Приношений от людей Чангэ не принимал, как и не брал денег за изгнание злых духов. Люди были не слишком довольны. Может, карму он себе и повышал, но не дело такому выдающемуся даочжану ходить в лохмотьях. Поэтому они едва ли не силой заставляли его брать у них одежду и сапоги, которые они специально для него покупали или изготовляли. С этим Чангэ пришлось смириться: они сказали, что если он не станет носить их одежду, то они пойдут и изорвут все свои одеяния, чтобы деревня соответствовала облику даоса, потому что им неловко ходить в приличной одежде, когда он кутается в лохмотья.

Приучить даоса к приличной еде деревенским так и не удалось: Чангэ не ел ничего, кроме риса и овощей, да и это ел неохотно, потому что к вкусу еды мира смертных так и не привык. Люди позаботились, чтобы рис у него был всегда: деревенские семьи поочерёдно оставляли миску риса в хижине и следили, чтобы даос её съедал, а не скармливал птицам или деревенской ребятне.

Люди были далеки от культивации и полагали, что если он не будет есть, то отощает и зачахнет, а нельзя допустить, чтобы их личный даос отощал и зачах! С миской риса они оставляли немного овощей или фруктов и чай. Вот чай Чангэ нравился, он пил его с удовольствием, хотя заваривали его деревенские не из чайных листьев, которые были дороги и им не по карману, а из трав и ягод.

Насколько Чангэ мог судить, Небеса его делами не интересовались. Он не чувствовал ни слежки, ни присутствия Высших сил.

Иногда к нему приходил Речной бог – поболтать, но говорили они не о происхождении Чангэ и не о том, что происходит в Небесном дворце, а о делах мира смертных.

Речного бога устраивали приношения, он гнал в реку Синхэ рыбу, и улов у деревенских рыбарей всегда был удачный. Иногда Речной бог приводил своих подручных, водных духов, чтобы Чангэ их подлечил: они любили резвиться в реке и часто ранились о камни. У Чангэ хватило ума не использовать при нём тысячелетние пилюли.

Несчастий на Синхэ он тоже, кажется, не навлекал. За все эти годы было лишь несколько наводнений и землетрясений, пару раз случалась засуха, но подобные явления нередки в мире смертных: это была сама стихия, а не небесные каверзы.

Чангэ иллюзий не питал. Он знал, что однажды брат о нём вспомнит. А покуда жил как мог.

Чангэ возвращался в Речной храм. Его заплечная котомка была полна целебных трав и кореньев: он встал засветло, делать сбор полагалось до восхода солнца, пока не высохла ночная роса. Травы он связывал пучками, чтобы подвесить их соцветиями вниз на верёвке у солнечной стороны хижины – сушиться; коренья нанизал на шнур, сплетённый из собственных волос. Он собрал ещё немного лесных ягод, чтобы высушить их и заваривать из них чай, и надрал сухого мха – им останавливают кровь. Он стал заправским аптекарем за это время.

Уже у опушки леса Чангэ услышал шипение дикого кота и пронзительные крики какой-то птицы. Дикие коты нередко разоряли птичьи гнёзда. Чангэ поспешил на выручку бедняжке.

Вообще-то вмешиваться в Круг жизни не полагалось, но Чангэ всегда спасал попавших в беду живых тварей.

Дикий кот пытался сожрать птицу: ухватил её за крылья лапами и вцепился зубами в птичью лапку. Чангэ поднял камень и бросил в дикого кота, камень стукнул хищника по уху, дикий кот выпустил из лап добычу, подпрыгнув от испуга на целый чжан и умчался в лес.

Чангэ осторожно поднял птицу с земли в ладонях. Левая лапка её была сломана, кость торчала острыми клыками. Крылья были помяты, но целы. Птица попыталась клюнуть Чангэ в палец, но он свёл ладони вместе и сказал:

– Не бойся. Я помогу тебе.

Он знал, что птицы, оказавшись в темноте, успокаиваются.

Чангэ принёс птицу в хижину, положил на стол и принялся размышлять, из чего сделать лубки для сломанной лапки. Птичка была крохотная, даже палочки для еды не годились. Он отыскал щепку и расщепил её на тоненькие лучинки. Вправив сломанную кость, Чангэ ювелирно зашил разорванную кожу на лапке птицы, используя собственный волос вместо нити, и наложил лубки. Птичка всё это время лежала, как мёртвая. Чангэ потрогал пальцем перья на её грудке. Слабая пульсация под перьями говорила, что птица жива.

