Рабочий платок расправил, стало видно, что в углу вышита буква: «А».

— Нашёл, ваше благородие. Найденный он, третьего дня. Может, ваше? — и тянет ко мне.

Продать хочет, что ли? Или награду получить за находку? Вот народишко хитрый…

— Не моё. Скажи лучше, кто из ваших накануне, как поезд взорвался, на путях работал?

Рабочий заморгал, платок складывает аккуратно в кармашек, отвечает:

— Так это вам у начальника станции спрашивать надо, ваше благородие. Я на смену только заступил, а до того пластом лежал — брюхо прихватило. Думал, помру. Вы до начальника сходите…

И ушёл. Идёт, оборачивается. Я по лицу провёл — и правда, весь в саже. А инженер Краевский сказал, что у меня глаза страшные. Забегался ты, Димка. Даже рабочие шарахаются.

Ну и что — так даже лучше. Сейчас выясню, кто здесь посторонних в паровозы пускает. Тут моя страшная рожа и пригодится. Вон как инженер напугался. Вперёд, офицер Найдёнов. Допросим начальника станции.

Оказалось, начальника станции пугать — только время тратить. Пожилой дяденька, сразу видно, всякого повидал. Усы с бородкой седые, мундир железнодорожный на животе натянут, но жирка нет, в плечах крепкий, осанка бодрая. Смотрит спокойно, и на лице написано: я таких, как ты, в белых тапках видел. Короче, не зря его на это место поставили.

Мне сказал, как инженер Краевский только что:

— Молодой человек, я с вашими сыскными уже разговаривал. Что-то ещё знать желаете?

Сам за стол уселся, руки на зелёном сукне сложил, над головой портрет государя в парадном мундире. Одно слово — начальник.

— Желаю кое-что уточнить, — говорю. — Хотелось бы получить список работников, что накануне аварии работали в непосредственной близости от путей.

Начальник брови приподнял, спрашивает скептически:

— Ещё один список?

Ого, как Бургачёв постарался. Опередил меня, даже список взял. Старается поручик, карьеру делает.

— Что поделать, — отвечаю, — служба! Кстати, не подскажете — куда у вас найденные вещи относить положено? Ну там сумочки, зонтики всякие, кошельки…

Начальник нахмурился, говорит:

— Неужели вам, господа, делать нечего, вы зонтики искать принялись? Или это опять на нас газетчики пасквили писать вздумали?

— Ну а всё же?

— Все найденные вещи подлежат описи и хранению, пока хозяин не объявится, — холодно ответил начальник. — Вас интересует конкретная вещь?

И на часы эдак нетерпеливо посмотрел — намекает.

— Скажем, такая вещь, как платок, батистовый с монограммой.

— Платок… — начальник вздохнул. Чувствую, надоел я ему хуже горькой редьки. — Разумеется, даже такая вещь, как платок, будет сохранена. У вас всё?

И по лицу видно, что платок — вещь ничтожная. Как и господин полицейский со своими дурацкими вопросами.

— Хочу поговорить с теми, кто отмечен в списке. Это можно устроить?

Начальник пошевелил усами. Вижу, усмехнуться хочет, но должность не позволяет.

— Это вряд ли получится. У нас работников немного, кто накануне работал, те и в день аварии были. Так что на кладбище идите, коль поговорить охота. На могилки. Там они все. Мой предшественник тоже там. Я сам здесь без году неделя служу, ежели не знаете, господин офицер.

О как. Конечно, как я не подумал, дубина! Прежний начальник станции наверняка на перроне был в момент взрыва. Провожал важных гостей, обеспечивал порядок… Вот и погиб вместе со всеми. Ёлки зелёные!

— Ещё один вопрос. Может такое быть, что работник один записан, а пришёл вместо него другой?

— У нас с этим строго! — начальник нахмурился. — Такого быть не может. Прошу прощения, господин полицейский. Дела.

И со стула поднялся, всё — закончили. Руку на прощанье не подал, кивнул только.

***

Вышел я от начальника станции весь в расстройстве. Была у меня ниточка, да оборвалась, едва начавшись. Как назло — будто кто-то все концы обрубает.

Тут и солдатики мои подоспели, во главе с подпрапорщиком. Доложились.

Правду сказал начальник: все, кто на путях работал в тот день, полегли при взрыве. Машинист, помощник машиниста, путевые рабочие, мастер, начальник станции…

— Да вот ещё… — сказал рядовой Банник. — Болтают, будто был у них работник один, из гобов. Уборщиком числился, но по правде за мастера старался. Все это знали, деньги ему давали как уборщику, ну да мастер ему из кармана своего приплачивал. Очень ценный был гоб. В машинах всяких, железках соображал — любо-дорого.

