— Как все-таки странно, Петр Николаевич, — задумчиво и неторопливо сказал Зелинский, — мы ведь с вами не воспитанники Московского университета. Вы — Страсбургского, я — Новороссийского... Но как хотелось мне, да и, наверное, вам, работать в университете, открытом Ломоносовым. И добились своего... Я прослужил в нем восемнадцать лет! Да и Вы, помнится мне, не меньше... Могли ли мы думать, что так мы с вами будем уходить из него?.. Отдает ли себе отчет начальство, что идет ликвидация Московского университета?...
— Отдает! Понимает!.. Мне, Николай Дмитриевич, что жалко? Что эта сволочь, эта скотина Кассо останется в истории! И хоть не будет на этом здании такой мраморной доски с надписью: «Открыт Ломоносовым в 1755 году, закрыт Кассо в 1911 году», но перед глазами каждого в будущем фамилия этой гадины будет стоять рядом с именем Ломоносова. Открыт Ломоносовым, закрыт Кассо... Герострат же не сомневался в характере славы, которой он добивался, поджигая храм в Эфесе! Абы какая, а все же слава!.. Вот и фамилия Кассо сохранится в истории российского просвещения. Открыт Ломоносовым, закрыт Кассо...
ИСКЛЮЧЕНИЙ НЕ БЫВАЕТ!
И кончились январские солнечные, ясные дни. Зима быстро и упорно наверстывала свое. Резкий и холодный ветер нес по улицам крутящиеся столбы жесткого, режущего лицо снега. Стоя у окна своего кабинета, Лебедев смотрел, как по переулку пробегают немногие прохожие, подняв воротники, уткнув в них носы и уши. Студентов среди них почти не было видно, хотя здесь всегда пролегала «великая студенческая дорога», как говорил некогда Гопиус. На днях Евгений Александрович, придя к Лебедеву, сказал, что сегодня, в понедельник, седьмого февраля, в университете было всего двенадцать студентов... Это из девяти тысяч шестисот шестидесяти шести, числившихся в Московском университете на первое января 1911 года...
Пришел он на другой день после того, как в университете состоялось собрание младших преподавателей университета. Несмотря на воскресный день, пришло больше ста пятидесяти человек:
— Вот вы меня иногда в цинизме и пессимизме упрекали, Петр Николаевич, — говорил Гопиус, прихлебывая горячий чай. — А в действительности я человек восторженный и даже сентиментальный, как уездная барышня... Из Жиздры, например... Меня, знаете, чуть ли не слеза прошибла... Вам, профессорам, в конце концов, мало что угрожает. Ну, в крайнем случае, уедете из первопрестольной... Знаете ли вы, что в Москву слетаются представители из всех русских университетов? Такой случай! Можно набрать в свою провинцию самых крупных, самых известных профессоров, столпов науки!.. Уверен, что томские толстосумы-сибиряки развяжут свои кошельки и постараются забрать самых знаменитых... Ну, а членов Лондонского королевского общества готов будет схапать любой заграничный университет...
— Да будет вам глупости молоть!..
— Вы уже, кажется, успели убедиться в моих выдающихся способностях пророка и ясновидца!.. Так вот: просто потрясающе поведение не профессоров, а ассистентов, лаборантов... Людей, которые могут завтра остаться без гроша, потерять право на пенсию... Нет, согласитесь, что такое стихийное чувство порядочности показывает бессилие многих и многих лет, потраченных начальством на то, чтобы всех превратить в безмозглых холуев.
— Вы себя имеете в виду? Вы же младший преподаватель, да еще с худшими перспективами, чем другие...
— Нет, я не в счет. Во-первых, на меня начальство никаких сил не тратило, за полной бесполезностью подобных усилий. А потом, говоря серьезно, мне же это вовсе не страшно. Чтобы прокормить себя и семью, мне не обязательно наниматься к заводчику какому-нибудь в инженеры. Могу работать плотником, печником, лудить, паять, чинить... Я свою дачку в Новогирееве сам срубил, сам печи сложил... В оружейную мастерскую Российского союза охотников меня вызывают для консультации — самый крупный специалист по оружию... Я-то на них, на начальников, плевать хотел! А вот что и другие плюют, вот это трогательно и поучительно. Пока что подали в отставку, как я слышал, сто три профессора и приват-доцента. Интересно, что оно будет делать, новое университетское начальство?..
