Силлогизмы Соколова об этническом происхождении Пилата того же рода. И все же на двух тезисах из этого букета остановлюсь. На одном — кратко. На другом — по необходимости подробней.

В подтверждение своей гипотезы Б. В. Соколов ссылается на поэму «Пилат», сочиненную неким Георгием Петровским еще в XIX веке, утверждает, что Булгаков с этой поэмой «был знаком»[314], причем никаких свидетельств такого «знакомства», естественно, не приводит. Так вот, в этой поэме — весьма неудобочитаемой, судя по веренице рифмованных строк, выложенных в «Булгаковской энциклопедии», — рассказывается, что Пилат был германцем, звали его Ингобар и был он по натуре очень плохой человек — лжец и предатель.

Но помилуйте, какое отношение к никому не известному германцу Ингобару имеет Понтий Пилат Михаила Булгакова? Зачем вообще тащить в биографию большого писателя чужие, не относящиеся к делу стихи? Побойтесь Оккама, господа: не нужно увеличивать число сущностей сверх необходимого…

Другой тезис Б. В. Соколова основан на строке из романа «Мастер и Маргарита» и поэтому заслуживает внимания.

Речь о блеснувшем в романе, подобно лунной искре на дне колодца, упоминании о короле-звездочете. Это упоминание возникает в одном-единственном месте: «Помянут меня — сейчас же помянут и тебя! Меня — подкидыша, сына неизвестных родителей, и тебя — сына короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы», — говорил Пилату во сне Иешуа Га-Ноцри. И тут же откликался Пилат: «Да, уж ты не забудь, помяни меня, сына звездочета, — просил во сне Пилат».

Источник романтической формулы — средневековая европейская, в частности немецкая, легенда о короле Атусе и дочери мельника Пиле. Сюжет легенды таков. Король Атус, умевший читать по звездам, узнал, что ребенок, зачатый им в эту ночь, будет знаменит; но поскольку был Атус в это время на охоте, далеко от дома, он потребовал привести к нему какую-нибудь женщину; ею оказалась дочь мельника Пила; рожденный ребенок получил имя Пилат (Pilatus) от сложения их имен — Pila + Atus.

Легенда существует во многих вариантах (в том числе и на славянских языках) и с многими фантастическими и не совпадающими друг с другом подробностями, относящимися к детству и юности отнюдь не исторического и даже не евангельского, а фольклорного, где-то в XV веке сочиненного Пилата. Подробности эти Булгаков отбросил (может быть, не знал их, если слышал легенду в пересказе), сохранив только то, что ему понадобилось для поэтической строки: сын короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы…

В первом полугодии 1938 года, именно тогда, когда завершалась четвертая редакция романа, писатель сделал запись в тетради «Роман. Материалы», на странице, зафиксировавшей размышления над именем Пилат:

«Пилат, Pilum.

Атус — король и дочь мельника Пила.

Pila — Atus.

Понт — Пятый!! прокуратор!»

Как видите, и здесь все-таки сначала попробовал соотнести имя Пилат со словом Pilum, копье.

На следующей странице этой же тетради имя Пилат вновь связывается со словом копье: «Пилат — созвездие Ориона-Копейщика. Pilatus». (В скобках Булгаков дает отсылку к книге Артура Древса «Миф о Христе», с указанием тома и страницы.)[315]

Тем не менее упоминание «короля-звездочета» входит в рукопись четвертой редакции, через самое короткое время без изменений диктуется в пятую, машинописную, и уже здесь остается навсегда — поскольку эти страницы машинописи не правились, их шестая редакция не состоялась.

Интересовало ли Булгакова германское происхождение легенды о короле Атусе и собирался ли он кардинально менять национальность своего героя? Сомнительно. Не исключено, что романтическая формула «сын короля-звездочета и дочери мельника, красавицы Пилы» была пробой. Может быть, упоминание дочери мельника отдаленно включало мелодию Шуберта с его песенным циклом «Прекрасная мельничиха» и бегущим ручьем… Не тем ли ручьем, через который переходят, идя к своему «вечному дому», мастер и Маргарита… романтического Шуберта, которого обещает мастеру в его «вечном доме» Воланд…

Впервые в литературоведении, если не ошибаюсь, загадочные строки из романа «Мастер и Маргарита» соединила со средневековой легендой о короле Атусе И. Л. Галинская, и уж потом догадка была повторена Б. В. Соколовым (как всегда, без ссылки на источник). Но как попала легенда к Булгакову? Галинская предлагает следующую версию.

