По галереям Хрустального прокатился вздох ужаса…
Широкий бампер бронехода сшиб и смял крайнюю пушку, словно та была проволочной игрушкой. В этот миг полковые хвостачи предприняли последнюю попытку избежать кровопролития — сигнальная пушка выпалила холостым, предусмотрительно целясь повыше в небеса. Несмотря на размеры, голос старушки оказался ничего себе — стекла дворца вздрогнули, а кто-то из переволновавшихся дам хлопнулся в обморок…
Что гораздо хуже, выстрел услышал экипаж бесчинствующего броневика. И вообразил, что палят по ним. Разворачиваясь и мимоходом давя подвернувшуюся пушечку, бронеход открыл ответный огонь…
…Отскочить от окна и броситься под прикрытие солидного постамента статуи Катрин успела заблаговременно. Через пару секунд вокруг разверзся истинный, невыносимо звенящий, ад. Четыре ствола, относительно слабосильных, зато отвратительно многозарядных пулеметов полосовали пространство вокруг бронемашины. Досталось кавалеристам, орудиям, собратьям-хвостачам, а уж Хрустальному дворцу… Воистину, это была ослепительная и удобная мишень…
Катрин прикрывала голову веером и патронташем с увесистыми револьверами. Лично на шпионку свалился лишь отбитый случайной пулей гипсовый палец статуи, но вообще-то это оказалось безумием: бесконечный звон стекла, визг рикошетов и вой смертельно перепуганных людей. Возможно, кому-то из благородной публики и доводилось бывать под массированным обстрелом, но таких ветеранов во дворце были единицы. Масса людей кинулась прочь от окон, но защитой в насквозь прозрачном Хрустальном могли послужить лишь узкие чугунные колонны и экспонаты, а от ливня стальных пуль и осколков стекла они практически никак не защищали.
«Только бы мои успели выскочить!» — взмолилась шпионка, прикрывая глаза — сейчас осколки стекла были куда опаснее легких пуль…
Где-то в стороне рвануло — пуля угодила в газовый баллон — взрыв снес несколько бутафорских перегородок и разбросал людей…
…Пауза в звоне — лишь крики боли и отчаяния. В разбитые окна вползла прохлада, угольный дым и отдаленное ржание раненых лошадей. Катрин повернулась на спину — ножичек имелся в потайном кармане, скорее игрушка, но ведь пригодился…
…Грубо распарывая подол платья, Катрин услышала близкий надрывный стон. С другой стороны постамента стоял на коленях молодой мужчина — судя по покрою фрака — из оркестровых. Из глубоко распоротого предплечья хлестала кровь…
— Выше перетяни, дубина! — гавкнула шпионка, срывая с головы шарф…
…Пряжка кобур защелкнулась на плече — сбруя для скрытого ношения, ну да что ж теперь…
…Снаружи вновь застрекотали неутомимые стволы паро-пулеметов, проклятый бронеход пропыхтел под самыми окнами…
Метнувшись к окну, и волоча за собой ковер, Катрин оглянулась — покалеченный музыкант неловко наматывал шелковый шарф выше локтя раненой руки, а сам пялился на безумную дамочку в укороченном платье. Тьфу, какие все любознательные…
…Ковер, дрянь такая, ножу поддавался трудно, Катрин, наконец, зацепила прорезанную дыру за крюк трубы отопления, выпихнула упрямящиеся складки наружу. Щас как полоснет…
…Бронеход пыхтел и стрекотал, кружа вокруг фонтана. Выбираясь на холодок по складкам ковра, и остерегаясь торчащих в раме осколков, шпионка бегло глянула в ту сторону у бассейна лежало одинокое тело, валялась опрокинутая сигнальная пушка, зато за каменным бортиком было сплошь живое и скорчившееся — опытные хвостачи залегли внутри. Да, мертвая зона у пулеметов высокого бэтээра порядочная, не так он и страшен…
…Съезжая вниз по ковру, Катрин слушала ужасные крики внутри дворца и неумолчное стрекотание пулеметов. Копец Хрустальному…
…Ковра, до мостовой, понятно, не хватило, но шпионка была к этому готова и спрыгнула, обойдясь без травм. Платье не мешало, перчатки были очень к месту, а поддетые под юбки лосины для верховой езды так и вообще крепко выручили. Генделя в них слушать было жарковато, а по жизни так вполне…
Под подошвами полусапожек захрустело стекло — Катрин метнулась к балюстраде. Работаем. Только бы наши успели выбраться из проклятого дворца…
|1 — Трагическая судьба капитана Гирвуда долгие годы оставалась тайной. Лишь через шесть лет, во время земляных работ на месте бывшего лагеря «Нью-Крэйн» было найдено и опознано по остаткам мундира тело героя. Ныне на месте гибели Гирвуда был установлен памятный знак. (План лагеря, экспонирующийся в Британском музее был отредактирован — расположение сортира 2то батальона на чертеже перенесено на 30 ярдов к северо-востоку).
