— Не надо, — Марика посмотрела на нее, и на ее губах даже появилась улыбка.

Франческа отчаянно нуждалась в помощи дома. Чтобы он подсказал ей слова, которые она должна произнести. Сказал, что делать. Но дом был слишком далеко.

— Вот увидишь, что… — сказала Франческа. Увидишь что? Увидишь, что все наладится, — хочешь еще раз ей это сказать? Вот увидишь, это просто дурной сон? Вот увидишь, что эта кровь — не кровь? А что? Соус? Вот увидишь, что это не кровь, а томатный сок? Клубничные карамельки? Вито их ел и испачкался, сама знаешь, как такое бывает…

Марика подавила рыдание. Ее лицо уродливо скривилось в неверном свете единственного уличного фонаря. Она не хочет плакать. Помоги ей. Сделай что-нибудь. — Что я могу сделать?

— Мы больше не садимся за стол вместе, понимаешь?

Франческа взяла ее за руку Марика вежливо отняла ее. Коснулась своего живота, как делают беременные.

— Никто, — сказала она. — Ни мы с мужем, дома, одни. Ни у моих родителей, — ома указала на ухмыляющиеся красные ворота. — Мы не говорили об этом, но, думаю, для нас сесть вместе обедать равносильно признанию, что Тереза никогда не вернется. Что она действительно исчезла.

Франческа кивнула. Боже, пусть и дальше говорит она. Франческа, как и Марика, парила в каком-то неестественном измерении. Она думала о чем-то простеньком и незначительном, пыталась найти, что сказать. Она не совсем понимала, что говорит ей Марика — кровь на одежде Вито, Тереза, вероятно, мертва, — просто не могла об этом думать. Марика посмотрела на ночных мотыльков, ее глаза вспыхнули.

— Однажды я слышала, как мужчина рассказывал о пропавшем без вести ребенке, — подавленный всхлип. — Девочка, которая пропала без вести много лет назад, — на этих словах ее голос дрогнул. — Меня поразила одна вещь, которую он сказал. Не знаю, почему она меня так зацепила. Может, в глубине души я уже знала… Может быть, мамы всегда всё знают.

Другие мамы, наверное, всё знают. Я ничего не знаю. Если другие матери такие, как я, они ничего не знают. Мать ничего не знает. Если бы матери всё знали, дети бы не исчезали. Если бы матери всё знали, чужие дети не носили бы лица ваших детей. Матери ничего не знают, а дети страдают, растут, совершают ошибки, просят о помощи, одни, по ночам, но никто не приходит их спасти, они растут, живут, сходят с ума, умирают, а матери ничего не знают. Нет никакого таинственного материнского чутья. Есть только шанс, любовь, надежда или предательство. Марика покачнулась. Франческа попыталась подхватить ее. Но та вскинула руку, как бы говоря: я в порядке. Она была бледная. Смотрела в небо, глаза почти провалились внутрь черепа. Она сильнее прижала руку к животу.

— Хочешь знать, что сказал этот человек? — теперь Марика посмотрела на Франческу.

— Да.

Что я могу сказать, что мне делать, что мне делать?

— Он сказал, что для родителей, ищущих пропавшего ребенка, ожидание никогда не заканчивается. Что в какой-то момент, даже если правда окажется ужасной, всегда лучше узнать ее, чем не узнать ничего. Не знать, где находится твой ребенок, — это ужасно. Хотя бы знать, где она, Франческа. Знать, где она, обнять ее, пусть даже в последний раз, даже если ее глаза закрыты навсегда. Не знать, где твой ребенок, хуже смерти.

Хочешь сказать, если бы ты знала, что она умерла, ты почувствовала бы облегчение? Это невозможно.

— Я не знаю, где Тереза. Может быть, она одна. Может, ей холодно. Может, она голодна. Знаешь, Тереза всегда голодна. — Марика встала. Собралась было уходить. Прикоснулась ко лбу. Снова села. — А если она захочет поиграть, ей разрешают играть? — она посмотрела на свои туфли. Повернулась к Франческе. — Как думаешь, ей разрешают играть?

Это был настоящий вопрос. Она должна что-то сказать.

— Во что она любит играть? — спросила она.

О чем ты говоришь! Марика просияла. Нагнулась и полезла под скамейку. Она долго что-то искала. Помоги ей. Франческа встала и собиралась присесть, чтобы поискать что-то, когда Марика выпрямилась, в руках сумка. Он поставила ее себе на колени. Франческа снова села. Марика взволнованно порылась в сумке. Вытащила плюшевого Робин Гуда. Он выцвел, немного истрепался, будто его стирали тысячу раз. Марика раскраснелась от усилий, но казалась счастливой.