— И где этот гоб? — спрашиваю. Ага, не всё знает новый начальник, ой, не всё…

— Да кто ж его знает, ваше благородие. После той оказии его не видали. Может, помер со всеми вместе.

— Нет, не помер, — вмешался рядовой Шнитке. — Мне кухарка сболтнула, что гоб живой остался, да загребли его при облаве.

— Как звали гоба? — о, хорошо. Вот и живой свидетель. Может, он где-то у помещиков сейчас. Найти сложно, но можно.

— Да вроде… — замялся рядовой. — Вроде Мас… Маис… Шмаис… тьфу, не выговорить!

— Шмайс?

— Так точно — Шмайс, ваше благородие!

Ну хоть что-то. Хотя имя знакомое, где-то я его уже слышал. Ничего, разберёмся. Сейчас ещё одно дельце провернуть надо.

Говорю:

— Подпрапорщик, видите вон того рабочего?

— Так точно, вижу! — отвечает Кошкин.

— У этого рабочего в кармане лежит платок белого батиста, обшит по краю кружевом. В углу вышивка — буква А. Пойдите к рабочему и заберите у него платок. Дайте денег, вот…

Я пошарил в кармане, достал мелочь.

— Дайте ему денег. Платок принесите мне.

— Разрешите вопрос — а если деньги не возьмёт? — вижу, Кошкин удивился, но виду не подаёт.

— Тогда просто заберите. Скажете — в интересах следствия. Я приказал. Вам ясно?

— Так точно! — Кошкин козырнул и зашагал к работяге.

Разговор отсюда не слышно, но видно: подпрапорщик говорит, работяга головой мотает — отказывается. И денег ему не надо. Странно… Кошкин деньги подержал в ладони, но нет, не выходит. Смотрю — подпрапорщик мой монеты в кулаке сжал, да как двинет работяге поддых. Тот согнулся. Но со стороны, если не приглядываться, ничего не подумаешь плохого. Ну, прихватило живот у чувака, с кем не бывает.

Да-а, вот и стал ты, Димка, полицейской ищейкой, как инженер Краевский сказал. Не зря тебе рукине подают на прощанье.

Вернулся Кошкин, платок мне подал. Я взял, бумажкой из блокнота обернул, в карман сунул. Нет здесь пакетов для улик, но и так сойдёт. Мне сейчас любая зацепка нужна, самая малая. Ещё бы того гоблина найти! Ценный свидетель, как он ещё жив остался… Да ещё в железках хорошо разбирается… Очень подозрительно. Поймаю, раскручу на всю катушку.

***

Искать пропавшего гоблина Шмайса оказалось труднее, чем неуловимого Джо. Потому что никто его не искал.

Списки были, списков нет, с глаз долой — из сердца вон. Никто в участке не знает, куда бумажки, где инороды записаны и в поля отправлены, девались. Небось, отдали бумаги помещикам, а те их в сундуки положили, на замок закрыли да и забыли где ключи лежат.

А офицера где искать, который может и не офицер вовсе?

Понял я, что задачка эта мне не по зубам. Надо начальство подтягивать. Одно дело — горничных да работяг трясти, а совсем другое — офицеры. Белая кость, дворянская кровь. Пойди, потряси такого. Он тебя сам потрясёт за шкирку. Одной дуэли с сынком-наследником Филинова мне хватило. Со всеми на дуэлях не настреляешься. Да и много их, выяснять, кто и когда в город приехал, кто где был — задачка ещё та.

***

Повезло — Бургачёв на месте оказался. Мрачный, как туча. Злой отчего-то, недовольный. Сидит за столом, голову руками обхватил, в бумажки смотрит. Не узнать поручика. С похмелья, что ли?

Меня увидел, как гавкнет:

— Почему без стука заходите, господин Найдёнов?

— Прошу прощения, — отвечаю. — Важные сведения!

Рассказал ему, как на вечеринку к народовольцам ходил, как там листовки раздавали. Что наводку на вечеринку дал мне агент Иванищев. А про дружка моего, Швейцара, ничего не сказал. Не смог. Да и как сказать-то? Что не помню его, хоть ты тресни, потому что я не я, а другой Дмитрий? Так что вяжите меня, люди добрые, я поддельный полицейский?