— А оно уже есть?
— А вы разве не слышали? После того как декан медицинского Зернов отказался от чести возглавить остатки Московского университета, попечитель предложил избрать на сей пост... кого, как вы думаете?..
— Подумаешь, проницательность какая! Графа Комаровского, наверное, вот кого!
— Гм... Можете конкурировать со мною на поприще ясновидца... Именно‑с. Его сиятельство граф Леонид Алексеевич Комаровский — ректор Московского императорского университета. А помощником к нему — Лейста... А проректором — Елистратова. Ха-ра-ша компания!
— Студентов жалко...
— Да, жалко. Их пачками исключают из университета. А градоначальник приказал выселить из Москвы всех иногородних, исключенных из университета. Предупредили остальных, что за неявку на лекции будут исключать.
— А кто читает лекции?
— Ну, кто еще не получил уведомление о принятии их отставки, те являются в профессорскую ежедневно. А там дальше проходит уж совершенная фантасмагория! Городовые следят за расписанием, пристав приглашает профессора на лекцию, идет, бедняга, как колодник по Владимирке — два фараона по бокам... Хорошо, вы больны, можете сидеть дома и спокойно дожидаться, когда министерство соблаговолит принять вашу отставку... Газетки почитывать... Впрочем, забыл, что вы ничего, кроме газеты Дорошевича, не читаете.
— Да, я не такой любопытствующий, как вы, Евгений Александрович. Вижу, что и сегодня пришли с пачкой этой трухи... Вон даже «Московские ведомости» притащили.
— А что? Небезынтересно! Дайте я вам прочту передовицу этой правоверной газеты...
— Да ну вас!..
— Нет-нет, послушайте!.. Где это? О! «Подача в отставку в момент усиленного поджигания студентов заговорщиками есть акт пособничества беспорядкам, свидетельство солидарности с подстрекателями...» Чуете? Вот вы — известный своим презрением к политике, оказывается, влезли по уши в эту самую политику... Вы — пособник! Как бы сказал Лейст, «Вы есть подстрекатель и возмутитель»!.. Правда, и в научном смысле профессор Лебедев ничего не стоит... Не верите? Пожалуйста: «Профессора, начинающие свою забастовку, в научном отношении представляют в большинстве самую незначительную силу. От удаления их наука потеряет очень мало».
— Фу!.. Охота вам, Евгений Александрович, в этой вони копаться!
— Такова судьба исследователя. Вы сами нас всегда учили, что надобно неустанно копаться, для того чтобы в явлении выделить основное, отделить это основное от всяких посторонних, так сказать, отвлекающих и малоинтересных явлений... Вот, зажав нос и заставив себя дочитать эту передовицу до конца, я выявил основное. Разрешите, профессор, мне зачитать: «Удаление нынешних профессоров только открыло бы научную карьеру для наилучшей части преподавателей...»
О! Чуете? Прямой и откровенный призыв к сволочи, к малодушным... Будьте с нами! В крайнем случае — промолчите... И тогда вы получите все: кафедры, ученые звания, из статских советников прыгнете в действительные статские... Спешите, больше никогда у вас не будет такого случая! Ну несколько месяцев, годик какой будут на вас смотреть с брезгливостью... А потом забудется! А чины и деньги останутся! И они не пахнут!..
— Никогда не видел вас, Евгений Александрович, таким злым... Меня считают злюкой, но мне до вас далеко, ах как далеко...
— Я их ненавижу!! — Гопиус встал, лицо его стало белым и мгновенно утратило свою всегдашнюю подвижность. — Я их ненавижу, весь их мир чинопочитания, угодливости, лакейства... Гнусные ничтожества, думающие, что они способны контролировать и историю, и философию, и физику, и физиологию... И поскольку они все дико невежественны, никогда и ничему не учились, а всякий офицерик или городовой, увидя их, берет под козырек, то они совершенно искренне верят, что и вправду являются хозяевами мира... Знаете, Петр Николаевич, меня не удивляет, что они врут — ну, ихняя государственная деятельность без этого не обходится; меня не удивляет и желание, чтобы этому вранью все верили... В общем-то, естественно. Меня даже не удивляет, что они обижаются, когда их вранью не верят... Поражает меня искренность, с которой они обижаются! Они действительно убеждены, что их вранью все должны верить! А кто не верит, тот супостат, внутренний враг, и место его в остроге!..