Глава двадцатая,
Оборотень и мистер Холмс встречаются с надежным врагом великого Рима
Архитектура, да, есть такое слово. Старинное, античное, и как все античное, с этаким словесным узорчиком и каемочкой, что сразу и не выговоришь. Но здешние англы-бритты попроще должны быть — так вот к чему было такое нагораживать⁈
Да имелись претензии к Хрустальному. Оборотень, несмотря на свой опыт, немного опозорилась — выскочить из дворца до того, как началось безобразие, не удалось. Лоуд уводила беглецов к ближайшему выходу на платформу пригородного поезда: всего-то до торца здания и к дверям, что ведут не к фонтанной стороне, облепленной геройскими хвостачами, красивыми канонирами и прочим сбродом, а в другую тихую сторону. И решение идти по верхнему дальнему ярусу выглядело правильным: ежели снаружи начнут палить пульками, бомбами, снарядами и что там еще у них найдется, умные люди и нелюди окажутся подалее от этого портящего здоровье шума. Стрельба, понятно, началась — людишки есть людишки, у них так и заведено. Звенело великолепно, вопили тоже на совесть, но это было далеко за спиной беглецов. Откликаясь немыслимому шуму, впереди завыл какой-то собачий родственник, ему ответно взревели соседи — зверинец обеспокоился. Вот кто это так подвывно-похохатывает? Надо будет потом вернуться, глянуть…
В зверинец беглецам пока не требовалось. Широкая застланная коврами, лестница вниз раскинулась рядом.
— Полагаю, теперь-то нас выпустят беспрепятственно, — предположил юнец.
— Да куда они денутся, — заверила оборотень. — Пошевеливайтесь.
Трое беглецов поспешно сбегали по лестнице. Вокруг было безлюдно: все ушли смотреть милых хвостачей. Небось, уже жалеют, ну да ладно. Надо бы поднажать…
Промелькнул второй этаж с замечательной выставкой дикарей-папуасцев. Кстати, почему там их голых нет? Насколько помнится, настоящий дикарь, он своими достоинствами гордится и в сушеную траву не прячет…
Вестибюль, диваны на гнутых ножках, зеркала, газовые рожки и никого живого. Здоровенные, наполовину стеклянные двери выхода заперты.
— Эй, открывай, немедля! — с ходу заорала Лоуд, с тревогой прислушиваясь к нарастающему звуку. — Открывай, говорю!
Ни души. Вот шмондюки, даже «на чай» дать некому.
— Сейчас нас затопчут, — предсказал догадливый Холмс, оглядываясь. — Я выбью стекло.
За поворотом вестибюля громадного простора первого этажа видно не было, но приближающийся топот множества ног, крики, звон и треск опрокидываемых статуй, гигантских ваз, хруст сносимых прилавков и прочие звуки паники, подтверждали — затопчут. Люди, они такие.
— Кресло оставь, — посоветовала Лоуд схватившемуся за мебель Холмсу. — Дверь двойная, не успеем. Отходим, пропустим. Шухер!
Беглецы-шпионы кинулись в сторону, Лоуд пнула неброскую дверь — точно, тут привратники и сидели, не особо роскошно, зато отгорожено. Холмс торопливо ввел мадам Флоранс, мужественно прикрывая прекрасную даму своей не шибко широкой спиной…
В следующий миг вестибюль наполнился топотом и воплями боли и ужаса. Лоуд мельком увидела разноцветное, разодранное и окровавленное стадо и плотнее закрыла дверь.
— Ну-ка, мой друг, поддержите… — прокряхтела оборотень, пытаясь подпереть ручку двери спинкой стула. — Она ж внутрь открывается и…
— Понимаю, — юнец толково опрокинул на пол шкафчик, им подкрепили баррикадный стул.
За дверью переполненный вестибюль топал ногам, визжал болью и нетерпением. Лопались стекла в дверях, хрустело дерево, кто-то умирающе хрипел. Раздались крики «О боже! Расступитесь! Дайте им встать! Назад, джентльмены!». Снова зазвенело…
