Говорю:

— Думаю, что народовольцы поезд взорвали. Для этого достаточно было накануне в топку динамит подбросить. А там уголь, котёл под давлением… Вот и рвануло.

Бургачёв из-за стола выскочил, по кабинету зашагал, губы кусает. Остановился, сказал резко:

— Вы, господин Найдёнов, изрядный фантазёр. Кто мог незаметно к поезду подойти и динамитную шашку туда сунуть? Это вам не пирожки в булочной таскать! У инородов возможность была, они магией своей невидимы стали. Они и виновны!

Намекает, гад, как я с бандой инородов разбоем промышлял. Типа, стажёр ты был, таким и остался, тебе веры нет?

Говорю ему:

— Имею сведения, что некто в офицерской форме подходил к поезду и даже забирался в кабину машиниста.

Разозлил меня Бургачёв. На морде у него написано: ты полукровка, выскочка, не лезь куда не просят.

Начальник аж побледнел весь:

— Что? Говорите, да не заговаривайтесь, господин Найдёнов! Откуда такие сведения?

— У меня свои источники информации, — отвечаю. — Также есть подозрение, что в диверсии мог принять участие некий гоб по фамилии Шмайс. Его могли отправить вместе со всеми на работу в поля. Так что надо бы списки поднять, где оный гоб сейчас быть может.

— Это всё? — спрашивает мой начальник. Холодно так.

— Ещё надо бы проверить офицеров на предмет алиби. Кто мог быть в то время на станции и возле путей. К тому же есть одна деталь — вероятно, офицер этот был с дамой.

Говорю, а сам вижу — Бургачёв совсем белый стал, как простынка. Рычит на меня:

— Да вы с ума сошли, Найдёнов! Никак, смеси курительной нажевались, у оргов отобранной. Единственный офицер, который мог зайти в кабину машиниста, был его высокородие господин полицмейстер! Иван Витальевич лично проверял безопасность поезда графа Бобруйского перед отправкой. Я там был и всё видел. Идите, Найдёнов. Займитесь лучше инородами. Ищите своего гоба. Пока не найдёте, не появляйтесь. Свободны!

И на дверь указал.

Я и так уже злой был и уставший. Кто только не доставал меня сегодня. Всё сразу навалилось: похороны Генриетты, полумёртвая Альвиния, благородные инженеры с начальниками, которые руку подать брезгуют. А почему? Потому что я дело своё делаю, работу выполняю? Теперь этот ещё — поручик, орёт как на собаку.

Не выдержал я, сказал:

— Господин Бургачёв, я хотя чином ниже вас, но кричать на себя не позволю.

Он удивился, спрашивает, ядовито так:

— Мне что, господин Найдёнов, с вами в лайковых перчатках разговаривать?

— Я дурманных веществ не употребляю, как вы намекаете, смеси всякие не курю, — говорю ему. — Если у вас ко мне личные претензии — так и скажите. Мне стреляться не впервой.

Поручик на меня уставился, зубами скрежещет. Зубы расцепил, шипит:

— Вы меня на дуэль вызвать желаете, стажёр? Не много ли чести?

— Честь у нас одна — офицерская, — отвечаю. — Я хотя и ублюдок, по-вашему, но такой же офицер, как и вы. Служу за совесть, а не за деньги.

— Это я служу! — гаркнул Бургачёв. — Я служу, а вы, Найдёнов, выслуживаетесь! Кто вам позволил на станцию ходить, допросы вести без позволения? Вы нарушили мой прямой приказ!

Это он правду сказал, не поспоришь. Но если его слушать, так ничего не получишь. Так и будешь под плинтусом сидеть, как таракан. Мёрзнуть возле будки городового…

— У меня прямое указание господина полицмейстера, — отвечаю.

— Нет у вас никакого указания! — рявкнул Бургачёв. — Господин полицмейстер ничего вам не приказывал!

Тут я в карман руку сунул — за перчатками. Хотел ему в морду перчаткой бросить. Такое зло во мне поднялось, аж в глазах темно стало. Видно, характер настоящего Найдёнова вылез. Не в первый раз уже. Бешеный чувак этот настоящий Дмитрий.

И пришёл бы мне конец — как офицеру полиции — но тут в дверь постучали. Сразу же дверь распахнулась, слышу, голосок девчачий:

— Здесь открыто? Ах, господа, как у вас душно!

