На запятках кареты стояли два форейтора, одетых в одинаковые фиолетовые камзолы и береты с перьями на головах. На спинах их одежд красовались те же гербы, что украшали карету. Когда экипаж остановился, лакеи спрыгнули с запяток и спешно кинулись к дверце кареты. Слуги достали из глубины экипажа кресло и затем хозяина кортежа, бережно усадили его на это кресло. Прибывший зорко посмотрел на нас с отцом, совершенно растерянным от нежданного визита.

- Его милость, высокородный барон Готфрид де Рос! – торжественно объявил один из форейторов. Отец поспешил низко поклониться, а я, уже обученная по примеру других девушек правильным манерам, поспешила присесть в глубоком реверансе.

Отец кинулся к дверям, открывая их и указывая слугам путь в комнату. Два крепких форейтора легко занесли кресло с лежащим на них господином внутрь, и отец указал им место на кровати, куда можно было водрузить этот живой груз. Когда барона бережно уложили, кузнец ещё раз низко поклонился.

- Добро пожаловать, ваша милость! Вот уж не чаял я вас в своем скромном жилище привечать! Чем могу служить?

Барон ответил не сразу. Со своего ложа он внимательно глядел на отца и на меня, стоявшую поодаль в смиренной позе воспитанной девицы. Пользуясь паузой, я тоже с нескрываемым интересом изучала облик первого в моей в жизни средневекового аристократа.

Я поняла, что мужчина этот был старше среднего возраста, но ещё не глубоким старцем. А впрочем, почём мне знать, сколько ему лет на самом деле? Ведь в эту эпоху люди порой не доживали и до сорока, к тридцати годам в большинстве своём обретая опыт, зрелость ума и авторитет. Если вспомнить, тому же кардиналу Ришелье в «Трех мушкетерах» было всего сорок два года на момент событий. А его считали весьма почтенным и престарелым политиком. Так, что, возможно, и нашему господину на деле не больше сорока, хотя, очутись он в будущем, его бы приняли за более пожилого человека.

Костюм барона отличался качеством и изысканностью, отражая статус и высокое положение в обществе. Таких одеяний мне прежде видеть не доводилось. Барон носил длинную тунику из плотной ткани, украшенную золотой вышивкой и гербом рода. Туника была подпоясана широким поясом, обрамлявшим талию.

Поверх костюма накинут плащ, сшитый из дорогой ткани фиолетового оттенка, по виду шёлковой. Плащ был подбит пышным серебристым мехом, что делало его ещё более роскошным.

На ногах барона были надеты длинные чулки, тоже, видимо, из шёлка, которые обтягивали ноги и крепились к набедренной повязке. Изящные чёрные башмаки с серебряными пряжками сверкали чистотой.

Волосы барона с небольшой проседью были аккуратно подстрижены и уложены в замысловатую причёску. Борода тоже удивляла ухоженностью.

Лицо барона, загорелое и обветренное, говорило о его активном образе жизни и частых путешествиях в недалёком прошлом. Серые глаза его были ясными и проницательными, а взгляд уверенным и решительным. В целом мужчина производил впечатление солидного и благородного человека, и на душе моей стало спокойней.

- Что ж, Джон Лидс, кривить душой не буду, не к лицу это мне. Скажу начистоту. Испытать самолично я тебя прибыл, - голос нашего господина был приятного тембра и звучал спокойно и в то же время твёрдо. – Слухи всякие пошли в последнее время по моим владениям, да всё про тебя. Говорят, будто ты умудрился каким-то хитрым образом исцелять зубную боль. Да столь славно справляешься с этим, что даже из города наведываются хворые. Я-то не каждому слуху верю, да вот получил вчера письмо от настоятеля вашего прихода, преподобного Стефана. И жалуется он в письме том, что кузнец Лидс, дескать, силой дьявольской врачует. Конечно, отец Стефан – лицо духовное, лгать ему не пристало. Да только не привык я выводы заключать, сути дела не изведав. Вот и явился, дабы воочию увидеть, бесовское ли, божье ли дело ты правишь. Ну, что скажешь на то?

