— Понял, босс. Где и когда? — голос Марко спокойный и собранный, это ответ человека, пережившего рядом со мной множество бурь.

— Завтра, — отвечаю я, — я хочу, чтобы всё произошло незаметно и безопасно. Ты знаешь, что делать.

— Сделаю. Что-нибудь еще?

— Убедись, что все начеку. Я не знаю, чего ожидать от встречи, — я завершаю разговор, не говоря больше ни слова, звуковой сигнал эхом разносится в тишине.

Я стою один, окруженный тенями, которые, кажется, приближаются всё ближе с каждой секундой. Слова Евы задерживаются в моей памяти, смешиваясь с адреналином, который течет по моим венам.

Я возвращаюсь в гостиную и наливаю себе еще напиток, жидкий янтарный огонь отражается на гранях хрустального стакана. Первый глоток обжигает горло, напоминая, что я жив, и каждое мой поступок с этого момента должен быть таким же уверенным, как вкус этого виски.

Создать семью… Эта концепция всплывает в моих мыслях, резко контрастируя с моей нынешней реальностью. Я отбрасываю её, испытывая раздражение. Сейчас не время для таких размышлений. Мне нужна сосредоточенность и ясность. Мой отец не воспитывал мечтателя, он воспитывал короля.

Может быть, если бы я нашел кого-то вроде Евы. Я думаю про себя. Идея семьи, чего-то большего, чем власть и контроль, мерцает в моем сознании, как свеча на ветру — хрупкая и готовая вот-вот погаснуть.

Я не могу позволить себе отвлекаться. Не сейчас. Не сейчас, когда империя балансирует на грани хаоса. В моей памяти звучит голос моего отца, суровый и неумолимый: «Король не может править сердцем. Только своим умом».

Беспокойство Евы, ее страх за меня — роскошь, которую я не могу себе позволить. И всё же ее тепло сохраняется. Хотя Амелия ее лучшая подруга, она сказала, что заботится обо мне не меньше. Это что-то значит, не так ли?

Я качаю головой, отгоняя эту мысль так же быстро, как она приходит. Здесь нет места «что, если» или «может быть». Есть только суровая реальность короны и кровная клятва защищать ее.

Завтра я напомню Энтони, почему я сижу на этом троне.

Глава 7

Насыщенный аромат чеснока и красного вина просачивается сквозь тяжелую дубовую дверь, когда я открываю ее. Отдельная комната Лучано окутана таинственными тенями, и я чувствую себя словно в коконе, который соответствует моим текущим потребностям. Именно здесь, среди бархатных портьер и мерцающих свечей, власть меняется более тонко и изящно, чем где-либо еще.

— Винсент, — голос прорезает тишину, как лезвие. Силуэт Энтони Казалетто спокоен и непоколебим, словно угольный мазок на малиновой обивке кресла, на котором он сидит.

— Энтони, — вторю я, входя внутрь, дверь закрывается позади меня с тихим щелчком.

Я шагаю к столу, мои кожаные туфли бесшумно ступают по персидскому ковру. Каждый шаг кажется обдуманным, как шахматная фигура, встающая на место. Он встает, и когда я приближаюсь к нему, раскрывает руки для объятий, прижимаясь губами к каждой из моих щек.

Он ждет, пока я сяду, учитывая, что я теперь глава семьи, и проявленное им уважение не остается незамеченным. В мои мысли проникает надежда, что, возможно, слухи о предательстве Энтони были преувеличены.

— Должен признаться, я был немного удивлен, когда Марко позвонил мне и сказал, что ты хочешь встретиться со мной наедине, — говорит Энтони, пристально глядя на меня.

Я подхожу к официанту, стоящему на краю частной столовой, и заказываю бутылку вина, позволяя Энтони сгорать от любопытства подольше. Вместо того, чтобы ответить на его вопрос, я веду светскую беседу, прежде чем официант возвращается к нам. Когда наши бокалы наполняются вином, мы делаем заказ и после молча сидим, пока молодой официант оставит нас наедине. Я смотрю на Марко, охраняющего вход в комнату, а затем снова на Энтони.

Наклонившись вперед, прижав ладони к столу, я устремляю взгляд на мужчину, который был неотъемлемой частью моей жизни с тех пор, как я себя помню. Свечи мерцают, отбрасывая танцующие тени, имитирующие опасную игру, в которую мы собираемся играть.