— Робин, — сказала она, указывая на плюшевую игрушку. — Она зовет его просто Робин.

Теперь, когда Франческа увидела его вблизи, в ее памяти ярко вспыхнуло воспоминание: леди Мэриан, которую сжимает в руках ее дочь, милый подарок, который сделала Тереза подруге Анджеле. Она хотела сказать что-нибудь, но не находила слов.

— Не представляешь, как сильно она любит играть с Робином, — благодарно сказала Марика. — Однажды она сказала мне: «Ты знаешь, от какого слова произошло имя Гуд, мама?» — ее глаза внезапно расширились. — А ты знаешь, Франческа?

— Я… нет.

— Я тоже не знала, — улыбнулась она. — Невероятно, правда? Мы говорим так с самого рождения, но не знаем, что означает этот Гуд, — она легонько дотронулась до сердца. — И я ей сказала: «Нет, дорогая, от какого?» Она ответила: «Капюшон»[30], а потом ушла, такая довольная. Не знаю, кто рассказал ей, от какого слова произошло имя Гуд, — Марика снова улыбнулась. — Я не спросила ее в тот день. Подумала, что смогу спросить в любое время, — она прижала плюшевую игрушку к груди. Нежно посмотрела на нее, как на ребенка. — Мы никогда не знаем, что на самом деле знают наши дети. Мы думаем, они наши, по крайней мере, пока маленькие. Но вместо этого, — вздох. — Ро-бин, — произнесла она по слогам. — Прекрасное имя, правда?

— Замечательное.

— Муж делает вид, что не понимает, и называет его Тоби, — она улыбнулась. — Тереза очень злится. Но он просто притворяется. И в итоге он всегда смеется. На самом деле я хотела поблагодарить тебя… — она замолчала. Крепче сжала руки на шее игрушки, словно хотела задушить ее, но это был всего лишь рефлекс. Как если ты чувствуешь очень сильную боль в руке, ноге, в голове и стискиваешь кулаки. — У Терезы много игрушек. Даже слишком много. Мы с Джулио всегда заваливали ее подарками. Нас никогда не было с ней рядом, и мы думали, что подарки… А она хотела, чтобы мы просто были рядом с ней.

— Но вы всегда были рядом, Марика. Ты так ее любишь. И она это знает.

Что я могу сказать, чтобы помочь этой женщине? Какие подобрать слова? Пожалуйста, дом, помоги мне.

Марика какое-то время молчала. Казалось, она задремала. Затем послышался ее голос:

— Как мне сказать родителям, Франческа? Моим маме и папе, что на одежде Вито обнаружили кровь? А мужу?..

— Ты… — начала Франческа.

— Мой муж сходит с ума.

Франческа внезапно почувствовала жжение в руке — ногти Марики впились в ее плоть, — но не стала сопротивляться. Позволила.

— У нас есть магазин, — вздохнула она. — Но я должна искать нашу девочку. Я ищу дочку, кроме этого ничего не делаю. Мы решили, что он будет заниматься магазином. Нужно как-то жить, верно, Франческа? Ну не можем же мы бросить все и дать бизнесу загнуться, правда? Это было бы жестоко.

Франческа не очень понимала, что именно жестоко — необходимость работать, когда твоя дочь исчезла и находится непонятно где, или необходимость выжить, чтобы искать ее.

— Нет, — сказала она. — Вы поступаете правильно. Нужно продолжать жить, вы не должны терять надежду.

Боже, Франческа, что ты говоришь? — Я не знаю, что еще сказать!

— Я выяснила, что Джулио почти никогда не заходит в магазин. Иногда приезжает, да, но просто сидит в темноте, смотрит в окно и ни на что не реагирует. Иногда я даже не знаю, куда он идет. Он мне говорит, что наведывается в магазин каждый день, что все в порядке, что он справляется. Но покупатели звонят мне и рассказывают, как есть. Прости, я все болтаю, знаю, что не должна тебе такое говорить, но ради твоего блага и блага твоего мужа я должна сказать тебе это… Они говорят и говорят. Но чего они хотят от меня, Франческа? Что я могу сказать мужу? Разве я могу посмотреть ему в глаза и объявить, что он врет, что магазин разваливается, что у нас нет денег, что он выглядит сумасшедшим, что он бормочет себе под нос и, я знаю, не спит по ночам? Мне нужно и о нем теперь заботиться?