Лебедев закрыл тетрадь, сошел с кафедры и сказал Максиму, чтобы тот убрал и унес в лабораторию прибор. Через узкую дверь аудитории студенты выдавливались в шумный коридор.
— Полиция!!! — закричал кто-то в аудитории.
Внизу в вестибюле слышалась возня, звяканье шпор и шашек, угрожающие крики полицейских. К Лебедеву подбежали его ученики Кравец и Неклепаев.
— Петр Николаевич! Мы вас проводим... Лучше вам идти прямо домой, не надо вам объясняться с полицией...
В вестибюле Физического института полицейские заняли все выходы и переписывали студентов. Омерзительно пахло полицейским запахом: смесью пота, карболки, мокрой шерсти, дешевого табака... На дворе Лебедев глубоко вдохнул чистый холодный воздух. Но и двор был черен от полицейских шинелей. Цепи городовых расступились перед богатой шубой, перед бобровой шапкой профессора, перед его бешеным от ярости лицом...
Дома Валя посмотрела на него и бросилась капать в стакан какие-то идиотские успокоительные капли... Помогут тут капли...
Пришел Лазарев и своим обычным спокойным голосом рассказывал последние университетские новости. В юридическом корпусе собралось более восьмисот студентов, забаррикадировали двери, митингуют и не пускают полицию. Жандармы и городовые хватают студентов, идущих на сходку, арестовывают их и уводят в Манеж... Уже объявлено, что тринадцать студентов, не дававших профессору Соколову читать лекцию, приказом градоначальника генерала Андрианова подвергнуты аресту на три месяца...
— На три месяца? Без суда?!
— Да, пока на три месяца. Без суда. На основании чрезвычайных правил. Переписанных, очевидно, будут исключать из университета. Боюсь, Петр Николаевич, что наша лаборатория, наш семинар будут очень затронуты этими репрессиями.
— А Мануйлов? А ректорат? А вся профессура? Что же мы все будем делать?
Как бы отвечая на этот вопрос, служитель принес наспех напечатанное на машинке приглашение. В пять часов ректор собирает экстренное заседание профессорского совета...
Заседание было коротким. Неожиданно тихим голосом Мануйлов сказал, что он, помощник ректора и проректор подали министру заявление о своей отставке. Они мотивировали этот трудный для них, необычный для профессоров императорского университета шаг тем, что в университете создалось положение, при котором выборному руководству, по сути дела, нечего делать. Фактическим хозяином университета стала полиция, роль ректора свелась лишь к тому, чтобы по телефону информировать полицию о том, что происходит в университете. Дело дошло до того, что полицейские уведомляют профессоров о том, сколько студентов в аудитории, приглашают их к чтению лекций и провожают до аудитории...
Может быть, и есть профессора, согласные с таким унижением профессорского достоинства, но ректорат, обсудив создавшееся положение, посчитал, что они так действовать в пределах своих обязанностей не могут. Поскольку ректорат избран профессорским советом, профессора Мануйлов, Мензбир и Минаков просят своих коллег принять их отставку.
Все молчали. Тимирязев предложил, чтобы совет присоединился к мнению руководства университета о невозможности ректорату продолжать работать при таком положении дел. Все согласились. Зелинский предложил выбрать комиссию, чтобы составить коллективный доклад министерству в Петербург. Выбрали. Все на этот раз делалось быстро, без обычных длинных и церемонных прений. Молчали даже те, кто никогда не упускал возможности выступить в защиту порядка, «достойного императорского университета». Молчали Андреев, Лейст, Лахтин, Зограф...
С заседания возвращались также молча. В пустых коридорах не было ни одного студента. На лестничной площадке стояли городовые. Равнодушными глазами они смотрели вслед седым господам в сюртуках: эти тут зачем?.. Пуст был и университетский двор. Под аркой ворот на Большую Никитскую стоял полицейский патруль, с улицы доносился цокот копыт конного жандармского разъезда.
