- Что ты сказал? – в голосе Филиппа, раздавшемся из-за плеча, звучал неподдельный шок.

И правда полилась из Аймара потоком:

- Август. Он сказал нам убить Лепида и утопить тело в Тибре. Лепид был почти без сознания. Ну, мы его приволокли сюда, а убить не смогли! Приказ хозяина приказом хозяина, но это же… Да нам бы самим головы отрубили через минуту, причем Август и отрубил бы! Ну и… Мы кинули его в воду, а он возьми – и оживи! Руками махал, выплыть пытался, я не знаю! Его течением вниз унесло.

Слова отдавались в голове звонким эхом, - и одновременно с этим словно тонули в толще бурлящей чуть ниже воды.

- Зачем? – голос звучал словно чужой, - Что Октавий с ним сделал?

Время замедлилось. Хватка на мгновение ослабла.

И это стало роковой ошибкой.

Резкий удар лбом по ребрам выбил воздух из груди и вынудил отшатнуться, разжимая руки. Вырвавшись из захвата, Аймар со всех сил рванул вдоль реки, поднимая брызги. Калавий с Филиппом после секундного промедления сорвались с места и погнались за ним.

В груди саднило от пропущенного удара, но Гай не отставал.

Проклятый раб не рассказал всего. Проклятый раб настолько не хотел отвечать на некоторые вопросы, что…

Мир сузился до удаляющейся спины раба.

Рывок вперед. Короткий прыжок. Руки сомкнулись на груди беглеца – и они оба рухнули на холодную мокрую брусчатку.

- Что… - удар, - Вы… - удар, - С ним… - удар, - Сделали? – просвистев в дигите[5] от лица Аймара, кулак врезался в брусчатку. В руке что-то хрустнуло. Мир на мгновение исчез в яркой вспышке боли.

- Да пошел ты! – обозленный и отчаянный, вопль раба едва пробился через пелену. Его руки с силой уперлись в грудь Гая, в отчаянной попытке оттолкнуть, но Гай только сильнее вцепился здоровой рукой в плотную шершавую ткань туники, не давая рабу вырваться и удрать еще раз.

За спиной раздались быстрые шаги. Белая пелена отступала, уступая место залитому кровью и искаженному злостью лицу раба.

- Я не сдохну один… - прошипел тот, и, с силой толкнул его в плечо, одновременно рванув в сторону.

Не в ту сторону. Мир вокруг пошатнулся, брусчатка пропала из-под ног, и Гай почувствовал, что падает. Пытаясь удержаться, он на автомате ухватил раба за запястье, но равновесие не вернулось.

- Командир! – крик Калавия, вместе с отчаянным воплем раба, утонули в толще воды, сомкнувшейся над головой.

Сознание отступило на второй план. Разжав захват, он с силой оттолкнулся от воды и вынырнул. Несколько глотков воздуха – и отчаянный крик раба оборвался на полуслове потоком воды, что хлынул в уши.

Руки вцепились Гаю в волосы, лишая возможности выбраться из-под воды, не сняв с себя скальп.

Раб хаотично молотил ногами по мутной воде буквально на расстоянии вытянутой руки – и все произошло на автомате. Сильный толчок ногами под ребра, и хватка разжалась. Спустя мгновение Гай вынырнул на расстоянии нескольких футов от него.

От неосторожного движения правую кисть пронзило болью.

- Я не… уме… вать… - волны раз за разом накрывали раба с головой, поглощая его слова, но не понять, что он кричал, было невозможно.

Он не умел плавать.

Очередная волна накрыла раба с головой – но через несколько секунд он не вынырнул, как было до этого. Выругавшись про себя, Гай поплыл в его сторону настолько быстро, насколько мог на одной руке.

Но этого оказалось недостаточно. Мокрая спина в простой тунике лишь на мгновение появилась над потоком возле опор моста, и все стало ясно.

Холод пробирал до костей, когда он, доплыв назад, уцепился за руку Калавия и кое-как выбрался на брусчатку. Холод не оставлял своих позиций, когда они, под покровом прохладной весенней ночи в полной тишине разбрелись по домам.

