— Почему пусто в доме? Что такое приключилось? — спросил Штернберг.

— Все в Политехническом. Там заседает Совет, выбирают Военно-революционный комитет. А что пусто — так лучше, спокойнее. Только что позвонили наши с почтамта и телеграфа. Солдаты 56‑го полка аккуратненько зашли внутрь, установили охрану. Мы уже передали в Иваново-Вознесенск, Тулу, Нижний и Брянск о том, что начали, пусть выступают.

Голова у Пятницкого сидит на туловище почти без шеи. Он, обращаясь к собеседнику, поворачивается всем корпусом, глаза его блестят, он расхаживает по комнате, потирая руки. Штернбергу показалось неправдоподобным, что этот человек мог быть против восстания...

Ярославский обернулся к Штернбергу:

— Вовремя пришли, Павел Карлович, мы уже в обсерваторию вам звонили. Штаб из «Дрездена» мы забрали, перевели сюда. Годятся, по-вашему, эти наши старые комнатки? Тесно, да привычно!

— Не годятся.

— Почему?

— Окна выходят в переулок, рядом градоначальство. Простреливается. Пули будут залетать. Штаб следует разместить внизу. Там спокойнее, обстрел не страшен...

— Какой обстрел? Какие попадания? Профессор астрономии не может обойтись без анализа всяких там траекторий... Да город у нас уже почти весь в руках! Без одного выстрела! Вы когда шли сюда, заметили хоть какую-либо попытку сопротивления нам? Сейчас прибудет из Политехнического новенький ревком — им только подписываться придется!

— Ох, послушал бы такую чепуховину Ленин! — Пятницкий вмешивается в разговор с живостью, странной для его грузноватой фигуры. — Профессор прав, ничто не закончено, все только начинается... И давайте вправду переселяться на первый этаж. Там есть комнаты, они выходят во двор, два входа, там будем работать! А ждали мы вас, Павел Карлович, вот по какому поводу: надо нам забирать Кремль в свои руки. Там арсенал, а мы можем вооружать красногвардейцев только этим оружием... А то, пока мы будем гнать машины в Тулу, тут черт те что может произойти. Кроме того, нам важно, чтобы это оружие не попало в руки Комитета общественной безопасности... Мы тут толкуем, кого назначить комендантом Кремля... И товарищи называли вас. Как относитесь к этому?

— А гарнизон там есть? Наш?

— Там несколько рот 56‑го полка. Полк весь наш. Но их мало, конечно. По-моему, кремлевский гарнизон следует усилить, все же Кремль как бы естественный центр города.

— Надобно туда военного назначить. Более подходящим будет.

— Военными делами там будет заниматься наш большевистский прапорщик Берзин. Вернее, он станет заниматься арсеналом — учетом и выдачей оружия. А нам нужен опытный и твердый товарищ, чтобы был хозяином Кремля.

— Хозяином Кремля!.. Лестно! Только не надо мне, товарищи, менять свою профессию. Нет, нет, не об астрономии идет речь. Я уже давно впрягся в штаб Красной гвардии. Там меня знают, у меня есть помощники. И потом — я человек подвижный, хорошо знаю Москву... А там я буду заперт. Нет, вы меня лучше отпустите к своим, к красногвардейцам. И вообще, по-моему, надо побольше товарищей пустить по районам. Все наши силы там. Наступать нам не от центра к периферии, а от периферии к центру... Мне лучше всего в Замоскворечье поехать.

— Опять вы про наступление! На кого наступать будем? Центр у нас в руках!

— Не хвались, идучи на рать... А вот и наши идут из Политехнического.

Вспоминая потом эту ночь на 26 октября, Штернберг с удивлением говорил о том, что это была самая спокойная ночь революции. Даже спали. Действительно, пока заседал Военно-революционный комитет, все происходило так, как предсказывал Соловьев: меньшевики Тейтельбаум и Николаев клеймили большевиков, как заговорщиков. Заседал президиум Совета. Приехавший из Петрограда Ногин на заседании всячески упирал на «бескровность» переворота в Петрограде и считал, что надо пойти на переговоры с Комитетом общественной безопасности.

