— Ты не знаешь, о чем говоришь. Конечно, я ее знаю. Ты слегка драматизируешь, — отвечаю я.
— Драматизирую? Винсент, ты только что сказал мне, что собираешься жениться на женщине, потому что считаешь это хорошей стратегией. Суть брака не в этом.
Ее реакция застает меня врасплох.
— Может быть, это относится не ко всем бракам, но я думаю, что это довольно прочный фундамент. Я, правда, не понимаю, почему ты так реагируешь. Ты сама недавно спросила меня, хочу ли я создать семью. На днях я пригласил Джию на ужин, и мы прекрасно провели время.
— Ну и что? Ты хочешь сказать, что влюбился в нее за один ужин?
В ее голосе появилась острота, которой раньше не было — трещина в самообладании, которое она так хорошо сохраняла ранее.
Я не могу сдержать короткий невесёлый смешок.
— Никто не говорил, что кто-то влюблен, cara mia4. Речь идет о согласованности, силе и более широком влиянии, — говорю я и вижу, как в глазах Евы вспыхивает борьба, тот самый огонь, которым я всегда восхищался, даже сейчас, когда он направлен на меня, — я думал, ты поймешь.
— Пойму? Брак — это не сделка, — настаивает она, ее позиция тверда и непоколебима.
— Разве? — продолжаю я, отталкиваясь от стола и вставая перед ней, достаточно близко, чтобы чувствовать тепло, исходящее от ее кожи, — в моем мире альянсы ценятся больше, чем золото, и Джиа понимает это так же, как и я. Она дала свое согласие.
Нахмуренные брови Евы явное молчаливое свидетельство ее внутренней борьбы.
— Согласие не значит, желание, — утверждает она низким и яростным голосом, — брак без любви…
— Практичен.
Я заканчиваю за нее, как будто само это слово могло избавить нас обоих от романтических иллюзий, которые ей так дороги.
— Ева, мне нужен этот союз. И я думаю, что у нас с Джией есть хорошие шансы со временем научиться ценить друг друга.
Ева встает и отворачивается, с беспокойной энергией расхаживая по персидскому ковру. Я наблюдаю за ней, каждый шаг, словно молчаливый призыв пересмотреть свое решение, принять ту любовь, в которую она верит. Но ее идеалы не могут защитить семейную империю или создать узы, необходимые мне, чтобы пережить смену власти.
— Любовь — это роскошь, которую я не могу себе позволить, — говорю я, и слова кажутся горькими, хоть и правдивы, — не в том случае, когда так много поставлено на карту.
Ева останавливается как вкопанная и, расправив плечи, снова смотрит на меня.
— А как насчет счастья? Как насчет того, чтобы прожить жизнь, которая действительно чего-то стоит?
— Власть обеспечивает выживание. Счастье вторично.
Слова холодны даже для моих ушей, но они — фундамент, на котором построен мой мир.
— Ты сможешь найти сильную женщину, которая помимо всего прочего еще и сделает тебя счастливым, — выпаливает она, в отчаянии вскидывая руки вверх, — просто посмотри на Амелию.
— Да, посмотри на Амелию. Она выбрала свое счастье, и из-за этого умер наш отец.
Ева в отчаянии мотает головой.
— Это несправедливо, и ты знаешь, что это не ее вина. Выживать — это не значит жить, — говорит она напряженным голосом и ее руки начинают дрожать.
— Иногда это всё, что у нас есть.
Напряжение скапливается в воздухе между нами, будто слишком туго натянутая проволока, готовая вот-вот порваться. Но никто из нас не пытается преодолеть пропасть или остановить конфликт.
— Пожалуйста, ты не можешь так поступать с собой, — голос Евы пронизан настойчивостью, — жениться на Джии… ты сам знаешь, что этот брак никогда не сделает тебя счастливым.
— Всё уже решено, Ева. Решение принято, — твердо заявляю я.
— Но счастье…
— Это сказка.
Я прерываю ее, направляясь к ней. Воздух между нами потрескивает от напряжения, словно в комнате бушует тихая война.
— С каких это пор Винсент Кинг соглашается на что-то меньшее, чем то, что он хочет? — она подходит ближе, и страсть в ее голосе может воспламенить воздух, — за все годы, что я тебя знаю, ты никогда не позволял другим диктовать, как тебе стоит жить.