Холод вернулся снова, когда он, порвав почти готовое письмо Юнии, жене Лепида, принялся за новое. Пусть воды Тибра унесли по течению вниз все свидетельства и зацепки, все равно ни о каких похоронах больше не могло идти и речи, и она должна была узнать об этом первой.

Закон Корнелия об отмене проскрипций прошел через обсуждения в Сенате как нож сквозь масло. Никаких поправок, никаких дополнений, одно-единственное заседание. Уже через несколько дней его должны были вынести на рассмотрение народного собрания, а это значило только одно.

Если Гай хотел раз и навсегда поставить точку в вопросе своей жизни и смерти, действовать нужно было сейчас – или мучиться неопределенностью всю оставшуюся жизнь.

Его путь лежал в Туллианум.

Он оттягивал этот разговор так долго, как только мог – но времени больше не оставалось.

Они были последними, кто остался в живых. Они единственные могли приподнять завесу тайны.

Охрана пропустила его без вопросов, разве что проводила удивленным взглядом. Нет, он не собирался мстить прямо здесь и сейчас. Не испытывал ни малейшего желания. Не видел никакого смысла.

Шаги отражались от стен гулким эхом, пока он спускался все ниже и ниже по слабоосвещенным каменным ступеням. Один из элементов давления, не более того.

Сырая темная камера. Если бы охрана не сказала ему, где именно их держат, поиски бы затянулись.

Откуда-то из глубины раздался шорох – и свет светильника выхватил из темноты человека. Хорошо знакомого ему человека, пусть отросшая борода и затрудняла узнавание.

- Давно не виделись, - ни одна мышца не дрогнула на лице.

Глаза Квинта Сервилия Цепиона Брута, более известного под именем от рождения – Марк Юний Брут[6], - расширились, словно он только что увидел лемура. Десяток лемуров. Или даже что-нибудь из той базы данных, которую Гай раздобыл в даркнете, казалось, целую вечность назад.

Похоже, охрана не говорила им ни слова о том, что происходило снаружи.

- Нет… Нет… - раздавшийся в тишине голос был словно неживым, - Ты же мертв…

Мимолетный соблазн подыграть ему и прикинуться призраком прошел так же неожиданно, как и появился.

- Скажем так, слухи о моей смерти несколько преувеличены, - мрачно ухмыльнувшись, отозвался Гай.

В глубине камеры кто-то пошевелился.

Невидящий взгляд Марка Брута пронзал насквозь.

- Этого не может быть… - ошарашенно проговорил он, отступая от решетки.

Гай нахмурился. Догадаться, куда он клонит, было нетрудно.

Раздались гулкие шаги ног по бетонному полу – и неопределенное движение в темноте камеры превратилось во второго человека, такого же заросшего и изможденного.

Того, кто должен был погибнуть три года назад.

Того, чье предательство ранило больнее всего.

Повисла звенящая тишина.

- Ты… - в отличие от Марка, Децим подошел к решетке и вцепился в нее руками так, что костяшки его пальцев побелели, - Что? Вылез из лап Аида, чтобы рассказать нам, какие мы все предатели?! Да это ты! Ты нас предал! – выплюнул он, разрезая тишину.

Слово отразилось от стен эхом. Если бы здесь, внизу, были бы другие заключенные – он бы привлек внимание всех. Но других заключенных не было.

Гай молчал. Холодный взгляд скользил по разъяренному заросшему лицу.

- Я столько лет проливал кровь за эту проклятую Республику, за тебя, и все для чего?! Чтобы когда мы наконец-то победили, ты положил на все то, за что мы воевали, и сделался каким-то восточным царьком?!

Марк аккуратно дернул его за тунику, но Децим не обратил на это никакого внимания:

- Чтобы ты решал, кто и когда получит какую должность?! Чтобы вместо борьбы за признание народа мы соревновались в том, кто лучше поцелует тебе сандалии?!

- Децим, ты же знаешь, что это ложь, - глухой голос, более подходящий лемуру, - Консульство в свой год?

- Да что ты там…! – голос Децима сорвался на крик, а его лицо исказилось в ярости, подтверждая подозрения.

Консульство в свой год. Того, что Децим не получил консульства в свой год стало достаточным для того, чтобы…

Поток возмущений оборвался – и поток мыслей вместе с ним.

Разъяренный, Децим обернулся в сторону Марка, который с силой сжимал его рукав.