— Ты дерьмово выглядишь, — замечает Бристол, делая первый за этот час перерыв.

— Ну спасибо. — Я царапаю ногтями отслаивающуюся ленту на своей клюшке, фиксируя взгляд на пятне льда, которое не выглядит особенно увлекательным.

Я еще никому не говорила о разрыве. Мне не нужны были их жалостливые взгляды. Я не хотел признавать это. Я не хотел, чтобы это было реальностью.

Его тело приблизилось к моему.

— Что происходит, Хейз? Это из-за дисквалификации? Ты сможешь снова играть через месяц.

Хотел бы я, чтобы это было из-за дисквалификации. Как бы я хотел обвинить дисквалификацию в том, что из-за нее я не спал, не ел и не принимал душ уже несколько дней.

— Дело не в дисквалификации, — говорю я, и с моих губ срывается протяжный вздох.

Я знаю, что Бристол пытается меня утешить, но от этого мне становится только хуже. Он смотрит на меня так пристально, что кажется, будто он пытается покопаться в моих воспоминаниях и определить точный момент, когда все пошло кувырком.

— Дело в Айрис, — говорит он.

— Она порвала со мной.

В его голосе звучит жалость.

— Хейз…

Я опускаю голову на руки в перчатках.

— Она узнала, Брай. Обо всем. Я должен был рассказать ей. Я должен был быть честен с ней с самого начала.

Ее слова эхом отдаются в моем сознании. Нас не должно было быть, Хейз. Все эти «отношения» были построены на глупой уловке, чтобы улучшить твою репутацию.

Я не позволю кому-то снова так со мной обращаться. И тебе в том числе.

Жидкость стекает из моих глаз ровными струйками, скапливаясь в ущелье рта, где слюна и мокрота склеивают мои губы. Мой учащенный пульс — это тревожная мелодия, бьющая по ушам. На моей коже выступает пот, и ледяной огонь, обжигающий мои внутренности, соперничает с холодным ознобом, ползущим вверх по позвоночнику.

Мне кажется, что я не могу дышать.

Я снимаю шлем, а затем начинаю срывать перчатки.

Мои руки отчаянно хватаются за горло, чтобы освободить сдавленные дыхательные пути. На мои глаза опускается плотная пленка расплывчатости, искажая все в поле моего зрения. Как будто все движется вокруг меня в замедленной съемке, и я не могу за ним угнаться, как бы быстро я ни двигался. Бристол превратился в абстрактное пятно на моей периферии, а слабый, искаженный тон, исходящий от него, говорит о том, что он разговаривает со мной.

Его голос звучит приглушенно, но его беспокойство ясно как день.

— Хейз, что происходит?

— Я… не… знаю, — задыхаюсь я.

— Черт, ладно. — Бристол закидывает одну руку мне на плечо и помогает подняться на ноги, проталкиваясь мимо выхода с катка, ведя меня по уединенному коридору.

Головокружение разрастается в моей голове, как атомный взрыв.

Он поддерживает меня руками, глубоко вдыхая и выдыхая, пытаясь заставить меня следовать его указаниям.

— Сделай вдох.

Я заглушаю мысли, проносящиеся в моей голове, достаточно долго, чтобы мое дыхание вернулось к нормальному ритму. Затем я прижимаюсь спиной к стене и сползаю вниз, подтягивая колени к груди. Я позволяю стуку собственного сердца успокоить меня, и считаю каждый удар, пока не могу сфокусировать взгляд на земле перед собой.

Охватившая тело паника успешно смыла жжение из моих глаз.

— Что это было?

— Думаю, у тебя была паническая атака, — отвечает Бристол.

У меня никогда раньше не было панических атак. Даже после смерти матери.

— Откуда ты знаешь, что делать?

Он потирает затылок.

— Я… эээ… у меня такое часто случалось, когда я был моложе. Обычно перед хоккейными матчами или тестами — в стрессовых ситуациях.

Почему я не знал? Мы с Бристолем дружим с третьего класса. Я такой дерьмовый друг. Я не последовал его совету, когда он дал его мне, и теперь все разрушилось у меня на глазах. Если бы я только послушал его.

— Слушай, я знаю, что сейчас все кажется безнадежным, но вы двое можете все исправить. Все можно исправить. Это всегда можно исправить, — настаивает Бристол, но его усилия не помогают утихомирить боль, бушующую внутри меня.