Обо всем этом рассказывал Штернбергу Соловьев, нашедший профессора астрономии спящим в небольшой комнатке на втором этаже. Штернберг спал на узеньком, капризно изогнутом диване, подложив под голову свой меховой жилет и укрывшись кожанкой. Пробудившись, он уселся рядом с Соловьевым и слушал его, поеживаясь от холода. Соловьев быстро пересказывал новости:

— Можете, профессор, считать себя свободным от обязанностей дворцового коменданта. Командиром и комиссаром Кремля назначили Ярославского. Он забрал роту 193‑го полка и отправился в Кремль. Пусть хозяйничает! Интересно, что он будет делать, когда попы выберут себе патриарха? Сейчас поместный собор заседает в храме Христа-Спасителя, а ведь когда выберут, то короновать прибудут в Кремль... Вот будут дела у Емельяна!

— Все вам смешно, Василий Иванович! С попами как-нибудь справимся. А известно ли, что происходит у Рябцева?

— Вот этим и будем сейчас заниматься в штабе. Ваше академическое мнение, основанное на теории баллистики, учтено, профессор. Мы переехали вниз, там вполне прилично, охрану поставили, чтобы не пускать некоторых членов ревкома... Пойдемте, Павел Карлович, там ваш верный адъютант Гопиус завтрак принес... Хорошо вам с таким!

Гопиус сунул Штернбергу пакет с бутербродами и продолжал слушать Пече. Положив на стол план города, Пече водил по нему:

— В Хамовниках у них 5‑я школа прапорщиков, в Басманном — Алексеевское училище и кадетские корпуса, в Рогожском — части стоят в Крутицких казармах. Конечно, весь район Арбатской площади, Поварской контролируется юнкерами из Александровского училища. А от Знаменки до нас — если переулками, то кот начихал... Хорошего хода пятнадцать минут!

— А нужны вы им!.. — пробормотал Гопиус. — Павел Карлович, как вы думаете, какой район Рябцеву важнее?

— По-моему, Крымской площади, — немного помолчав, сказал Штернберг. — Наши основные силы — в районах. Прежде всего в Замоскворечье. Юнкера попытаются отрезать район от центра. Каменный мост и Москворецкий им не так важны — не такие дураки мы, чтобы рваться через Москворецкий прямиком на Красную площадь или же через Каменный на Знаменку... Больше всего Рябцев будет опасаться за Крымский. Через него прямая связь с Хамовниками, легче всего окружить штаб округа на Пречистенке, а затем и Александровское училище на Знаменке. Какие известия от Ярославского?

— Довольно неважненькие. Арсенал-то у нас в руках, да Кремль блокирован. Юнкера стоят у Троицких и Боровицких ворот и не пропускают в Кремль грузовики. Рябцев требует, чтобы юнкера были поставлены на охрану ценностей, эвакуированных из Петрограда, и, пока это не будет выполнено, не пропускают в Кремль грузовики за оружием. К нему сейчас поехали Ногин, Муралов и Владимирский...

— Ну и попутает их Рябцев!

Штернберг недовольно взглянул на Гопиуса, но тот остался невозмутимым.

Может быть, будущие историки — составители хроники событий и найдут, что день 26 октября 1917 года был в Москве одним из наиболее спокойных. Но уж легким Штернберг его никак не находил. Действительно, никаких особых событий не было. Представители Совета заседали с Рябцевым, меньшевики из ВРК на автомобиле, предоставленном им Рудневым, разъезжали между Скобелевской площадью и Воскресенской площадью, где в неуклюжем красном здании городской думы заседал Комитет общественной безопасности. Гопиус сказал, что он уезжает в свое Замоскворечье, и исчез из штаба. Соловьев, как тигр в клетке, расхаживал по комнате штаба. Время от времени он останавливался возле Штернберга и мрачно произносил:

— Впору в шахматы начать играть... Или от скуки задачки решать... В Петрограде революция, власть в руках Советов, правительство во главе с Лениным... А здесь идет идиотская тягомотина! Сейчас позвонили из нашей газеты: сегодня утренним поездом прибыли в Москву господа из Временного правительства — те, каких в кутузку не удалось посадить...

— Это кто же?