— А в Смольном вы бывали?

— Бывал в Смольном. Только было это, товарищи, тридцать три года назад.

— Ох! А зачем тогда было ходить туда?

Штернберг смеется. И он вспоминает тот чинный и тихий Смольный, где он навещал Верочку Картавцеву...

— Ну, вам легко понять, зачем я туда ходил... Был такой же молодой, как вы сейчас, а Смольный — институт для девушек. Ну, и среди них была одна...

Мирная беседа с лирическими воспоминаниями прерывается резким телефонным звонком. Звонит со Скобелевской площади Аросев.

— Ну, вопрос ясен, Павел Карлович! Переговоры, конечно, ничем не кончились. Руднев и Рябцев нахально требовали продолжить перемирие еще на сутки, наши раззявы чуть не согласились, но мы тут, большинством, постановили кончать эту волынку. Тем более Максимов сообщил, что эти господа вооружили еще человек триста студентов и направили их в городскую думу и «Метрополь». И на Кудринке юнкера занимают позиции как раз напротив наших. Словом, готовьтесь к ночному бою.

— Мы-то готовы, Александр Яковлевич. К полуночи выйдем на исходные позиции и начнем наступление. Основное направление остается прежним — через Остоженку на штаб округа, а затем через переулки и Пречистенские ворота к Александровскому училищу. Передайте товарищам категорическое мнение Замоскворецкого ревкома: мобилизовать как можно больше артиллерии и пустить ее в дело немедля, концентрированно и без ограничения! Чем мы скорее это сделаем, тем меньше крови прольется... Передайте товарищам из Мастяжарта, чтобы они выкатили на позиции шестидюймовки... И — вперед, Александр Яковлевич! Перикулум ин мора! Опасность в промедлении!

— Правильно! Теритиум нон датур! Третьего не дано, — рассмеялся в ответ Аросев.

Уже к середине ночи бой шел по всему периметру того, что у военных называется линией фронта. Странная, ни на что не похожая была эта линия... Если бы у Штернберга был воздушный шар и он мог бы взлететь на большую высоту, то увидел бы, какая причудливая линия вспыхивающих огоньков-выстрелов тянется вдоль Садовой, Бульварного кольца, как прерывается эта линия, чтобы вспыхнуть дальше, и как за тем, что именуется линией фронта, тонкие пунктиры выстрелов обозначают еще и какие-то внутренние маленькие фронты. И самой яркой в этой картине была бы густая россыпь огней-выстрелов в переулках между Пречистенкой и Остоженкой.

Как и следовало ожидать, юнкера, отдохнув за сутки перемирия и подтянув свои резервы, перешли в наступление. Связные, прибывшие от Добрынина, говорили, что в наступлении на наши позиции принимают участие не только юнкера, но и спешенные казаки. Они вышли из Малого Левшинского переулка и через Пречистенку рвутся к переулкам, идущим на Остоженку. Видно, командует ими опытный человек, хочет отрезать опорный пункт красногвардейцев от набережной и Крымского моста.

Интересно бы знать, какие силы накопили белые за сутки этого идиотского перемирия? И откуда у них взялись казаки? И сколько их? Но раздумывать об этом не было времени.

Штернберг сидел у телефонов, писал быстрые, коротенькие записки командирам отрядов, непрерывно высылал подкрепления Добрынину.

Переброшены были к Добрынину красногвардейцы из Нижних Котлов, посланы новые отряды с кожевенного завода «Поставщик», с машиностроительного завода Михельсона у Серпуховской заставы. К замоскворецким отрядам пробились солдаты 193‑го полка, который находился в казармах на Хамовническом плацу. Теперь дела у наших должны пойти веселее!..

А впрочем, не такое уж было веселье... Штернберг требовал, чтобы ему в донесениях, пусть хоть и не очень точно, но указывали потери. И на клочках бумаг, доставляемых связными, он читал цифры... Больше всего жертв от огня, который невозможно было контролировать. Стреляли из форточек, из подвалов и с крыш, из дырок в бесконечных заборах остоженских переулков. Стрелки — любители или профессионалы, черт их знает! — перебегали с места на место, застигнуть их было невозможно.

Штернберг понимал, что только полный разгром противника может прекратить это непрерывное избиение солдат и красногвардейцев! Пока идут бои, этот наиболее опасный огонь не прекратится.