Когда Айрис ушла от меня, она неосознанно оставила во мне трещину. Трещину, которая со временем будет только увеличиваться. Трещину, которую, если не вылечить, заставит меня сломаться, потому что я не смогу выдержать тяжесть мира, обрушившуюся на мои плечи.

— Может быть, это не нужно исправлять, — признаю я, чувствуя, как чувство вины застревает в горле.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает он.

Горе разливается по моему телу.

— Подумай об этом, Брай. Мы сошлись не на тех условиях. Она никогда не была моей, чтобы терять ее.

Мне кажется, что весь мой мир рушится на моих глазах. Я нахожусь по ту сторону зазеркалья, не в силах ни говорить, ни двигаться, наблюдая за тем, как лучшее, что когда-либо случалось со мной, медленно исчезает из моей жизни.

— У тебя есть шанс поступить правильно, Хейз.

Я с трудом обретаю голос.

— О чем ты говоришь?

Айрис не хочет меня видеть, и я должен уважать ее желание. Она ясно дала понять, что между нами все кончено. Но я даже не пытался бороться за нее… за нас. Я просто позволил ей уйти.

— Если ты действительно сожалеешь о случившемся — а я знаю, что ты сожалеешь, — ты должен показать ей это. Ты не можешь просто сказать ей. Ты должен показать ей, как много она для тебя значит, и заставить ее поверить в это. Ты должен вернуть ее.

ГЛАВА 39

Будильник века

Айрис

Прошло два дня. И это были худшие сорок восемь часов в моей жизни.

Никаких контактов с внешним миром, никаких контактов с ребятами, никаких контактов с Хейзом. Я соврала боссу, что заболела гриппом, чтобы не зацикливаться на работе, и она, к счастью, мне поверила. Я не помню, когда в последний раз видела солнце или дышала свежим воздухом. Я также не помню, когда в последний раз от меня не пахло так, будто два скунса совокуплялись в канализационном стоке.

В последние четырнадцать часов я сплю, потому что мне проще быть без сознания, чем думать обо всем, через что заставил меня пройти Хейз. Но сегодня этот цикл сна, по-видимому, заканчивается.

Лайла отдергивает шторы на моем окне, заливая меня резким солнечным светом.

Я застонала, натягивая одеяло на голову, желая, чтобы она просто оставила меня гнить в моей постели.

— Айри-Бейри, тебе нужно встать. И поесть. И принять душ, — говорит она, осторожно откидывая одеяло. Жалость в ее голосе распространяется и на измученные глаза, и она садится рядом со мной, убирая волосы с моего лица.

— Оставь меня в покое, Лайла.

Она хмурится.

— Как твоя лучшая подруга, я не могу оставить тебя одну. Не тогда, когда ты так несчастна.

Слезы начинают искажать мое зрение, и я не успеваю остановить воду, стекающую по моим щекам.

— Я не могу этого сделать. Мне так больно. Все болит. Я… я чувствую, что не могу дышать. Я не могу думать ни о чем, кроме него. И самое ужасное в том, что я все еще люблю его. Я так сильно его люблю.

— О, любимая, — пробормотала Лайла, заставив меня поднять на нее глаза. — Такая любовь не исчезает в одночасье. Это нормально, что ты все еще испытываешь к нему такие чувства. Твоя любовь — твоя сила.

Я хочу отстраниться от нее, но не делаю этого.

— Но это не так. Это то, из-за чего я вообще попала в эту неразбериху.

— Ты знаешь, как повезло Хейзу, что у него есть такой человек, как ты, который его любит?

— Я… — Мое сердце разрывается на части, когда моя реплика замирает во рту.

Спорить с Лайлой — неизбежный проигрыш, а у меня нет сил спорить прямо сейчас. Ущерб уже нанесен.

Я не знаю, как там Хейз. Надеется ли какая-то извращенная часть меня, что он так же несчастен? Да. Но надеется ли та часть меня, которая все еще любит его, что он продолжает жить дальше? Да.

— Пойдем, — воркует Лайла, беря мою руку в свою и помогая мне подняться на ноги.

Меня сводит судорогой от того, что я лежал весь день, и я двигаюсь так медленно, что кажется, будто мои ноги застряли в песке. Мой разум достиг вершины американских горок тревоги, и теперь от пятидесятифутового падения у меня болит голова и напрягаются глаза.