— Не понимаю! — прервал общее молчание Лебедев. — Такого я не видел с осени пятого года! Что, собственно, произошло? Ведь не происходит ничего такого, что вызывало бы необходимость в этих полицейских облавах, в наводнении университета полицейскими и жандармами, во всей бестолковщине, что творится здесь у нас... Можно подумать, что в Петербурге решили просто-напросто прикрыть Московский университет, довести дело до полного прекращения его деятельности. Зачем?.. А наука? Как они могут обойтись без науки?
— Они могут! — откликнулся на вопрос Лебедева Тимирязев. — Для них важна не наука, а политика. И университет для них — не храм науки, а источник возмущения, рассадник мятежников, еще что-нибудь... А как они стараются посеять рознь между студентами... Одна эта история с академической корпорацией чего стоит! Помните, Петр Николаевич?
Лебедев, конечно, помнил эту совсем недавнюю историю, вызвавшую немало бурь в университетском совете. «Белоподкладочники» — несколько десятков студентов «из порядочных» — надумали, не без советов со стороны, создать академическую корпорацию «Наука». Новая студенческая корпорация должна была бы напоминать корпорацию образцового прусского университета. Корпоранты собирались носить синюю ленту через плечо, серебряный значок и еще какие-то цацки... Членство в корпорации должно было быть пожизненным, в почетные члены ее предполагалось ввести московских сановников, профессоров, заслуживших особое доверие корпорантов... Словом, в университете была бы создана внутренняя опора против «митинговщиков». Среди студентов этот проект вызвал недвусмысленную реакцию. Лебедеву об этом рассказал всезнающий Гопиус, когда однажды он застал в лаборатории шумное обсуждение проблем, даже отдаленно не напоминающих физику... Евгений Александрович Гопиус лаконично сказал, что главный вопрос, обсуждавшийся в связи с проектом корпорации, сводился к спору: просто ли бить корпорантам морду или же бросать в них бутылки с вонючей смесью, оставляющей неизгладимые следы на шикарных синих сюртуках членов корпорации...
На университетском совете Лейст и некоторые другие с восторгом поддержали предложение «академистов». Лейст, захлебываясь, говорил, что в корпорациях сложится дружба — на всю жизнь дружба! — молодых студенческих сердец. «Они есть будут помогать друг другу в своей карьере и процветании»... Но большинство профессоров категорически выступили против того, чтобы посеять рознь между студентами, натравить одних на других, насадить в русском университете нравы буршей. Совет тогда отказал в создании корпорации. Хитрый Мануйлов воспользовался тем, что корпорантская форма‑де нарушает университетские правила, запрещающие ношение неуниверситетской формы... Московские газеты, вроде «Московского листка», «Московских ведомостей», «Кремля», подняли истошный крик о том, что профессора на словах толкуют о свободе, а на деле мешают благонамеренным студентам иметь свою академическую корпорацию... «Академисты» пожаловались на решение совета в министерство внутренних дел. Министерство сейчас же ответило, что с его стороны нет возражений против создания корпорации «Наука» и что ему непонятны и причины отказа университетского совета в создании оной... На нескольких заседаниях совета зачитывалась тягучая переписка между ректором и министерством внутренних дел. Так тогда и зачахла идея новой «белоподкладочной» организации...
Следующий день начался с отвратительной сцены в Физическом институте. Внизу, в небольшой комнате, общество взаимопомощи студентов открыло свою книжную лавку. Издательства давали скидку студентам; в лавке можно было достать литографированные лекции, новинки научной литературы, в нее охотно захаживали не только студенты, но и профессора. Лебедев часто приходил в лавку, где можно было купить научные работы других русских университетов за несколько месяцев до того, как они появятся в фундаментальной университетской библиотеке. Да и там всегда были рады Лебедеву, и ему самому было приятно полчаса потолкаться среди студентов, поострить с ними, услышать последнюю выдумку студенческих острословов...
