Должен отдать должное Кадье, я полагал, что он не выдержит, но он оказался более стойким, чем я думал. У меня за плечами большой боевой опыт, и я мог бы провести остаток игры, заставляя Кадье проглатывать свои слова, поэтому я удивляюсь, когда он замахивается на нижнюю часть моего рта. Боль пронзает мои кости от силы удара. Этого недостаточно, чтобы опрокинуть меня на задницу, но достаточно, чтобы из раны на нижней губе хлынули серповидные капли.

Следующий удар Кадье едва задевает меня, и я, пользуясь его неопытностью, наношу ему еще несколько ударов, в результате чего у него появляется жуткий синяк. Наши товарищи по команде наконец-то приходят в себя и разнимают нас.

Во мне разгорается ярость, достаточно горячая, чтобы прожечь кожу и мышцы. Моя грудь вздымается и опускается с каждым торопливым вдохом.

Вдалеке я вижу Айрис, которая стоит, прикрыв рот рукой. Полномасштабный ад, бушевавший во мне, теперь превратился в теплый гул, и это дало мне долю секунды, чтобы полностью осмыслить то, что я только что сделал. Дерьмо.

Все смотрят на меня так, будто я только что совершил убийство средь бела дня.

— Жнецы Риверсайда, номер восемнадцать, отстранен на пять минут за драку.

Я вынимаю капу, чтобы накричать на судью.

— Это чертова глупость! — кричу я, и враждебность пропитывает мой голос.

Бристол проносится мимо меня.

— Успокойся, чувак.

В следующий момент я оказываюсь в штрафном боксе. Я должен был просто ударить Кадье. Мне не нужно было устраивать драку. И теперь моя команда может пострадать из-за моей неосторожной ошибки.

Что подумает Айрис? Да, она знает, что у меня вспыльчивый характер, но никогда не видела этого лично. И это была, наверное, одна из худших драк, в которые я ввязывался с тех пор, как попал в НХЛ.

Один из игроков соперника проскочил мимо Фалтона и забил гол, оставив нас на очко позади, когда до конца игры оставалось меньше десяти минут. Мои кулаки сжимаются в перчатках, и из меня вырывается проклятие. Я дышу так, словно только что пробежал марафон, эмоциональный перегруз угрожает растоптать меня. Пять минут пролетают очень быстро — слава богу, — и Бристол забивает шайбу, как только меня выпускают обратно на лед.

Счет 3:4. Осталась минута. Ничья — это не очень хорошо, но я приму ее как поражение.

Я оказываюсь рядом с нападающими, когда шайбу перехватывает Кейсен, и я мчусь по всей длине катка вместе с ним. Дыхание на стадионе прерывается, холодный воздух овевает мое лицо. Я не знаю, где Айрис, но чувствую ее взгляд на себе, как луч дальнего света. Мое сердцебиение учащается. Еще один гол. Все смотрят. Все рассчитывают на меня.

Кейсен передает шайбу мне, и мне хватает одного броска, чтобы забить ее в ворота. За мной увязались около трех игроков. На таймере осталось тридцать секунд. Как только шайба оказывается в поле моего зрения, я держу ее перед собой, отступая назад, чтобы увернуться от выпада одного из защитников. Я посылаю шайбу под углом, наблюдая, как она летит к углу ворот.

Но прежде чем она попадает в ворота, клюшка вратаря поднимается и блокирует мой бросок. Звуковой сигнал возвещает об окончании игры. Трибуны грохочут от освистывания и гневных оскорблений, едва не лишая меня барабанных перепонок. Мои товарищи по команде не собираются вокруг меня. Все вокруг затихает.

Мы проиграли.

***

Когда я, наконец, выхожу со стадиона, холодный бетонный пол под моими изношенными ботинками не в силах заглушить жар, разливающийся по телу. Ночной воздух пропитан цветочным ароматом, а меня окутывает пуховое одеяло темноты. Ночное небо серое и бессолнечное, затянутое густыми грозовыми тучами, которые затмевают луну и звезды. Скоро пойдет дождь, и я не хочу ждать, пока моя одежда промокнет насквозь.

Мы проиграли, и это все моя вина. Я позволил Кадье залезть мне в голову. Я позволил игре войти в личную жизнь, а это первое, чему ты учишься в хоккее, — отделять личную жизнь от жизни на льду.