Напомнив, что булгаковеды (в момент написания книги Галинской это были И. Ф. Бэлза и Н. П. Утехин) приписывают Булгакову знакомство с огромным количеством книг по раннему христианству, и резонно заметив, что такое количество ученых сочинений писатель, активно занимавшийся творческой литературной работой, проштудировать просто не мог, Галинская предлагает обратить внимание на «ряд трудов», «где специально реферировались и синтезировались все тексты и исследования о Пилате, появившиеся со времен раннего христианства». А в этой литературе особо отмечает книгу Г. А. Мюллера «Понтий Пилат, пятый прокуратор Иудеи», вышедшую в 1888 году в городе Штутгарте на немецком языке и на русский язык никогда — по крайней мере при жизни М. А. Булгакова — не переводившуюся.

Откуда, как не из этой книги, — рассуждает И. Л. Галинская, — мог почерпнуть Булгаков столько важной для романа информации: и слово «игемон» в обращении к Пилату; и то, что «официальным языком римских чиновников была в провинциях латынь», но там, где местные жители ее не знали, чиновники пользовались греческим и арамейским; и то, что резиденция Пилата находилась в Кесарии, на берегу Средиземного моря; и даже то, что имя Пилата с давних пор неразрывно связано с именем Иисуса. Г. А. Мюллер пересказывает и легенды о Пилате — в частности, обе, отразившиеся в романе «Мастер и Маргарита»: легенду о короле Атусе и другую, швейцарскую, о том, что каждый год в Страстную пятницу Пилат сидит на плоской безрадостной вершине среди скал, разговаривая с самим собою…

И — ударное доказательство: «…Книга Мюллера, — пишет Галинская, — должна была импонировать М. А. Булгакову не только емкостью содержания и привлекательностью разработки интересовавшего его мотива, но еще и тем, что насчитывала всего шестьдесят три страницы малого формата»[316].

Логично? Да, если бы Булгаков писал диссертацию о Пилате. Или, скажем, готовился бы к какой-нибудь публичной лекции и пришел бы на консультацию к ученому литературоведу. Но художник работает иначе, Булгаков читал книги по своему выбору, а не по выбору И. Л. Галинской, и с этим нам придется считаться.

Слово «игемон» он встретил в статье «Пилат» «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Ефрона; на каком языке мог идти допрос Иешуа Га-Ноцри, решал, размышляя над свидетельствами Фаррара, Ренана и Гретца; информацию о Кесарии Стратоновой выписал у Маккавейского; и даже одну из легенд о Пилате нашел в той же статье «Пилат» у Брокгауза и Ефрона: «Судьба П<илата> сделалась предметом разных легенд, из которых одна приводит в связь с его бедственной судьбой название одной из гор в Швейцарии (см. выше), где он будто бы и доселе ежегодно появляется в великую пятницу и умывает себе руки, тщетно стараясь очистить себя от соучастия в ужасном преступлении». (Помета см. выше отсылает к другой статье с тем же названием и описанием горы Пилат, верхняя половина которой «состоит из голых выветрившихся каменных громад, подымающихся кверху многими вершинами».)

И с немецким языком не все просто. Булгаков был знаком с этим языком — в достаточной мере, чтобы полистать книгу или разобрать смысл и мелодию какой-нибудь очень заинтересовавшей его строки, в крайнем случае нескольких строк. Но читать ученую брошюру на немецком языке? Нет, этого он не мог.

Так что же, Булгаков и не видел книжку Мюллера, а легенду о короле Атусе извлек из какого-нибудь другого источника, нам пока неизвестного? Может быть, может быть.