Евсеич обрадовался, дурак, что ничего ему не будет, в меня пальцем тыкнул:

— Вот этот взять должен. Мне сказали: полукровка придёт, полицейский в чинах малых, ему и отдашь. А он, гад, не пришёл, опосля пришёл, платок отнял, змей подколодный…

Ох, думаю, всё, конец тебе, Димка. Не знаю, что у них тут за дела, но я точно под нож пойду. Вон, Швейцар уже за револьвером потянулся, другой мужик, что с разбитой мордой, ножик держит, да так, что видно — не впервой.

Ну где же мои рядовые, чего не свистят? Мы же тут нашумели уже, как на свадьбе.

А Швейцар спрашивает Евсеича:

— Кто тебе платок дал? Чей приказ?

Евсеич рот открыл, повернулся, рукой указал:

— Да вот он…

Бах! Бах! Бах!

Глухо, как через глушитель.

Вижу — мужик с ножом роняет нож, взмахивает руками, валится на спину. Швейцар скалит зубы, будто в улыбке, отшатывается к стене, револьвер в его руке стреляет в воздух. Хватаю девицу Клавдию, которая стоит с открытым ртом, валю на пол, закрываю собой. В падении выдёргиваю из-под тужурки свой револьвер, выставляю руку, целюсь в стрелка.

Бах, бах! Бах!

Стреляю, чётко, как в тире. Прямо в корпус. Фигура человека, что пришёл вместе со Швейцаром, того, в полушубке и собачьем треухе, окутана коконом синего света. От моих выстрелов кокон вздрагивает, жадно глотает пули, покрывается разводами. Пули исчезают, а человеку хоть бы что.

Клавдия под моей рукой дёргается, хрипит горлом. Ноги её скребут по дощатому полу.

Стреляю ещё. Бесполезно.

Человек в полушубке опускает руку, снимает с револьвера собачий треух — он ему был вместо глушителя — и смотрит на меня.

Целюсь в него, но что толку? На нём амулет, сто процентов.

Вскакиваю на ноги, Клавдия бессильно откидывает голову. Вижу — мертва. Во лбу аккуратная дырка от пули.

Оглядываюсь. Все мертвы. Мужик с разбитой мордой лежит, нож отлетел под лавку, вместо глаза — кровавая дыра. Евсеич пытался убежать, пуля попала в бок, пробила печень, на боку багровое пятно, оно всё шире. Швейцар откатился к стене, лежит, будто спит. Револьвер его выпал из разжавшихся пальцев, валяется рядом на полу.

Девица Клавдия застыла на спине, лицо спокойное, во лбу дырка, а так — как живая.

Почему я ещё живой?

Человек в полушубке нагибается над Швейцаром, подбирает его револьвер, шагает к печке, отодвигает заслонку, суёт руку с револьвером внутрь. Раздаётся выстрел, сразу второй.

Человек вынимает руку с револьвером Швейцара из печки, кладёт его в ладонь хозяина, сжимает ему пальцы. Свой револьвер вкладывает в пальцы Клавдии.

Выпрямляется, оглядывает получившуюся картину, кивает. Говорит:

— Вот теперь хорошо.

Оборачивается, смотрит на меня. Он безоружен, но я почему-то понимаю, что драться с ним сейчас смысла нет. Амулет у него, большой мощности. И ничего сделать ему нельзя.

Почему же не свистят мои люди?

Человек как будто слышит мои мысли, отвечает:

— Ваши люди не придут, Дмитрий Александрович. Мы их устранили. Успокойтесь, всё уже кончено.

Да я же его знаю. Сейчас он в другой одежде, полушубок этот, под ним простая рубаха, штаны, старые сапоги… А лицо знакомое.

Он кивнул, усмехнулся:

— Здравствуйте, господин Найдёнов. Как говорится — мы странно встретились и странно разойдёмся.

Ну конечно я его помню. Блестящий офицер, весь в красивом мундире, пуговицы сверкают, плечи широкие, талия затянута — хоть на балах танцуй. Одно слово — красавчик. А тут мужик-мужиком, в полушубке овчинном… Чёрт возьми, это же офицер Митюша, которому я недавно в ресторане руку выкручивал! Они ещё там с двумя хмырями, один из которых весь в бриллиантовых запонках, а другой — сутенёр Генриетты, шампанское пили и кокаином занюхивали. В компании прекрасных девиц лёгкого поведения.

Сутенёра Николя я тогда хорошо угостил по морде, да и дружку его в бриллиантовых запонках тоже досталось. А Митюша потом с виноватым видом топтался, когда моя девушка умерла прямо там, у всех на глазах. Эх, Генриетта…

— Не имел чести быть представленным, — говорю.