Но я не мог позволить ему забыть все то дерьмо, которое он говорил об Айрис.

Меня привлекает звонкий звук телефона, и на экране высвечивается имя тренера. Я беру трубку, не готовясь к словесному натиску, который мне предстоит получить, но когда я подношу телефон к уху, в его тоне нет ни капли злости.

— Я разочарован в тебе, сынок, — говорит он, и его слова пронзают пространство между моими лопатками.

— Мне жаль, Ко…

— Я не смог найти тебя после игры, поэтому говорю тебе об этом по телефону, — вздыхает он. — Твое серьезное нарушение привело к дисквалификации на пять игр и штрафу в двадцать тысяч долларов.

Нет, нет, нет. Этого не может быть.

Гнев разливается по моим венам, как расплавленная лава.

— Тренер, вы серьезно? Я даже не ударил его настолько сильно!

— Мне очень жаль, Хейз. Но это последствия того, как ты безрассудно вел себя сегодня вечером.

— Пожалуйста. Должно быть что-то, что я могу сделать. Мне нужен хоккей. Он нужен мне, чтобы отвлечься. Я не могу просто сидеть и смотреть, как моя команда продолжает играть без меня.

Прежняя мягкость тренера испарилась.

— Я бы посоветовал поработать над собой, прежде чем ты потянешь за собой остальную команду, — сердито огрызается он, и тут звонок обрывается.

ЧЕРТ!

Я в полной заднице. Мне плевать на деньги, ясно? Меня погубит отстранение. В прошлом у меня были мелкие проступки, но никогда ничего серьезного. Мне нужно остыть, прежде чем я сделаю что-то, от чего не смогу оправиться.

Я роюсь в поисках ключей, но силуэт рядом с моей машиной заставляет меня отложить отъезд.

Как только я выхожу на свет, мое внимание привлекает человек, которого я никогда не думал увидеть на своих хоккейных матчах, тем более стоящим прямо передо мной.

— Папа?

Ричард прислонился к борту моей машины, вокруг его рта проступили тревожные морщинки, а край шляпы едва прикрывает лопнувшие кровеносные сосуды в его глазах.

— Хейз.

Я бросаю свою хоккейную сумку на землю.

— Что ты здесь делаешь?

Он отталкивается от моего Porsche, и, хотя я превосхожу его ростом, у него хватает наглости подойти ко мне. Он вытягивает руку перед собой — так осторожно подходят только к загнанной в угол собаке.

— Я здесь не для того, чтобы ссориться с тобой. Я… ты не отвечал на мои сообщения.

Как только шок проходит, гнев застилает мне глаза.

— А ты не думал, что на это есть причина? — огрызаюсь я.

Плечи отца виновато сгибаются.

— Я знаю, что ты не хочешь со мной разговаривать.

Я бросаю на него взгляд, которого боится весь хоккейный мир, и что-то зловещее скапливается у меня в животе.

— Ого, пап. Это первая разумная вещь, которая прозвучала из твоих уст.

У меня нет времени на полушутливые извинения, которые собирается преподнести мне отец. Я нажимаю на брелок в надежде, что выезд отсюда спасет меня от головной боли, но Ричард останавливает меня, не давая сесть в машину.

— Я знаю, что мои извинения запоздали, но я здесь, сынок. Я собираюсь все исправить, независимо от того, выслушаешь ты меня или нет. Я подвел тебя и твою сестру. Я должен был взяться за ум после смерти твоей матери, но я был так поглощен своим собственным горем, что не мог заставить себя быть рядом с напоминанием о ней. А у тебя — у тебя ее глаза. Всякий раз, когда я смотрел на тебя, я видел ее.

Его слова сковали мое сердце, как колючая проволока. Я никогда не подозревал, что именно по этой причине мой отец отдалился от меня. Я решил, что он сделал это потому, что был эгоистичным ублюдком, который не хотел нести ответственность за заботу о двух детях. Мне нужно было обвинить кого-то в своем провале, и я переложил эту вину на него.

— Я так скучаю по тебе и Фэй. Я скучаю по тому времени, когда мы были семьей. Я смотрю игру каждую неделю, понимаешь? Я следил за тобой по таблоидам. Я просто жалею, что не нашел в себе смелости исправить все раньше.

— Я… — Для человека, который собрал целый арсенал оскорблений именно для этого момента, слова ускользают от меня.