- Что сказать, ваша милость, правду в народе говорят. Шила-то в мешке не утаишь. Так и я пред вами не покривлю душой. Лгать не посмею, лечу я людей доселе орудиями неслыханными, - прямо и бесстрашно глядя в глаза своего господина, стал отвечать отец. - Сам я и выковал их, а дочка подсказывала. Прочла она и запомнила это все в книге учёного монаха, что в деле врачебном весьма искусен. Вот и стали мы людей целить иными средствами, да во славу Божию, но никак не силой бесовской!

Барон обдумывал услышанное, потом вновь неспешно продолжил речь.

- Что ж, Джон Лидс, не будем сотрясать воздух пустыми словами. Покажи на деле своё искусство. На Рождество так вышло, что зуб я сломал за трапезой. Осколок этот мне весьма докучает, да только вырвать его никто не берется. Призывал я уже к себе городских лекарей, те только руками разводят. Дескать, осколок такой, что щипцами его никак не ухватить, а потому и вытянуть невозможно. Вот и подумал я – пусть кузнец свое мастерство докажет. Я рыцарь и христианин, и никакие проделки дьявольские мне не страшны. Не робел я в прошлом в ратных битвах, не испугаюсь и твоих неведомых инструментов. Справишься – щедро награжу за труды. А если сробеешь да не одолеешь напасть эту – тогда не прогневайся. Будешь по заслугам наказан.

Отец в очередной раз склонился в почтительном поклоне.

- Не так страшно наказание, как страшна немилость ваша, мой господин. Не пристало мне пред трудностями пасовать. Вашей милости помогу, коли смогу. Ежели готовы, в лекарне прямо сейчас осмотреть ваш зуб можно.

Барон молча кивнул и сделал знак своим слугам, которые всё это время наготове стояли на пороге нашей комнаты. Те бережно подняли его на носилках с ложа, и кузнец стал указывать им путь. Я молча последовала за процессией.

Вскоре гость очутился в нашей переоборудованной конюшне, с интересом оглядывая обстановку. Отец объяснил слугам, как лучше усадить больного в кресло, чтобы ему было удобнее. Те ловко справились с задачей, и кузнец со знанием дела зафиксировал пациента кожаными ремнями. Затем он попросил барона открыть рот, внимательно осмотрел злополучный осколок и тяжело вздохнул.

- Да, ваша милость, правы были городские лекари. Такой осколок извлечь вряд ли кому удастся.

Барон гневно нахмурился, собираясь что-то сказать, но я прервала его.

- Ваша милость! – я почтительно склонила голову перед знатным аристократом. – А позвольте мне посмотреть! Я отцу уже много зубов больных править пособляла, авось и с вашим справимся с Божьей помощью. Ежели не справлюсь, пусть гнев ваш падёт на мою голову, а не на батюшку!

Барон удивлённо взглянул на меня.

- Как? Молодая девица врачует зубы? Сколь живу на свете, а ни слышать, ни читать о подобном не доводилось. Что ж, в жизни всякое бывает. Вижу, дорожишь ты честью отца своего, и это в глазах моих похвально. Что ж, попробуй, дочь Лидса. Всё одно другого выхода у меня нет.

Я тщательно изучила осколок зуба. Да, случай сложный, но не безнадёжный, констатировала я как профессионал. В своей практике стоматолога мне приходилось видеть и не такие запущенные обломки зубов.

- Я справлюсь, господин барон! Доверьтесь мне. Я не навлеку на семью нашу гнева вашего!

Барон молча, кивком головы дал согласие на процедуру. Я объяснила, что перед началом надо выпить снотворное зелье, дабы боли не почуять. Пациент с некоторым сомнением принял у меня из рук чашу с настойкой, но, перекрестившись, залпом её выпил. Когда наркоз подействовал, я проверила пульс. Показания нормальные.

Операцию я начала с рассечения мягких тканей. Острым стальным скальпелем из нашего набора инструментов сделала небольшой разрез в мягких тканях, чтобы получить доступ к осколку. С помощью новых щипцов, не без усилий, аккуратно извлекла осколок из челюсти пациента.

Осталось обработать рану. Я тщательно очистила её от остатков ткани и продезинфицировала травяным настоем на винном уксусе. Осмотрев место, где раньше рос зуб, ненадолго задумалась о наложении швов для лучшего заживления, но поняла, что можно обойтись и без этого, - рана не была столь глубока.