— Я не буду ходить вокруг да около. Вы были частью этой семьи слишком долго, поэтому я скажу прямо. До меня дошли слухи, что вы ставите под сомнение мое лидерство.

Его глаза слегка сужаются — проницательные и оценивающие, — но в них не видно ни тени беспокойства. Энтони ведет себя как обычно, носит маску, даже сейчас, когда игра началась и ставки слишком высоки.

— Слухи, — говорит он медленно и размеренно, — не обязательно являются правдой.

— Тогда дай мне услышать это от тебя, — требую я твердым и властным голосом. Воздух вокруг нас сгущается, электричество гудит между нами от невысказанных слов и непринятых решений, — ты или нет, сеешь сомнение в моей способности руководить?

Какое-то время он изучает меня, затем откидывается на спинку стула.

— Я делаю только то, что считаю необходимым для семьи, — отвечает он, и его намерения сложно понять из-за двусмысленности слов.

— Говори прямо, — настаиваю я, отказываясь вестись на поводу его туманных разговоров. Тяжесть наследия моей семьи давит на мои плечи, являясь постоянным спутником бремени командования, — скажи мне, ты ли за этим стоишь?

Энтони безукоризненно избегает моего прямого взгляда, обращенного на него.

— Из уважения к твоему отцу я не буду тебе врать. У меня есть опасения, — отвечает он, явно не беспокоясь о последствиях, — на самом деле, у многих капо они есть.

— Я предлагаю тебе сейчас говорить только от своего имени.

Он вздыхает, и этот звук тяжелый от смирения. Там есть отблеск, резкий и расчетливый.

— Хорошо, — соглашается он, расправляя плечи, словно готовясь к удару, — да, я признаю это. У меня есть вопросы о том, будешь ли ты тем же человеком, каким был твой отец, когда дело доходит до должности главы семьи.

Моя челюсть непроизвольно сжимается — инстинктивная реакция на обиду его слов, а мышцы на шее напрягаются, словно удавка сжимается все туже.

— Ты прав. Я не мой отец. Потому что если бы был, ты бы уже был мертв. Он бы положил конец твоей жизни там, где ты сидишь, лишь только услышав слова, которые ты только что сказал, — отвечаю я тихим и ровным голосом, — ты бы предпочел, чтобы я начал вести себя как он?

— Я не хотел проявить к тебе ни капли неуважения. Я сожалею, если тебе так показалось. Всё, что я пытался сказать, это то, что ты молод и временами импульсивен. Всем, в том числе и мне интересно, сможешь ли ты быть… благоразумным.

Решение, которое я должен принять, ложится на мои плечи тяжким грузом и словно тиски сжимает мою грудь, сдавливая всё сильнее с каждым вздохом. Руководить — значит выбирать, и каждый выбор влияет на будущее семьи. Могу ли я стать тем лидером, которым был мой отец? Хочу ли я вообще им быть?

— И всё? Тебя беспокоит только моя молодость? — спрашиваю я, и в моей голов вихрем проносятся сомнения и исходы принятых мой решений.

— Хорошо… нет, честно говоря, это твоя… семья, — шепчет он, его взгляд скользит по пустому месту рядом со мной — то место, где должна сидеть Амелия.

— Семья? Моя сестра решила уйти, чтобы следовать своему сердцу. Могу заверить тебя, что когда дело касается семьи, совершенно ясно, чему и кому я предан, — уверяю я его, — и я не могу допустить, чтобы хотя бы один из капо усомнился в этом.

— Я уверен, что у тебя добрые намерения, мой мальчик, но как мы можем быть уверены, что, если потребуется, ты не выберешь свою сестру вместо семьи?

— Потому что я принял присягу, — отвечаю я грубо.

— Надеюсь, ты воспринимаешь это так, как было задумано, но я не уверен, что твоего слова достаточно, чтобы избавить нас от опасений, — отвечает Энтони.

Я откидываюсь на спинку стула, изучая постаревшие черты лица мужчины. У меня есть пара вариантов. Я могу продолжить разговор с Энтони или закончить прямо сейчас, и он не уйдет отсюда живым. Проблема с последним вариантом заключается в том, что звание капо дает некоторую неприкосновенность. Если вы не предадите семью открыто, вам будет предоставлена защита. Если я устраню угрозу, есть большая вероятность, что другие капитаны воспримут это как угрозу себе.