Это был бесконечный день. За ним последовал слишком короткий вечер. Массимо пришел поздно и очень быстро лег спать. Эмма не хотела засылать. Погружаясь в темноту гостиной с дочкой на руках под круглой, смеющейся и беспощадной луной. Франческа спрашивала себя: «Что же ты натеорила сегодня?»

Она, как ни старалась, чувствовала себя словно внутри какого-то облака. Провалы в памяти продолжались. Все чаще и чаще, например, за мытьем посуды ей никак не удавалось вспомнить, поели ли девочки. Или наступал вечер, а она не имела представления, что происходило днем. Могла посмотреть фильм и начисто забыть сюжет и актеров к следующему утру.

Время от времени в ту бесконечную ночь, укачивая Эмму, Франческа невольно подходила к окну. На нее снова обрушивался поток горячечных мыслей, как тогда, когда она увидела Фабрицио — в спальне, обнаженным. Но в последний момент она удерживалась от соблазна и так ни разу и не посмотрела в окно соседа по лестничной площадке.

Не заглянула в дом Фабрицио.

— Покатаемся на велосипедах по кварталу, а? Что скажешь, детка?

— Да-а-а! — крикнула Анджела, хлопая в ладоши.

Она встала на цыпочки и попыталась открыть дверь лимонно-желтого сарайчика. В нем хранились велосипеды, ролики, скейтборды и другие громоздкие предметы, которые жильцы не хотели держать дома или считали неудобным каждый раз таскать туда-обратно из квартиры.

«Как удобно», — подумала Франческа и улыбнулась.

Сарай даже не запирали. Никому здесь не пришло бы в голову украсть что-то у соседа.

Солнце стояло уже высоко, но грело приятно. В то утро Франческа проснулась в ясном сознании и, впервые за долгое время, в хорошем настроении. Девочки вели себя хорошо, были послушными, даже забавными. Идея просто наслаждаться их скоротечным, прекрасным детством приносила радость. Сколько раз друзья с детьми постарше говорили ей: наслаждайся этими моментами, ты будешь ужасно по ним скучать. И ей снова захотелось насладиться ими. Даже двор казался ей другим, даже жильцы. Только гляньте, что способен сотворить маленький стресс, сказала она себе. Но теперь все кончено. Я в порядке. Образ обнаженного Фабрицио в окне вернулся к ней, и она чуть не утонула в нем. Я знаю почти всех жильцов, это правда, но я ничего не знаю о Фабрицио. Это была приятная мысль.

Что, если Фабрицио действительно ее видел? В каком ужасном свете она себя выставила, ей было страшно стыдно, но где-то в душе таилась надежда (может, он увидел меня… может, увидел меня и не подумал, что я уродливая, может, увидел и подумал… ее сердце колотилось), а затем еще одна мысль, какое-то застенчивое разочарование: нет, он меня не видел, совсем не видел, и все это происходит только в моей голове. Но воспоминания об этом моменте не переставали всплывать такие теплые. Она собиралась сохранить все так: не много эмоций, маленький секрет. Невинный секрет.

Она попыталась помочь Анджеле открыть дверь сарая.

— Я сама, — сосредоточенно сказала девочка.

Франческу умилило желание дочери поскорее вырасти.

— Давай, ты сможешь, — подбодрила она ее. Эмма улыбнулась и сильнее завозилась в своем слинге.

После нескольких попыток Анджеле удалось открыть дверь. Все трое вскрикнули от радости. Они вошли в сарай. Его недавно красили, стены оказались желтые не только снаружи, но и внутри, высоко, почти под потолком, для освещения — несколько маленьких окошек. Лучи солнца мягко проникали внутрь. Все было аккуратно, почти сверкало чистотой. Приятно. Жильцы хотели, чтобы все было идеально. А заботится об этом, как всегда, Вито.

Франческа остановилась сразу за порогом, чтобы найти шлем дочери и убрать чемоданы, которые принесла из дома. Анджела прошла мимо ряда ящиков и металлических полок, стремясь побыстрее добраться до своего бело-розового велосипеда.

— Мама, тут Бирилло! — радостно крикнула она из глубины сарая. — Ты взяла ошейник?

— Да, дорогая. Сейчас принесу тебе.

