Смотрю, а журналист потеет, волнуется. Подёргался Иванищев, поёрзал, говорит:

— Есть у меня один адресок. Так, на всякий случай запомнил. Слышал краем уха, случайно.

Сказал журналист мне адрес, и шепчет:

— Только вы уж толпой туда не ломитесь. Может, там и нет никого.

Отпустил я его, он плечами подёргал недовольно, лицо обиженное сделал. Ничего, переживёт.

На конспиративную квартиру я пошёл один. Ну как один — своих солдатиков прихватил, для поддержки. Перед этим, не будь дураком, разведку произвёл. Сам походил вокруг, незаметно. Мои солдатики тоже возле дома кругом походили, вроде как случайно. Дом — громко сказано, так, небольшая, мелким тёсом обшитая изба на три окна. Окна над землёй едва приподняты, занавески ситцевые. Заборчик из деревянных плашек, калитка — пинком открыть можно.

Пока я вокруг слонялся, заметил пивнушку. Как раз наискосок через улицу от нужного дома. Так себе кабачок, грязновато, пованивает, но для дела самое оно. Сиди сколько хочешь, только плати. Там я и засел, не столько пил, сколько под стол вылил.

Муторное это занятие — в наблюдении сидеть. Или как это называется. Но деваться некуда. Мне же Бургачёв прямо сказал: иди, Найдёнов, в поля, ищи пропавшего гоблина. Остальное не твоего ума дело. Сказал так, что ясно — если что, шутить не будет.

Хотел я найти шефа, Викентия Васильевича, чтобы указания свои подтвердил насчёт меня. Что я не просто так следствие веду. Ну и Бургачёву нос утереть. Так нету шефа. То есть он жив-здоров, но застать его никак невозможно. А сотовых телефонов здесь ещё не придумали. Да и то, небось, недоступен был бы по закону подлости.

Так что торчу я здесь на свой страх и риск.

Решил я сначала хорошенько осмотреться. Может, там и правда нет никого, а я толпу полицейских приведу с винтовками. Стрёмно же будет. Смеяться станут, скажут: офицеру Найдёнову на каждом углу народовольцы мерещатся. Да дадут ли мне полицейских? Бургачёв уж очень зол на меня. Так что подумал я, подумал, и вот — сижу, наблюдаю.

***

Сначала никого не видно было в окошки, как будто дом пустой. Потом смотрю — девица из дома вышла, по улице прошла, с виду мещаночка. В руке корзинка пустая. Через час вернулась, корзинка уже полная. Зашла в дом, в окнах замелькала. Так-так, интересно…

Скоро в кабак зашёл рядовой Банник. Рядом со мной уселся, говорит тихонько:

— Вашбродь, как вы сказали, по домам походил, кой чего разнюхал. По соседям потыкался, мол, ищу свою шалаву… зазнобу, Любушку. Одну нашёл, хе-хех, ничего так бабёнка…

— Не отвлекайся, — говорю строго.

— А, ну так узнал я. Бабка, соседка ихняя, сказала — живёт здесь молодка, кличут Клавдия. Эта Клавдия вроде замужем, но муж ейный дома считай не живёт — толь на заработках, толь шатается без дела. Но не бедствуют. Одеты чисто, не скандалят. Детей нету, а так люди смирные.

— Ещё что? — спрашиваю.

— Мне земеля, то бишь рядовой Шнитке, грит: скажи его благородию, что девка эта, Клавдия, надысь в лавку бегала, муки купила да масла коровьего. Чай, блины печь будет. Гостей ждёт, не иначе.

Ага. Гостей ждёт девица по имени Клавдия. Отлично!

— Хорошо, — говорю. — Я дождусь гостей, потом в дом пойду. Смотрите, чтобы тихо было. Если что, зовите подмогу.

— Так чего звать-то, вашбродь? — говорит рядовой Банник. — Вы только свистните, так мы прибегём!

— Смотрите по обстановке. Если один или двое придут, я справлюсь. Если трое или больше придут, тогда вот.

Сунул я ему свисток в руку незаметно, шепчу:

— Если трое и больше, и шум услышите, крик, то в свисток свистите погромче. Зовите городовых. Пускай в дом ломятся и хватают всех подряд. Потом разберёмся. Ясно?

— Так точно, ясно! — шепчет в ответ рядовой Банник. — Сделаем, вашбродь, не сумлевайтесь!

***

Посидел я, подождал я ещё немного. По улице народ потянулся, только успевай смотреть, кто мимо пройдёт, а кто в дом завернёт.