— Мой отец учил меня, что союзы — это основа, на которой стоит наша семья. Без них мы развалимся, — объясняю я.
— Даже если это означает быть несчастным?
Ее слова звучат, как мольба. Она тянет ко мне руку, будто может физически оттащить меня от обрыва, на котором я балансирую.
— Почему ты думаешь, что я буду несчастен?
— Потому что ты ее не любишь! — восклицает она.
— Любовь — это уязвимость, которую я не могу себе позволить, — говорю я, отпуская ее запястье, — но, возможно, однажды, у меня появится шанс.
— Тогда подожди, — просит она, — подожди того дня, когда ты сможешь честно сказать мне, что любишь Джию, и тогда ты получишь мою полную поддержку, решив жениться на ней.
— Хватит, Ева, — мой тон резкий, а решимость твердеет, как бетонные стены, укрепляющие мой дом и мое сердце, — разговор окончен.
Она молча кивает, но я вижу в ее глазах миллион невысказанных слов и вопросов.
— Подожди, ты куда? — кричу я ей вслед, когда она поворачивается, чтобы уйти.
— Ты ведь сам сказал, нам больше нечего обсуждать, — признает Ева.
— Пожалуйста, не веди себя так, — говорю я, глядя ей в глаза.
— Когда ты провел черту? Когда жертва становится предателем самого себя? — спрашивает она, оглядываясь.
Я сжимаю челюсти, чувствуя, что она пытается подорвать все ценности, в которые я свято верил до сих пор. Ценности той жизни, которую я выбрал — или, возможно, она выбрала меня. Это поединок воли, и я не собираюсь убирать свой меч.
— Предателем? — мой смех короткий и лишенный юмора, — не все зависит от того, чего хотят люди. Кроме того, возможно, я хочу защитить то, что мой отец создал для своих детей. Эта неустанная потребность в погоне за собственным счастьем — всего лишь слабость.
— Такой ты меня видишь? Слабой? — шепчет она, и тихий звук ее голоса грозит подорвать мою решимость.
— Конечно нет, — огрызаюсь я, обвинение задевает за живое, — но ты наивна. И лицемерна.
— Я? Лицемерна? — недоверчивость отражается на ее лице, когда она повторяет мои слова.
— Твоя семья… — начинаю я холодным, как сталь голосом, — уже много лет извлекает выгоду из нашего союза. Бизнес твоего отца процветал благодаря нашим контрактам, и как ты думаешь, почему он их получил? Я скажу тебе, почему. Это из-за его многолетней дружбы с моим отцом.
— Твой отец получал долю от каждого контракта, который он когда-либо приносил моему отцу, так что давай не будем притворяться, что эти отношения были не взаимовыгодными, — огрызается она на меня, — и кроме того, это было между ним и твоей семьей. Я не имела к этому никакого отношения!
— Разве? — я усмехаюсь, не в силах скрыть горечь, пропитавшую мои слова, — по-моему, ты достаточно наслаждалась всеми привилегиями — поездками в Испанию, визитами к бабушке, красивой квартирой, в которой ты выросла, прямо здесь за углом.
— Это были семейные визиты, Винсент! Это не роскошь, в которой я купалась!
Ее руки сжимаются в кулаки по бокам, и я вижу, какие усилия ей требуются, чтобы совладать с дрожью в голосе.
— Как удобно… — говорю я, и мой голос полон цинизма, — тем не менее, ты здесь, и подвергаешь сомнению мои решения, хотя твои не так уж и отличаются от моих.
— Это просто бессмысленно. Какое отношение мои поездки к бабушке имеют к тому, что ты женишься на ком-то, кого не любишь? — требует Ева, и тон ее голоса повышается с каждым словом.
Я смотрю на нее, мое разочарование закипает.
— Союз с Джией касается не только нас с ней. Речь идет о будущем наших семей и тех, кто на нас полагается. Такие люди, как твой отец, полагаются на то, что я продолжу предоставлять возможности и в дальнейшем. Как я могу это сделать, если у меня нет такой же преданности и поддержки, как у моего отца? Этот брак обеспечит мне это.
— Ты слышишь самолюбие в своем голосе? — кричит она.
— Хватит! — громогласно произношу я, — это не дебаты. Это моя жизнь и мое решение.