И мы видим собственные взгляды А. И. на семью — ту самую, которую он создаст и в которой вырастет великий писатель Михаил Булгаков…

С большим удивлением пишет А. И. Булгаков о том, что методисты были против театра, даже против чтения драматических произведений. И перед нами раскрывается человек, который любит, ценит и понимает театр и недоумевает, как можно выступать против театрального искусства…

Он принадлежал к демократической русской интеллигенции, в XIX веке верставшейся из глубин русского народа, в значительной степени из духовенства, из тех самых разночинцев, из которых вышло столько писателей и ученых.

С брезгливым гневом пишет А. И. Булгаков о суеверии методистов, которое для него тождественно невежеству. О «легковерии» Дж. Весли, признававшего чудеса, вещие сны, видения, действия сатаны и нечистых духов, вселяющихся в бесноватых, и верившего во вмешательства божественного всемогущества, карающего противников методизма. «Джон Весли пользовался у своих последователей большим авторитетом, а потому можно себе легко представить, каким вредом для религиозной жизни сопровождались такие выдумки его и его последователей».

(В XXI веке я буду слушать выступление известнейшего булгаковеда и богослова, диакона А. В. Кураева, который очень любит рассказывать о том, как на его лекции — причем именно на лекции о «Мастере и Маргарите» — некий гражданин, посмевший полемизировать с ним, был мгновенно сражен божественным гневом, пал и тут же скончался; и мне будет казаться, что здесь какая-то путаница во времени и что диакон А. В. Кураев родился не ста годами позже Аф. Ив. Булгакова, а лет на двести раньше.)

«Очерки истории методизма» написаны живо, увлекательно, эмоционально, причем они принципиально написаны так. А. И. Булгакова восхищает яркость проповедей методистов, он объясняет успех этих проповедей тем, что проповедники «заговорили языком улицы, рынка, а не языком книги», и придирчиво отмечает бесцветность описаний у одного из биографов Весли…

В конце книги имеется глава «Догматическая сторона методизма», и там же дано описание их богослужения.

Как видите, критика нравов в «Очерках» налицо. Налицо и стремление дать исторический и социальный анализ событий. А вот обличения и критики религиозного учения нет. Есть терпимость и широкая свобода мысли, отнюдь не противоречащие убеждениям человека, которого его товарищи, безусловно не кривя душою, назовут «человеком крепкой веры, твердого убеждения»[453].

Магистерская степень А. И. Булгакову была присуждена уже на основании первой половины работы, опубликованной в «Трудах Киевской духовной академии» в 1886 году. Пока печаталась 2-я часть и потом книга в целом, диссертация прошла утверждение, и Аф. Ив., учитель Новочеркасского духовного училища, был приглашен в Академию — преподавателем, потом доцентом…

А читая эту прелестно живую книгу, я вспоминала, что в дни моей молодости от диссертанта непременно требовалась тяжелая наукообразность, что в литературоведении это требование, кажется, осталось доныне и литературоведческие сочинения чаще всего пишутся каким-то особым языком, замысловатым и неудобочитаемым. И то, что старшие коллеги А. И. Булгакова были очарованы «Очерками» и дыханием таланта в них, говорило мне не только о даровитости молодого историка, но и о том, что на рубеже XIX и XX веков в Киевской духовной академии царила атмосфера живой мысли и уважения к мысли, атмосфера усердных занятий и внимания друг к другу.

Это была самая интересная из восьми сохранившихся в харьковской библиотеке книг. А может быть, и самая интересная из всех работ А. И. Булгакова. Она стала ключом, открывшим мне потом и другие его сочинения. И когда в киевских архивах я вышла на россыпи документов, связанных с его именем, эти документы осветили судьбу уже хорошо знакомого мне человека.

…А. И. Булгаков родился в семье сельского священника. Эта скромная информация, мелькнувшая в статье В. Лакшина[454], почему-то возмутила и даже оскорбила Е. А. Земскую. «Встречаются утверждения, — пишет она, — что А. И. был сыном сельского священника. (Здесь и возникает негодующая отсылка к Лакшину. — Л. Я.) Это неверно: отец А. И. был священником Сергиевской Кладбищенской церкви г. Орла». И ссылается на известный ей документ, датированный 1889 годом[455].

