А в 1927 году поездка была весьма своеобразной — романтически-двукратной — и «Бега», вероятно, коснулась не сразу.

Любовь Евгеньевна в своих мемуарах описала эту поездку так: «Лето. Жарко. Собрались в Судак на дачу к Спендиаровым. …М. А., побыв недолго, уехал обратно в Москву, пообещав вернуться за мной. За время его отсутствия мы с Лямиными успели побывать на горе Сокол, с которой чуть было не свалились, на Алчаке, в Генуэзской крепости, в Новом Свете… М. А. явился внезапно и сказал, что он нанял моторную лодку, которая отвезет нас прямо в Ялту.

Мы ехали долго. Нас везли два рыбака — пожилой и молодой, весь бронзовый. Море так блестело на солнце, было тихое и совсем близко, не где-то там, за далеким бортом парохода, а рядом — стоило только протянуть руку в серебристо-золотую парчу. М. А. был доволен, предлагал пристать, если приглянется какой-нибудь уголок на берегу. Когда мы приехали в Ялту, у меня слегка кружилась голова и рябило в глазах. Остановились мы у знакомых М. А. — Тихомировых. (Память, память, правильно ли донесла ты фамилию этих милых гостеприимных людей?)

На другой день мы пошли в Аутку… Все вверх и вверх…» (Л. Е. Белозерская-Булгакова. О, мед воспоминаний.)

Ялта поднималась от моря амфитеатром террас — Булгаков называл их «ярусами». Кривые и узкие переулки бежали выше домов. Любаша в широкополой шляпе шла рядом и что-то щебетала о Константинополе и Париже. Или уходила вперед, соблазнительно покачиваясь на каблучках своих белых летних туфель. Булгаков останавливался, рассматривал ялтинские дворики под ногами, грезил кривыми переулками Константинополя, создавал свои сценические пространства… Кипарисы… водоемы… то же разноязычное звучание города: татары, русские, армяне, греки… минарет, с которого непременно зазвучит голос муэдзина на закате…

Любовь Евгеньевна не назвала дату этой поездки в Судак и Ялту: ни год, ни число, ни месяц. Год вычислить, впрочем, нетрудно: 1927. А с некоторых пор стало возможно рассчитать поездку по месяцам и дням: директор Чеховского дома-музея в Ялте Г. А. Шалюгин нашел в доступных ему чеховских архивах, а затем и опубликовал[53] несколько письменных свидетельств об этих днях. Вот они.

12 мая 1927 года Михаил Павлович Чехов (младший брат покойного писателя, в ту пору живущий в Ялте на чеховской даче) пишет жене в Москву: «Вчера утром (11 мая. — Л. Я.) за Женей и Колей заехали Вася, Лизочка и автор „Турбиных“ Булгаков, который живет сейчас у Тезей, чтобы ехать на Учан-Су. …Взлезали на крепость в Иосаре, были около водопада и там же завтракали. Хорошо закусили и порядочно выпили. Булгаков был очень мил, хотя грусть все время светилась у него в глазах, несмотря на это и он тоже выпить был не дурак…»[54]

Назавтра после прогулки к водопаду, то есть 12 мая, Булгаков и Чеховы, Мария Павловна и Михаил Павлович, приглашены на именины к некой Ванде Станиславовне Дыдзюль. «Наши здешние дамы, — отчитывается 13 мая Михаил Павлович жене, — стали являть свое искусство перед приезжими и, главным образом, перед Булгаковым. Он ведь теперь знаменитость! …Началась вакханалия. Я дирижировал гран-роном, были и фокстрот, и вальс, и канкан, — чего только не было. Пели соло, пели под скрипку, пели хором. Дорохов стал кувыркаться сальто-мортале. …Вернулись домой в 3 часа утра, всего я здесь не припомню. Даже Маша досидела до такой поры и плясала». (Михаилу Павловичу, поясняют публикаторы, за шестьдесят, Маше — Марии Павловне — на несколько лет больше).

И третья запись, теперь уже в альбоме Марии Павловны:

«Напрасно Вы надеетесь, дорогая Мария Павловна, что я „умру по дороге“! Я не умру и вернусь в Ялту за обещанным Вами письмом Антона Павловича!

М. Булгаков.

13-го мая 1927 г. Аутка».

