— Я не должен думать, помнишь? Я просто забавный, поддерживающий муж с большим кошельком, — сказал я ей, открывая шампанское, которое недавно доставили.

— Почему это так тяжело для тебя? Я этого не понимаю. Неделями ты был мрачен, как побитая собака!

Конечно, она этого не понимала; она никогда этого не понимала!

— Потому что я гребаная собака, которую выгнали на улицу! Моя семья сослала меня на эту проклятую должность, потому что я не знал своего места.

— Изгнание? Ты в гребаном люксе пятизвездочного отеля! В кои-то веки ты предоставлен самому себе и даже с этим не можешь справиться! Ты взрослый мужчина, Нил. Веди себя как он.

— Заткнись нахуй! Ради любви к Богу, Оливия, заткнись! Это моя ошибка — думать, что ты поймешь это, но ты просто не можешь. Семья — это все! У тебя нет ни братьев, ни сестер, а твои родители ненавидят друг друга. Конечно, ты понятия не имеешь. Ты никогда никому не доверяла, ты зависишь исключительно от себя, и именно поэтому ты умираешь внутри. Ты умираешь от желания получить одобрение и любовь от людей, которым на самом деле насрать на тебя, которые тебя не знают. Но ты предпочитаешь, чтобы все было именно так.

— Ты пьян, я иду спать, пока ты еще больше не испортил наши отношения.

— Ты сама их портишь. — Было все, что я смогла сказать, прежде чем упасть на диван. Я пытался устроиться поудобнее, но, конечно, в великолепном пятизвездочном отеле не нашлось дивана подходящего размера. Я поймал себя на том, что смотрю на люстру, неуверенный, должен ли я пойти к ней или нет. Мне не пришлось долго ждать, прежде чем подушка упала мне на лицо.

— Пошел ты на хуй за то, что я теперь слишком злая, чтобы спать, — огрызнулась она, прежде чем ударить меня по руке.

— Да! Прекрати это.

Она этого не сделала, и я схватил ее за руки, потянув через диван и заставив нас обоих упасть на пол.

— Оливия, Господи, держи себя в руках! — Крикнул я, прижимая ее руки к груди.

— Отвали от меня, ты, сукин сын! Я умираю от желания получить одобрение? А как насчет тебя? Ты умрешь за то, чтобы твой младший брат полюбил тебя, твой отец зауважал тебя, за какой-то смысл в твоей жизни. Ну, знаешь что? Если бы ты не отказался от своего титула Ceann Na Conairte, у тебя было бы все это и даже больше.

Я хотел придушить ее, но кто-то, блядь, должен был постучать в дверь. Наши взгляды встретились, прежде чем мы оба встали, поправили одежду и бросились к двери. Она схватила меня за руку, притягивая к себе, прежде чем открыть дверь.

— Привет, — сказала она так фальшиво, что я поборол желание закатить глаза.

Дворецкий улыбнулся в ответ, прежде чем вручить ей письмо.

— От сенатора. миссис Каллахан, мистер Каллахан.

— Спасибо вам и спокойной ночи, — сказала Оливия, закрывая дверь, прежде чем открыть письмо.

— Твой отец ведь знает, что мы живем всего лишь этажом ниже его, верно? И это я избалованный богатый ребенок?

— Он приглашает всех на завтрак, прежде чем мы отправимся обратно в Чикаго. Очевидно, мы закончили. Может быть, теперь ты снова научишься улыбаться, — сказала она, прежде чем бросить открытку мне в лицо.

Схватив ее, чтобы убедиться, что это не сон, я захотел исполнить маленький счастливый танец. Я наконец-то поеду, черт возьми, домой.

ДЕКЛАН

Я поднес его прямо к ее лицу, ожидая, когда она отведет взгляд от своего экземпляра «Гордости и предубеждения». Она была так погружена в слова мисс Остин, что она даже не посмотрела. Это заставило меня захотеть смеяться. Вместо этого я одним пальцем потянула книгу вниз.

— Деклан! Мистер Дарси как раз собирался… — Она замерла, увидев косяк перед своим лицом.

— Что ты говорила?

Она улыбнулась, забирая косяк у меня из рук.

— Ты меня балуешь.

— Кто-то же должен. — Я рассмеялся, садясь на кровать, зажигая его. Ее руки слегка дрожали, когда она потянулась, чтобы схватить его. Сделав длинную затяжку, она рассмеялась сквозь кашель.