В школе Анджела сделала для Бирилло картонный ошейник. Аккуратно вырезала и написала на нем какие-то корявые буквы, которые должны были обозначать его имя. Франческа надеялась, что захватила поделку. Она перерыла всю сумку, но ничего похожего не попадалось. Теперь Анджела наверняка разрыдается. Она продолжала искать, и как по волшебству — вот он, ошейник.

— Аристокот! — снова донесся до нее голос Анджелы. — Темно, мама, ты идешь? Я должна надеть ему ошейник!

— А вот и я, — Франческа нашла шлем дочери и присоединилась к ней. — Идем к Бирилло.

Эмма, услышав это имя, стала крутить головкой с широко раскрытыми, полными любопытства глазами.

Котенок лежал в уединении в тени металлических стеллажей с полками, на которых аккуратными рядами хранились вещи жильцов. Он был таким маленьким. Как ее дочь, как ее дочери. Такой невинный.

Ободренная присутствием матери Анджела восторженно бросилась к котенку. Котенок, котенок два, котенок три. Она была ужасно счастлива. Франческа посмотрела на нее. И при виде сияющей — от такой малости — Анджелы неделями истязавшая ее головная боль вдруг исчезла. В голове больше не крутились темные мысли, отравлявшие каждый день, черная липкая патока, которая не позволяла Франческе думать, о чем хотелось, заставляла забыть обо всем, что она сделала, омрачала самые дорогие воспоминания. У тебя есть муж, которого ты любишь, две прекрасные девочки. Все отлично. Она вздохнула, и ее грудь наполнилась теплом. Вот это и называется счастьем? Его могут подарить вот такие мелочи? Очевидно, да. Ей просто нужно научиться жить иначе. По-новому. Солнце сияло, оно ждало их там, скоро наступит лето, Массимо возьмет отпуск, и они все снова будут вместе. Франческа улыбнулась, и сарай, двор, и все здание улыбнулись ей в ответ: вот и вы, наконец-то.

После поездки по кварталу на велосипедах, Франческа сразу начнет рисовать — не совсем сразу, конечно, после того, как закончит с домашними делами. Вдруг у нее возникло безумное желание рисовать, появилось столько идей. Она закончит книгу через несколько недель. Эмма хихикнула, играя с волосами матери.

— Во-сы, — сказала она. Малышка говорила все лучше и лучше. Это было заметно даже соседям.

Франческа собиралась ей что-то сказать, когда…

— Мама? — это Анджела позвала ее, она наклонилась погладить котенка.

— Что такое, дорогая?

— Мама, почему Аристокот не храпит, он меня больше не любит? — маленькая девочка прилегла рядом с котенком и гладила его.

— Он спит, разве ты не видишь? Хватит, не мешай ему. Он маленький, ему нужно поспать. Как Эмме, да? Маленьким нужно много спать, потому что им нужно расти. Оставь его в покое, вернешься и поиграешь потом.

— Мама, — Анджела легонько встряхнула котенка. — Давай отнесем его на солнышко, здесь холодно.

— Ну нет, ему не холодно, он выбрал место… — Франческа подошла к коту. И только тогда увидела.

Кот валялся на сером полу — жесткий, твердый.

Его рот был широко открыт в беззвучном вопле ужаса.

Глаза застыли в гримасе боли. Язык — твердый — свисает изо рта. Тельце перекручено, голова в неестественном положении, повернута к хвосту. То, что под ним, было не тенью полки, как Франческе показалось издалека, а лужей крови. Она вытекла из-под маленького тельца, красная, такая темная, что казалась черной. Запекшаяся. И Анджела лежала рядом с котенком. В крови?

Кто-то свернул животному шею. С такой силой (с такой жестокостью), что разорвал горло. Из раны проступило темно-красное волокнистое вещество. Но это еще не все. Еще была рана на животе. Дыра, проделанная с дикой яростью, рвущимся безумием, кажется, голыми руками. Из этой дыры вывалились кишки. Франческа замерла.

Ноги командовали ей отступить, бежать, спасаться, какой ужас, беги. Но она была матерью, а матери сначала спасают своих детей. Матери никогда не убегают.

Она подавила крик. Натянула на лицо маску, которую надевают все хорошие матери (сердце колотилось в горле — горло разорвано), когда им приходится убеждать маленьких детей, что все в порядке. Анджела, должно быть, не знала, что она гладила мертвого котенка (она испачкалась в крови? Где она испачкалась? Как девочка ничего не заметила? Не заметила, что лежит рядом с мертвой зверюшкой).