Как видите, Любовь Евгеньевна немножко ошиблась: в Крым они приехали не летом, а где-то в первой декаде мая, вероятно, к концу первой декады. Впрочем, может быть, май в 1927 году был очень жарким, обещая тяжелое московское лето… Как бы то ни было, 11–13 мая Булгаков в Ялте. Судя по воспоминаниям Л. Е., она уверена, что он уехал в Москву. Он действительно уехал в Москву. Но почему же по дороге не погостить несколько дней в такой прелестной компании в Ялте? Он впервые в жизни по-настоящему знаменит: первый сезон «Дней Турбиных» во МХАТе и «Зойкиной квартиры» в Театре Вахтангова. Критики поливают его имя потоками почти непристойной брани (отсюда, вероятно, подмеченная М. П. Чеховым «грусть» в его глазах). Но может быть, брань в России непременный спутник успеха?

Останавливается Булгаков «у Тезей» — Г. Шалюгин поясняет, что речь идет о частном пансионате супругов Тихомировых — Тези. (Как видите, здесь Любашу не подвела ее блистательная память.) Едет с новыми знакомыми на водопад Учан-Су, где фотографируется на весьма несовершенную карточку. (В книге «Михаил Булгаков и Крым» фото приведено.) Куралесит на именинах. Не сомневайтесь, если уж Булгаков в ударе на каких-нибудь именинах, то дым коромыслом! И 13 мая, перед отъездом, делает совсем уж фамильярную запись в альбоме Марии Павловны Чеховой.

Напрасно авторы книжки «Михаил Булгаков и Крым» прочитывают эту запись как прощание вообще с обещанием вернуться когда-нибудь. Булгаков едет в Москву на месяц-полтора и уверен, что до окончания сезона вернется!

Повидимому, его радостное и стремительное возвращение — с этим романтическим плаванием в рыбацкой лодке по сверкающим теплым водам — пришлось на первые дни июля. 9 июля Михаил Павлович Чехов пишет жене в Москву: «27 отсюда уезжает Булгаков». Неизвестно, действительно ли Булгаков уехал 27 июля. Но 9 июля он безусловно снова в Ялте.

Читатель спросит: если это все так хорошо видно из документов, опубликованных в книге Ю. Г. Виленского, В. В. Навроцкого и Г. А. Шалюгина, то зачем же пересказывать все это здесь? Не проще ли отослать читателя в библиотеку? В том-то и дело, дорогой читатель, что этой прозрачной и бесспорной канвы событий в названной книге нет.

Очень важно впервые найти — открыть — архивный документ. Важно (и бывает трудно) его опубликовать. Но, как я отметила выше, есть еще одна вещь, в которой нуждается документ: его нужно прочесть. Ибо непрочитанный документ молчит. Авторы книги «Михаил Булгаков и Крым» найденные и опубликованные ими документы прочитать не смогли.

Им показалось, что мемуары Любови Евгеньевны не согласуются с найденными ими записями. Поэтому, слегка «подправив» и то и другое, решили считать, что ни в какую Москву Булгаков летом 1927 года не ездил. Что и Любаша в его отсутствие (поскольку не было никакого отсутствия) не взбиралась с Лямиными на гору Сокол, рискуя свалиться, а заодно не бывала и в других заманчивых местах. Что просто в мае (не позднее 11 мая) Булгаков и Любаша вдвоем поехали на моторной лодке в Ялту — на два с половиной месяца. Наши авторы даже ужаснулись такому, по их словам, «рискованному» путешествию — ведь в мае «вода еще очень холодна»!

Их не поразило, как мог Михаил Павлович Чехов, столь обстоятельно описавший и Михаила Булгакова и ялтинских «дам», не заметить на пикнике или в круговерти именин солнечную, «заводную», блистательную Любашу, если бы она там была.

В связи с весьма смелым толкованием событий возникло и множество других неувязок, из которых авторы книги выкарабкивались с помощью новых домыслов и «допущений», на которых я останавливаться не буду. Стоит ли удивляться тому, что, погруженные в сражение с фактами и документами, они не заметили главного — зримой связи между пейзажами Ялты и воображаемым Константинополем «Бега»…

Автограф же Чехова совершенно очарованная Булгаковым Мария Павловна ему все-таки подарила. В то же лето. И Булгаков хранил этот автограф. Пока не передарил его в 1936 году дипломату из американского посольства в Москве Джорджу Кеннану. Запись Е. С. Булгаковой 18 апреля 1936: «Вечером у нас Кунихольмы, Кеннан и Дмитриев. Разговор больше всего о Чехове, которого Кеннан изучает. М. А. подарил Кеннану конверт, адресованный Чехову, веточку из его сада в Аутке и маленький список книг, написанный характерным бисерным почерком Чехова. Все это М. А. получил в подарок от Марьи Павловны, когда был на даче в Аутке…»