Ага, кто-то в калитку прошёл, к дому шагает. Может, через двор хочет пройти, а может, и в двери прямиком. Отсюда не понять. Эх, была не была, пойду. Да и надоело в кабаке сидеть, сил нет. Тараканы ползают, того гляди в стакан свалятся.

Вышел я на улицу, побрёл вразвалочку, сам смотрю — вроде тихо. Один мужик во двор зашёл, а больше никого.

Калитка на щеколду закрыта, я руку между плашек просунул, поднял щеколду, зашёл.

Внутри правда жареным пахнет. Горят блины-то у Клавдии. Так себе кухарка, понятно, почему муж у неё дома не бывает.

А самой хозяйки что-то не видать. Блин на чугунной сковороде лежит, подгорает. Самовар стоит, такой себе самовар, сбоку помятый. Где Клавдия? И мужика не видно, который во двор зашёл. В нужнике, что ли?

Тут я вспомнил, как в дверцу замаскированную в прошлый раз выходил. Там, в доме, где народовольцы собирались. Так что потыкался по углам, пошарил вокруг, смотрю — и правда, каморка неприметная. Закрыта занавесочкой, вроде нет её. Я занавеску отодвинул, там закуток, вроде гардероба. Платья висят, одежда всякая. И девица там же — платья отодвинула, голову высунула, меня увидела, удивилась. Спрашивает:

— Что вам нужно, сударь? Заблудились, никак?

Я ей:

— Мне бы Швейцара повидать. Поговорю с ним и уйду.

— Нет здесь никаких швейцаров, — девица из-за платьев вышла, меня перед собой вытолкала из каморки. Сам брови подняла, вроде как удивляется:

— Что-то путаете вы, сударь! Если место ищете, так обратитесь в богатые дома. Там швейцары нужны. А мы люди небогатые…

Тут позади меня дверь хлопнула, мужик зашёл, которого я видел на улице. Сурово так спрашивает:

— Ты откуда такой взялся, сударик? А ну-ка иди подобру-поздорову, пока бока не намяли. Ишь, по домам ходит, винищем от него разит за версту! На стопочку не хватает? Катись отсюда, не то собаку спущу!

А мне уже и отступать стрёмно. Последняя ниточка к Швейцару обрывается. Ведь тот адрес, где мы в баньке парились, теперь бесполезен. Если облава была, Швейцар теперь точно туда не сунется.

Тут на печке тулуп зашевелился, из-под него ещё один мужик вылез. Вроде спал, а сна ни в одном глазу. Уставился на меня, мрачно так. А я смотрю — рожа у него знакомая. Синяк под глазом здоровый, пожелтел уже, но видно. И губа разбита была на днях.

Да это мужик, которому Швейцар тогда, в бане, лещей надавал!

Мужик поморгал на меня, с печки соскочил, говорит:

— Ух ты, смотри, кто пожаловал!

К девице обернулся, бросил:

— Знаю его, дружок Швейцара.

Клавдия губы поджала, меня с головы до ног разглядывает:

— Может, ему он и дружок. А мне так нет.

Тут другой мужик, что у двери стоял, вокруг меня обошёл, в лицо внимательно глянул:

— Вон это кто! Ишь, как вырядился, сразу и не признать! Ты глянь, Клавдия, каков жук! Тужурку напялил, рожу шапкой прикрыл. У меня глаз вострый, не обманешь!

— Евсеич, говори толком! — велела девица Клавдия.

Он в меня пальцем тычет:

— Дык он намедни у нас по станции шлялся, ирод. Вынюхивал, выглядывал, диверсию искал. Полицейский это, сыщик из участка!

Ну да, правду сказал Евсеич. Мне голос его сразу знакомым показался. Точно! Тогда, на станции, он грязный был, лицо в земле, в саже. Сейчас умылся — и не узнать. А это работяга с батистовым платочком. Которому мой подпрапорщик Кошкин в пузо дал кулаком. Блин…

— Швейцар мне встречу назначил, — говорю. — Вот я и пришёл. Блинами не угостите? Я бы и от чаю не отказался.

А что делать, наглость второе счастье. А ещё, лучшая защита — нападение.

Клавдия с мужиком перемигнулась, головой мотнула:

— Садись вон на лавку, сейчас самовар закипит.

Ох, что-то не нравится мне это. Но уходить нельзя, рано, дружок мой Швейцар пока не пришёл. Да и не выпустят.

Мужик, что с печки слез, у выхода примостился. На табурет уселся, дратву достал, старый сапог из-под лавки вытащил. Рядом нож положил, короткий, но острый. Сидит, сапог чинит, посвистывает. На меня поглядывает, и взгляд у него нехороший.