А сам револьвер наготове держу. Мало ли что, вдруг амулет у Митюши всего на пять минут рассчитан. Вот и пригодится оружие. И вообще — какого чёрта он тут делает?!

— Вы удивлены, понимаю, — говорит офицер. — Я всё вам объясню, только давайте уходить отсюда. Выстрелы могли услышать.

Ну да, я же не через шапку стрелял. Наверняка было слышно с улицы.

— Вы никуда не пойдёте, — отвечаю. Держу под прицелом Митюшу, а сам к двери отхожу, чтобы ему выход перекрыть.

— Вы не понимаете…

— Я вижу здесь четыре трупа, — перебил я его. — Хотите на меня их повесить, господин офицер? Уж простите, не знаю вашего отчества.

— Дмитрий Андреевич! — бросил он. — Дайте пройти, господин Найдёнов. Я очень спешу.

И к двери прямиком. Я дверь загородил.

— Уберите револьвер, он не поможет! — рычит мой тёзка.

— А то что? Пристрелишь меня?

Он аж зубы оскалил, разозлился.

— Может, и пристрелю. Уйдите по-хорошему.

— Что же сразу не пристрелил? — говорю. — Где четыре трупа, там и пять.

А сам стою, выход загораживаю. Страшно, ещё как, но не отпущу я его сейчас. Единственная хорошая ниточка была, и ту гадёныш оборвал. Пристрелил Швейцара. А ведь он мой дружок был, хотя я его и не знаю. И Евсеич покойный на него показал. Ну, я так думаю. Нет, не отпущу.

Офицер Митюша — то есть Дмитрий Андреевич — набычился и прыгнул на меня. Плечом вперёд, будто дверь выламывает.

Я посторонился в последний момент. Да, мощный у него амулет. Боком задел, но так бортануло, чуть рёбра не треснули. Тут я его дверью и прихлопнул. Он пошатнулся, я табурет подхватил, и по спине его огрел со всей дури.

Как там в кино показывают, и в книжке пишут — пуля защитный кокон не пробивает, а ножом — пожалуйста? Нет, неправда это. Ножом не выходит. Зато табуретом можно за милую душу. Силу инерции ещё никто не отменял.

Шлёпнулся офицер Митюша животом на пол. Я ему ещё разок табуреткой приложил по хребту. Офицер дёрнулся, перевернулся, да как лягнёт меня в коленку. Я увернулся и за ногу его ухватил. То ли кокон здесь слабее был, то ли просела защита маленько, только взялся я за Митюшину щиколотку, дёрнул к себе. Дёрнул и вывернул. Точнее, попытался.

Кто-нибудь пробовал совать пальцы в розетку? Я как-то в детстве попробовал. С тех пор зарёкся. А тут ощущение, как будто обе руки в розетку засунул. По самые локти.

Кажется, я заорал. Пробило до самого позвоночника. Судорогой скрутило, дышать не могу, в глазах темно.

Потом кокон лопнул, как огромный мыльный пузырь. Вспыхнул синим огнём, как будто прямо перед лицом фейерверк подожгли, и лопнул, взорвался. Пламя прокатилось по коже жгучей ледяной волной, и раз — исчезло.

Проморгался я, смотрю — лежу на полу возле косяка, руками вцепился, как бульдог, в ногу офицера Митюши. В ушах затихает собственный крик.

Офицер валяется на спине, судя по виду, тоже кричал, может ещё погромче меня. Лицо изумлённое, будто инопланетян увидел впервые. И защитный кокон у него исчез, испарился.

Я револьвер достал, ткнул Митюше в лицо:

— Признавайся, зачем людей убил? Живо, пока не началось!

На улице и правда уже засвистели. Сейчас городовые с других участков прибегут, соберутся и в дом полезут. А тут куча трупов, лужи крови и парочка подозрительных личностей с оружием. Что с такими личностями сделают? Правильно, повяжут на месте. Это если повезёт, и живой останешься. И то, доказывай потом, что ты мимо проходил…

Офицер выдохнул через зубы со свистом. Понял, что не отвяжется от меня.

— Так и быть! Господин Найдёнов, вы кажетесь мне честным человеком. Вы ставите честь выше чинов и денег.

Гляди-ка, а Митюша не так уж прост. Я ему руки-ноги выкручивал, а он ничего, не обиделся.

— И что? — говорю.

— Такие люди нужны всегда. Я прислан сюда из столицы с поручением разобраться. Здесь происходят странные вещи, а от губернских властей толку мало. Замалчивают, хитрецы, боятся за свои места. Поэтому я здесь, так сказать, инкогнито.