Оборачиваюсь — а это Елизавета Ивановна, дочка полицмейстера, собственной персоной. Вся из себя — шубка на дорогом меху, муфточка, сапожки. Сама румяная, глаза блестят. Подошла, каблучки стучат, юбка шуршит, о ножки бьётся. Наклонилась, платок, у работяги отнятый, подняла и мне даёт:

— Это ваше, Дмитрий Александрович? Вы обронили.

А это я, когда перчатку нашаривал, чтобы начальнику в лицо дать, выронил, да и не заметил, как.

Взял я платок, молча в карман засунул.

Бургачёв её увидел, сразу притих. Стоим с ним оба, молчим, как два дурака, не знаем что сказать. Потом Бургачёв сказал-таки:

— Идите, Найдёнов, работайте. И чтобы больше такого не было!

***

Вышел я из кабинета, как оплёванный. Не остыл ещё. Едва карьеру свою псу под хвост не пустил из-за гада этого. Да ещё досадно очень. Такая версия развалилась!

Так что же получается — я видел полицмейстера в кабине машиниста? Если это он, то никакие офицеры не виноваты. Не стал бы он взрывать сам себя.

Хотя… Если верить моему видению, офицер тот на полицмейстера не похож. Иван Витальевич человек пожилой, фигура у него солидная. А тот, что в паровозе, потоньше будет. Правда, видел я его плохо. Но кто знает?

И насчёт дамы я ошибиться не мог. Точно была. А Бургачёв сказал, что сам там был и ничего не видел. Нет, постой, нек так он сказал. Сказал, что сам там был и никого посторонних не видел. Вот как.

Погоди, погоди-ка, Димка…

Тут я вспомнил, как Бургачёв говорил, что сам этим займётся. Что сам на станцию сходит, всех опросит. А меня тогда же услал инородов гонять. Да ещё поручений всяких надавал выше головы. Чтоб под ногами не путался. Так что сомнений нет, что мой начальник на станции уже был, и всех потряс хорошенько. Он ведь служака и карьерист, не хуже меня. Нет — лучше. Вон, за дочкой полицмейстера бегает, как собачонка ручная. Елизавета Ивановна хотя и симпатичная девица, но стал бы он за ней ухлёстывать, будь она обычной девушкой? Не дочкой полицмейстера? Ой, вряд ли…

Тут я застыл на месте. Стою в коридоре, возле кабинета начальника, и глазами хлопаю.

А ведь девица Елизавета тоже молода и красива. И талия у неё тонкая, и шляпка с пером наверняка имеется. А главное — имеет доступ к динамиту. И совсем недавно на карьер ездила. Где ящики со взрывчаткой кто-то вскрыл, а бухгалтерскую книгу подчистил.

Нет, Димка, не неси чепухи… Дочка полицмейстера не может взорвать паровоз. Не может — хотя бы потому, что на вокзале был её папаша.

Но если это была она… Если это всё же была она, тогда понятно, почему инженер Краевский бормочет о несчастном случае. Бургачёв не дурак, понял, что взрыв — скорее всего диверсия. Возможно, он узнал, что обожаемая Елизавета Ивановна ходила посмотреть на паровоз. И что? А то, что влюблённый — или расчётливый — поручик Бургачёв ни за что не допустит, чтобы его невесту заподозрили хоть на секунду. Вот и надавил на инженера. Долго ли умеючи? Нет диверсии, нет проблемы… А если и была, так то инороды виноваты — сто пудов.

От таких мыслей я аж вспотел. Отёр лоб ладонью. Придержи лошадей, Найдёнов. Чтобы обвинить дочку полицмейстера, надо крепко подумать. Нужно быть уверенным на все сто. Нет, на все двести процентов. Да наверное, это и не она вовсе. Может, какая-нибудь дамочка решила свести счёты со своим любовником или мужем. Не на рельсы бросилась, как в книжках пишут, а динамитную шашку в топку подложила — чтоб наверняка. А мы тут головы ломаем, землю роем, стараемся…

Пока стоял, голову ломал, мимо Бургачёв с Елизаветой Ивановной под ручку прошли. Лизавета мне щебечет на ходу:

— Дмитрий Александрович, приходите к нам запросто, на блины. Тётка Настасья блинов напекла, приходите!

Пальчики в перчатке чмокнула и мне воздушный поцелуй послала.

Дошёл я до буфетной, плюхнулся на табуретку возле самовара, старичок-буфетчик мне:

— Чаю, господин Найдёнов? — а сам моему Микки орешки с руки скармливает. Попугай орешки берёт, хрусть — скорлупа во все стороны.