И тут сообщение — самое, пожалуй, главное и самое радостное за эти несколько трудных дней: наши заняли Зачатьевский монастырь! Любому москвичу понятно значение этого тихого женского монастыря, притаившегося в запутанном узле маленьких переулков между набережной и Остоженкой. Монастырь стоял на горке, с колокольни, самой высокои точки монастыря — церкви Воскресенья, простреливался весь луч улиц и переулков, идущих к Пречистенским воротам.

Вот и пора действовать активнее! Штернберг сказал Файдышу:

— Владимир Петрович! У нас есть две французские 155-миллиметровки. И есть подготовленные Гопиусом снаряды. Одно орудие, которое стояло здесь, у ревкома, перетянули к Крымскому мосту. Второе стоит у Александровских казарм. Необходимо сейчас же оба эти орудия к Зачатьевскому монастырю перебросить прямо так, без орудийных передков. Лошадей берите любых, лишь бы дотянуть. Вот сами этим займитесь, а мы с Евгением Александровичем через час будем там. А Добрынину я сообщу, чтобы накапливал силы и ждал артиллерийского обстрела штаба округа.

— Ясненько-понятненько! Сейчас этим займусь.

Штернберга с Гониусом провели к Зачатьевскому монастырю два солдата 193‑го полка. В Остоженских переулках не умолкал винтовочный и пулеметный огонь, но здесь было какое-то затишье. Они подошли к высоким стенам монастыря. Неподалеку от ворот на пригорке задрали длинные стволы две большие пушки. Тут же рядком стояли снаряды и гильзы. По лицу Файдыша было заметно его глубокое разочарование.

— Павел Карлович, — обратился он к Штернбергу. — Оказывается, зря мы эти бандуры сюда тащили. Из них нельзя стрелять. Артиллеристы говорят, что прямой наводкой невозможно: цель далека и не видна, а все прицельные приборы на пушках отсутствуют...

— Это точно! — весело подтвердил солдат-артиллерист. — Панораму господа офицеры не доверяли нам никогда. Как учебная стрельба идет — приносят, поставят. А кончится — снимут и с собой забирают. Не было у них доверия к нам — как же, вещь тонкая!

— Ничего, ничего, борода, — примирительно ответил ему Гопиус, весело потирая руки. — Обойдемся без офицерской трубки. Павел Карлович, с чего начнем?

— Владимир Петрович! Вместе с товарищем артиллеристом полезайте на колокольню и укажите ему крышу штаба — она должна быть видна оттуда. Пусть он остается там, а сами идите на Остоженку — отсюда не видно, куда будут ложиться снаряды. А мы с Гопиусом сейчас будем устанавливать орудия... Ну, скажите угол склонения, сейчас на бумажке посчитаю! Так, еще на полградуса... Ну, давайте заряжайте эту штуку, товарищи!

— Отойди от орудия! — пронзительно закричал артиллерист помоложе. — Первая! Огонь!

Он дернул за шнур. Пушка откатилась назад, снаряд с грохотом вылетел из дула... Далеко в переулках грохотом обвала отозвался разрыв.

— Ну как, борода? — крикнул вверх Гопиус.

— Давай чуток правее! Снаряд тяпнул в дом, что в переулке ближее...

— На ноль тридцать три правее, Женя!..

— Второе! Огонь! — победно крикнул артиллерист.

— Ну, вот! Какая ни на есть несовершенная, но артиллерия у нас есть, и юнкера должны понять, что она будет пущена в ход!..

В штабе ВРК Штернберга встретили восторженно. Грохот тяжелых орудий показался всем чуть ли не концом сражения. Штернберг не разделял этого восторга. Две старые французские пушки, да еще без панорам, ничего не могли решить.

А артиллерия уже вступила в дело! И не только у красногвардейцев. Теперь винтовочные залпы и пулеметный треск то и дело перекрывались глухими раскатами. Судя по звуку и частоте, это были полевые скорострельные трехдюймовки. Приехали в штаб два красногвардейца из соседнего района. Идут бои за Симоновские снарядные склады. Они в руках у юнкеров, оттуда они берут снаряды для своих трехдюймовок. Больше им брать неоткуда, главные склады на Мыза-Раево в наших руках. Штернберг начал формировать отряд. Надобно было поскорее, на грузовиках, а может, и на трамваях перебросить их к месту боев. Склады взять у белых! Взять во что бы то ни стало!