Клетки в Речном храме не было, поэтому Чангэ положил птицу в корзину, предварительно обвязав ей крылья шёлковой нитью, чтобы она не вздумала улететь, пока не зарастет перелом.

За тысячи лет Чангэ хорошо изучил местную живность, но такую птицу видел впервые. Ростом она была всего с мизинец, оперение у неё было трёхцветное – чёрно-белое с серыми вкраплениями, острый клюв был алого цвета, а перья на длинном, почти в два пальца длиной хвосте – золотыми. Глаза у неё были серые. У птиц обычно красные, оранжевые или чёрные глаза. Серые Чангэ видел впервые.

Очнувшись, птица заёрзала, и в её взгляде явно проскользнуло удивление, что она не может расправить крылья. Она вывернула шею и принялась клевать шёлковую нить.

– Не трогай, – сказал Чангэ, пальцем заслоняя шёлковую нить. – Это для твоей же пользы. На ноги тебе всё равно не встать, лежи и выздоравливай. Еду и питьё я буду тебе приносить.

Птица клюнула его в палец. Вид у неё был при этом недовольный.

Чангэ поставил в корзину чашку с водой и разыскал во дворе дождевого червя, но птица с таким отвращением поглядела на червяка, что Чангэ пришлось унести его обратно и вместо этого насыпать зёрен.

Еда и питьё пропадали, но ему так и не удалось уследить, когда птица ест и пьёт: когда бы он на неё ни взглянул, она просто лежала в корзине и следила за ним. Так же незаметно птица умудрилась разорвать шёлковую нить, которой были связаны её крылья, но улететь не пыталась. Видимо, была слишком слаба.

Люди таких птиц тоже не видели и единогласно решили, что это какой-то птичий дух. Дай им волю, они бы и птичке оставляли приношения, да Чангэ запретил.

Набравшись сил, птица выучилась ковылять на одной лапке, упираясь крыльями, как люди костылями, в дно корзины. Чангэ подивился её сообразительности. Но приручить птицу не удавалось: стоило ему протянуть к ней руку, она неизменно клевала его в палец и сердито чирикала. Но приходилось терпеть: нужно же было проверять перелом?

Спустя ещё немного птица выучилась выбираться из корзины. Чангэ никак не мог понять, как она оказывается на столе или подоконнике. Он не слышал шороха её крыльев, но она как-то выбиралась, стоило ему отвести от корзины взгляд. Быть может, цеплялась клювом за стенку корзины и карабкалась на крыльях? Но он и шороха её коготков не слышал.

Улететь птица не пыталась, вероятно, понимала, что с лубками далеко не улетишь. Раздолбить их она не пробовала, но подолгу разглядывала, как-то не по-птичьи вытягивая перед собой лапку. «Должно быть, – решил Чангэ, – она сообразила, что её лечат». Он знал, что некоторые птицы весьма сообразительны. Вороны, например, даже могут выучиться говорить.

Некоторый прогресс в их отношениях наметился: птица уже не пыталась его клюнуть, когда он проверял лубки, но с сердитым чириканьем щипала его за пальцы или била его крыльями, если он пытался взять её в руки.

Когда перелом сросся, Чангэ освободил птицу от лубков и вынес из хижины. Птица тут же выпорхнула из его ладоней и улетела. Чангэ испытал лёгкое разочарование.

Несколько дней спустя Чангэ заметил птицу на ветке дерева, что росло у хижины. Она сидела и наблюдала за ним через окно. Чангэ поспешно вышел на улицу, но птица уже упорхнула, выронив что-то на землю. Он подошёл и увидел, что это корешок драгоценного женьшеня. Он поднял его и долго разглядывал.

В этих местах женьшень не рос, такой вообще нигде не рос, насколько Чангэ знал мир смертных. Птица разыскала его где-то на краю мира и принесла ему в благодарность за своё спасение?

Чангэ слышал подобные легенды и на Небесах, и в мире смертных: люди спасают зверя или птицу, а те в благодарность приносят им сокровища или раскрывают сакральные знания. Это воплощение одной из легенд или простое совпадение?