Почему так непрестижно быть сыном сельского священника и лучше считаться рожденным в городе Орле, непонятно. Но А. И. Булгаков родился на тридцать лет раньше, чем возник попавший к Елене Андреевне документ — в 1859 году; его отец Иоанн Авраамьевич Булгаков в ту пору был молодым священником села Бойтичи, что зафиксировано в надлежащем «Свидетельстве» на гербовой бумаге и с приложением надлежащей марки в 40 копеек серебром: «Дано сие… Иоанну Булгакову… о том, что рождение и крещение сына его Афанасия в метрической, Брянского уезда, села Бойтичь, книге за 1859 год записано под № 40 так: Села Бойтичь у Священника Иоанна Авраамиева Булгакова и законной жены его Олимпиады Ферапонтовой, оба православные, родился сын Афанасий того тысяча восемь сот пятьдесят девятого года Апреля двадцать первого, а крещен двадцать шестого числ… Крестил Священник Иоанн Булгаков с причтом»[456]. Так что, как видите, самолично сына и крестил.

Из документов, сохранившихся в «Личном деле» А. И. Булгакова можно установить не только имена его родителей, но имена его бабки и деда, то есть прабабушки и прадедушки будущего писателя — правда, только с материнской стороны.

Бабушку Афанасия Ивановича звали Еленой Федотовой (так в документе; в просторечии, естественно, Еленой Федотовной). Дед — Ферапонт Иванов. Причем неясно, отчество это или фамилия; был он причетником, то есть младшим служащим причта «Смоленской» города Брянска церкви и, может быть, фамилии не имел. Священники, по указу императрицы Екатерины Второй, получали фамилии в обязательном порядке — приблизительно с конца XVIII века; у младших церковнослужителей часто фамилиями становились их отчества.

В одном из булгаковедческих сочинений Ферапонт Иванов, отец Олимпиады Ферапонтовны Булгаковой, назван печатником; ссылку на этот труд давать не буду — вероятно, опечатка. Б. С. Мягков обнаружил, что Олимпиада Ферапонтовна была из рода священнослужителей[457]. И это ошибка: священнослужителями назывались священники и диаконы; а причетники (пономари, псаломщики, дьячки и проч.) принадлежали к штату церковнослужителей.

О дедушке и бабушке Афанасия Ивановича со стороны отца ничего неизвестно, кроме того, что ежели отец был Иоанном Авраамиевичем, то деда звали Авраамий и, вероятнее всего, был он тоже священнником. Впрочем, фамилия Булгаковых — старинная фамилия: были потомственные священнослужители, были и дворяне.

К шестнадцати годам Аф. Ив. окончил Орловское духовное училище, проучившись в нем, как и положено, шесть лет. За этим последовали шесть лет ученья в Орловской духовной семинарии.

В свидетельстве об окончании семинарии — перечень предметов, которые он изучал. Очень интересный перечень. Кроме наук, так сказать, по специальности — русская словесность и история русской литературы, всеобщая гражданская история и русская гражданская история, алгебра, геометрия и тригонометрия, логика, психология, обзор философских учений, языки греческий, латинский, французский, еврейский… Перечень набран столбцом, весь столбец отчеркнут справа фигурной скобочкой, а рядом со столбцом — оценка знаний. Одна оценка по всем предметам — 5.

Далее — направление в Киевскую духовную академию и необходимая «подписка»:

«Я, нижеподписавшийся, студент Орловской Духовной Семинарии Афанасий Булгаков, предназначенный Правлением Семинарии к отправлению в Киевскую Духовную Академию, дал сию подписку Правлению Означенной Семинарии в том, что по прибытии в Академию обязуюсь не отказываться от поступления в оную, а по окончании в оной курса — от поступления на духовно-училищную службу»[458].