Лебедев успел только войти в лавку, когда в вестибюле института послышался топот тяжелых сапог, звяканье оружия... Лебедев выглянул. В парадную дверь вливалась шеренга солдат с винтовками наперевес. Солдаты!.. Такого еще в университете не было. Какой-то офицерик, командовавший солдатами, тревожно-восторженно кричал:

— Охватывай, охватывай их со всех сторон!..

Солдаты прижимали несколько десятков студентов к балюстраде гардероба. По лестнице бежали городовые.

Неизвестно откуда взявшийся Гопиус взял Лебедева за рукав:

— Пошли, пошли отсюда, Петр Николаевич!.. Они, кажется, скоро сюда дивизион артиллерии приведут... Мало им городовых, солдат приволокли...

— А что случилось? Почему это все?

— А черт их... Говорят, в клозете какие-то прокламации нашли... Достаточно, чтобы вызвать роту солдат. Хорошо, что не выписали для этого Семеновский полк из Петербурга... Пойдемте, все равно сегодня занятия здесь не состоятся, сами видите...

— А на других факультетах?

— В новом здании Лейст, Комаровский и Челпанов читают лекции под охраной полиции. У дверей аудиторий стоят усиленные наряды полицейских и солдат. Только пулеметов не хватает... Еще появятся!

— А зачем полицейские?

— Чтобы бастующие студенты не попытались сорвать лекции. А чего там срывать, в аудиториях сидит десяток академистов...

— Ладно. Пойдемте домой. Сходите, Евгений Александрович, в подвал, скажите Максиму: пусть все запрет. Эти господа с шашками еще влезут, побьют все приборы... Пусть запрет лабораторию!

Утро 2 февраля началось так же обычно, как и во все последние дни. Лебедев еще завтракал, когда пришел служитель Максим и сказал, что в лаборатории никого нет, кроме механика да токаря Громова. Господ студентов нет, да, видно, и не будет. Университет совсем пустой, одни только городовые торчат у дверей аудиторий, а зачем — непонятно... Никто и не идет. Господин Лейст пришел в свою аудиторию лекцию читать, а там ни одного студента нет. Постоял, постоял у двери, да и обратно...

Ну что ж... Можно пойти к себе в кабинет и подумать над статьей в «Физический журнал». Если этак и дальше пойдет, он, кажется, писателем заделается.

Жена позвала Лебедева к телефону. Конечно, Саша звонит — его час... На этот раз Эйхенвальд не начал, как обычно, разговор шуткой. Голос его был встревожен и напряжен:

— Ты сегодняшнюю газету уже читал?

— Нет, не успел. А что там есть выдающегося?

— Есть, есть... Только я думаю, что это обычная газетная сенсация, основанная на слухах и предположениях. Мне все равно ехать сейчас на Девичье поле, я к тебе заеду на несколько минут. Ты же дома будешь, в университет не пойдешь?

 — Да, конечно. В университете делать нечего. Приезжай, Саша!

Лебедев попросил горничную принести газету. Он взял большую серую простыню «Русского слова». Сенсация?.. Сенсации такая солидная газета обычно печатает все же на последней странице. Но на последней странице газеты ничего сенсационного, кажется, нет... Не считать же сенсацией вот это объявление:

Да... Своих дикарей хватает... есть кого показывать в «Гранд-Электро»... Может быть, вот это?..

«Окружной суд при закрытых дверях слушал дело председателя издательства «Заря» Н. И. Жердева по обвинению в богохульстве за издание романа Анатоля Франса «Остров пингвинов». Суд постановил признать г. Жердева невиновным, а книгу уничтожить».

Черт! Двадцатый век!! Сжечь книгу известного писателя! Чему же тогда удивляться! До сих пор существует цензура даже не на политические — на художественные произведения! Едешь за границу и стыдишься в глаза людям смотреть за все, что делается в родном отечестве!..

На первой странице «Русского слова» Лебедеву бросились в глаза знакомые фамилии. Вот оно!.. Маленькое сообщение:

«Поздно ночью из СПБ получено известие, что ректор Московского университета А. А. Мануйлов, помощник ректора М. А. Мензбир и проректор П. А. Минаков уволены от занимаемых ими должностей.

Все трое профессоров причислены к министерству народного просвещения».

Да... Как это так — уволены!.. Они подали в отставку с выборных должностей. Значит, следовало писать, что принята отставка, а не уволены... Увольняют дворников, мелких служащих, черт возьми, а не руководство Московского университета, известнейших профессоров, членов иностранных институтов!.. И потом, вчера еще вечером Мануйлов ничего об этом не знал. Неужели министерство, не уведомив о принятии отставки, сообщило об этом официально в печать? Нет, этого все же быть не может! Каким бы подлым ни было министерство Кассо, оно все же соблюдает какие-то внешние приличия... И формулировка газеты еще не означает ничего...

По телефону позвонил Лазарев. Позвонил старик Умов. Позвонил Сергей Алексеевич Чаплыгин... Разговоры были одинаковые. Читали?.. Как вы думаете, правда?.. В такой формулировке, не сообщая Мануйлову!..

На этот раз звонок был дверной. Приехал Эйхенвальд. Даже не улыбнулся, здороваясь с сестрой, племянником, Лебедевым. И, увидя обычную мирную картину утреннего семейного завтрака, сказал:

— Ну, не будем мешать, Петя. Пойдем к тебе.

В кабинете рухнул на диван:

— Кажется, они всерьез действуют. Теперь я понимаю, что все эти непонятные действия с вводом войск, жандармов, полиции в университет — все это было задумано. Обдумано. И недаром этого, в общем-то, глупого, но сравнительно безвредного Жданова заменили на посту попечителя Московского учебного округа самим Тихомировым. Во-первых, ненавидит московскую профессуру, которая его выгнала из университета, во-вторых, был директором департамента, дружок Кассо... И прибыл к нам в Москву только что, перед самым разворотом событий...

— Саша, я полагаю, что газета могла напечатать неточно. Для них, газетчиков, что принять отставку, что уволить — все едино... А отставка-то была подана. И с одобрения всего университетского совета!

— Последнюю строчку телеграммы из Петербурга газетчики не могли придумать. А в ней-то все и дело.

— То есть?

— «Причислены к министерству» означает, что они уволены, понимаешь, у‑во-ле-ны из профессоров университета! За то, что они подали в отставку с выборных должностей, министр их увольняет, как швейцара, увольняет из московской профессуры! И вообще из университетской профессуры, потому что он, Кассо, их больше не утвердит профессорами ни в один русский университет!

— Нет, ничегошеньки не понимаю! Как же это так? Ну, Михаил Александрович Мензбир хоть заслуженный профессор, он свои три тысячи в год будет получать... А Мануйлов, а Минаков? Минакову до «заслуженного» и пенсиона осталось совсем немного... Как же это так? Так поступать с профессурой!..

— Я думаю, что все это сделано, как пишут в завещаниях, «в здравом уме и твердой памяти». Они все обдумали, они решили поставить на колени Московский университет. А затем уже нетрудно будет поступить так и со всеми другими. Начали с нас. Хочешь получать свои две тысячи семьсот, дождаться пенсиона, получить «действительного статского», парочку второсортных орденков — будь холуем, ползай в ногах таких тварей, как Кассо или Тихомиров...

Разговор Эйхенвальда и Лебедева прервала вошедшая в кабинет Валентина Александровна:

— Вот Панин принес из ректората... Кажется, Саша, тебе не придется ехать в свое девичье царство: ректор собирает экстренное заседание совета.