— Притормози, или ты прикончишь всю мою заначку.

— Ооооо бу-ху. Мне разрешено курить. — Она расслабилась на подушках позади себя.

— Не в Ирландии.

— Прекрати, ты портишь мне кайф.

Взяв книгу с ее колен, я перелистнул на страницу, на которой она была.

— Ты снова засматриваешься на мистера Дарси?

— Ревнуешь?

— Пожалуйста, Дарси и в подметки мне не годится. Посмотри на эту улыбку, на эти глаза. — Я позирую для нее. Она уставилась на меня сквозь дымку, прежде чем рассмеяться. — Вот так и падает моя самооценка.

— У тебя также великолепная шевелюра, — прошептала она, оставляя косяк на приставном столике, чтобы провести руками по моим волосам. — Я рад, что ты не отрезал их из-за меня.

Улыбка на моем лице погасла, когда я встретился с ней взглядом. Рухнув на подушки, я потянулся к синему шарфу, который она повязала на голову.

— Ты же знаешь, что я бы так и сделал, верно? Я бы ещё сбрил брови.

Несмотря на то, что она усмехнулась, я был серьезен. Последние две недели были тяжелыми. Ее перепады настроения, ее боль, выпадение волос. Я хотел сделать все, чтобы помочь нести это бремя. Все, что я мог сделать, это просто быть здесь…Я молился, чтобы на данный момент этого было достаточно.

— Прости, что вчера я была такой сукой, — прошептала она, прижимаясь ко мне.

Обнимая ее, я старался не думать об этом.

— Ты не была сукой.

— Я была. Я не знаю, что на меня нашло. Просто потому, что у меня рак, это не значит, что я могу швырять в тебя своей едой. Есть было больно, и я хотела, чтобы тебе было больно — не знаю почему, — но мне жаль. Я люблю тебя.

Прикусив нижнюю губу, я несколько раз моргнул.

— Все хорошо, детка. Та морковь все равно была пережарена. Теперь не могла бы ты объяснить мне, почему ты настаиваешь на том, чтобы перечитать это еще раз?

— Это классика.

— Есть много других классических книг.

— Послушай, Каллахан, «Гордость и предубеждение» — это вечная романтическая классика, от которой у меня сводит пальцы на ногах. Так что никакой ненависти.

Надув губы, я поднял книгу свободной рукой.

— А я думал, что я единственный, от кого у тебя сводит пальцы на ногах.

— Нет, ты и Джейн, но по другой причине. — Мне нравилось, что она чувствовала, когда смеялась рядом со мной. — Теперь читай.

— Да, мэм. — Переходя к моей любимой части романа, я читаю:

— Очень мало людей, которых я действительно люблю, и еще меньше тех, о ком я хорошего мнения. Чем больше я наблюдаю мир, тем меньше он мне нравится. Каждый день подтверждает мне несовершенство человеческой натуры и невозможность полагаться на кажущиеся порядочность и здравый смысл.

Прежде чем я успел моргнуть, она вскочила и побежала в ванную. Я на собственном горьком опыте убедился, что она ненавидит, когда я следую за ней в ванную. Мы слишком много кричали друг на друга из-за этого, поэтому я заставил себя просто отпустить ее. Я ждал на кровати, мои ноги беспокойно касались пола, просто желая прыгнуть вперед, если я ей понадоблюсь. Это были долгие десять минут. Но потом она, наконец, вышла.

— Тебе нужна помощь? — Спросил я. Она покачала головой и потянулась к краю кровати. Ухватившись за столбик кровати, она сделала глубокий вдох, но это не помогло. Ее ноги подкосились, но прежде чем она смогла упасть, я поймал ее.

— Черт возьми, — прошептала она.

— На этот раз ты продвинулась дальше. Маленькими шажками, помнишь? Ты только что закончила химиотерапию, — прошептал я, прижимая ее к себе и садясь обратно на кровать.

— Я просто хочу чувствовать себя лучше.

— Ты будешь. Просто не дави на себя слишком сильно. — Я знал, что она не послушает, но я был бы здесь. Каждый раз я был бы прямо здесь, читая любую классику, которая была бы ей нужна. И если бы это означало, что она будет рядом со мной еще хоть минуту, я бы делал это вечно.

ГЛАВА 31

«Ничто толще лезвия ножа не отличит счастье от меланхолии».

— Вирджиния Вулф