа, — приказала Колетт и нежно посмотрела на нее своими очаровательными глазами.

Франческе показалось, что старушка роется в ее душе и видит все, о чем она думает. Франческа попыталась отогнать образ Фабрицио — обнаженного, полностью обнаженного, — чтобы женщина, знавшая все, не смогла его увидеть.

Ей хотелось бы довериться этой старушке, поговорить с ней, но Колетт начала рассказывать истории о соблазнительной экзотической жизни, которую вели они с мужем, жизни, полной путешествий, вечеринок, танцев, приемов и других обитателей этого кондоминиума, все они были великолепны (почти все). Она заворожила Франческу своими волшебными сказками, Франческа заблудилась там, потеряла ориентацию, но Колетт не позволила ей вставить ни слова. И не смотрела на девочек, не брала их на руки и не играла с ними. Она так и не освободила Франческу — хоть на мгновение, Колетт, пожалуйста, — от ее вечных материнских обязанностей. Честно говоря, эта очень элегантная пожилая француженка избегала любого контакта с девочками. Словно не видела их. Словно их не существовало.