Отказываться от общественного доверия было не принято.
Так я получил серьезную общественную нагрузку.
Это был нелегкий груз. Это стало понятно после беседы с руководителями отдела о личном составе. Коллектив был новый, еще несформировавшийся.
Вскоре последовало указание генерала Федорчука: с целью оказания помощи отправиться в командировки в особые отделы 18, 8-й и 1-й гвардейских армий. Сюда получили назначение новые руководители разведывательных подразделений. Необходимо было помочь им сориентироваться в меняющейся оперативной обстановке, подсказать, как найти свое место в общей работе контрразведки на местах. Отрадно было, что после наших встреч все заместители начальников особых отделов армий, курировавшие работу третьих отделений, доложили В. В. Федорчуку, что они полностью согласны с моими рекомендациями.
Новый паспортный режим на границе с Западным Берлином естественным образом осложнял и нам оперативную работу на западной территории. Защитная стена явилась для разведок обоюдоострым мечом. Сокращались и усложнялись встречи с агентурой на Западе. Подготовка и проведение явок стали более трудоемкими и рискованными для обеих сторон, участвующих в них. Нужно было срочно искать новые способы связи и руководства нашими помощниками. На деле это означало увеличение объема оперативной работы.
В этих условиях некоторые сотрудники, оценив сложность стоящих перед ними задач и свою непригодность для их решения, поставили вопрос о переводе их в войсковые особые отделы. После персональных разбирательств я лично как парторг отдела содействовал переводу некоторых из них в войска, о чем ходатайствовал перед руководством.
Разведки противника тоже не стояли на месте. Осенью 1962 года мы впервые отметили пока непонятную для нас особенность в работе американских разведслужб в Западном Берлине. Среди военнослужащих американского гарнизона в городе появились такие, которые хорошо владели русским языком. Предположительно, они были русскими по происхождению либо выходцами из национальных республик Закавказья. Их русские фамилии звучали теперь на английский манер.
Занявшись более глубоким изучением этого факта, мы, к своему удивлению, обнаружили целую группу русскоговорящих военнослужащих американских войск. Мы в то время еще не могли знать, что западногерманский филиал ЦРУ перешел под крышу армии США. Этот факт подтверждают в своих мемуарах Д. Мерфи, Д. Бейли и С. Кондрашев в книге «Поле битвы — Берлин».
В ходе наблюдения за этой группой военных у нас появился целый ряд подозрений относительно характера их пребывания в Западном Берлине. Они часто появлялись в местах, никак не связанных с военной службой в этом городе. Сфера их интересов была гораздо шире, чем просто служба в берлинском гарнизоне. Нам удалось зафиксировать их временное пребывание на советском Черноморском побережье — в Одессе и Ялте, в ряде районов Прибалтики. Они появлялись в окружении наших военных делегаций в Западной Германии. Мы сделали вывод, что подобный масштаб деятельности не свойственен представителям военной разведки США.
В отношении одного из них, выходца из Прибалтики, мы провели детальную проверку. В ходе нее был выявлен факт его причастности к заброске в свое время американской агентуры в прибалтийские республики. После подтверждения данных проверки этого выходца из Литвы в Берлин, в аппарат уполномоченного КГБ, срочно прибыл в командировку представитель республиканского аппарата КГБ. Он связался со мной и подробно ознакомил с разведывательной биографией нашего нового знакомого из берлинского гарнизона, прибывшего на службу в Германию из американского форта Брегг.
Так группа американских военных русского происхождения была однозначно идентифицирована нами как сотрудники ЦРУ США. Направленность их интересов, методы работы при сборе информации, а также зачастую наглое поведение в отношении советских военнослужащих берлинского гарнизона, напомнили нам практику подрывной работы американской разведки против наших военных под крышей фирмы Курта Голлина, работавшей в Западном Берлине в пятидесятые годы.
Цели были те же: выявление советских военнослужащих, склонных к дезертирству, склонение их к побегу на Запад, а если удастся, то и вербовка их — «дезертирство на месте», как это звучало согласно американской служебной терминологии. Было ясно, что план ЦРУ под названием «Redcap» продолжал действовать. Берлинское отделение «Redcap» перешло под военную крышу, несколько изменило состав исполнителей, формы и методы работы, но международная программа «стимуляции дезертирства» была у них по-прежнему на вооружении.
Определив новый облик противника, уяснив его цели и задачи, мы завели несколько конкретных дел на разведчиков и вполне успешно противодействовали посягательствам берлинского отделения ЦРУ «Redcap» на наших военнослужащих в новых условиях — в обстановке закрытой границы с Западным Берлином.
Мне пришлось работать над рядом дел, связанных с разоблачением американской агентуры, действовавшей против Группы советских войск в Германии. Некоторые из них я помню очень хорошо.
В одном из подразделений Третьего отдела был получен сигнал на гражданина ФРГ, жителя города Штутгарта, якобы работающего на американскую разведку. Материал по принадлежности попал в наше отделение. Стали уточнять детали. Выяснилось, что упоминаемый гражданин ФРГ, назовем его Хабек, постоянно работал истопником при штабе американской армии в Штутгарте, был увлечен спортом. В свободное время подрабатывал у американцев в качестве тренера. Источник этой информации не был проверен, в своих рассказах путался, но говорил, что лично встречался с Хабеком. Однако у него удалось все же выяснить, что Хабек неоднократно заявлял своим знакомым, что он «умеет жить», что он «работает и на американцев, и на русских», от всех получает хорошие деньги и водит их за нос.
Проверка по учетам погранвойск показала, что он изредка бывает в ГДР. Оперативная спецпроверка по всем имеющимся учетам ничего не дала. Однако принадлежность Хабека к обслуживающему персоналу американских войск позволяла предполагать возможную причастность к этой ситуации нашей военной разведки — ГРУ. Мы допускали, что в их агентурной сети мог оказаться двурушник. Заместитель начальника по разведке генерал Федорчук, изучив материалы дела, дал однозначное указание: «Завести на Хабека дело как на вероятную подставу американской контрразведки в агентурную сеть ГРУ!»
Легко сказать — завести дело! Объект проверки в Штутгарте, в ФРГ, а мы в другой стране — Восточной Германии, и между нами государственная граница. Как его проверять?
Начали с личного контакта с генерал-лейтенантом Роговым, руководителем берлинского филиала ГРУ Советской армии. Мы сообщили о получении сигнала общего плана о возможной причастности Хабека к ГРУ. Нам хотелось знать, так ли это. В ответ мы не услышали ни «да», ни «нет». Мне было сказано, что эта фамилия им неизвестна, но, возможно, она известна в Москве. Но мне все же был задан прямой вопрос: «А что вам о нем вообще известно?» Я тоже, разумеется, ничего конкретного в ответ не сообщил.
После нашего дополнительного запроса в Москву, Рогов пригласил меня к себе в кабинет и ознакомил с телеграммой московского руководства, дающей нам право изучать материалы военной разведки на Хабека. Он также предоставил в наше распоряжение сотрудника ГРУ, работавшего с ним. Рогов отметил, что этот человек известен тем, что он «выжал» из них почти все известные способы связи с агентурой. Изучение материалов на Хабека как источника информации советской военной разведки и реализация оперативных мероприятий по его изобличению были поручены нашему оперработнику А. Г. Савину.
Состояние рабочих материалов военной разведки на Хабека вызвало у нас недоумение. Раздел дела с графой «Наличие сведений с сигналами неблагополучия в поведении источника» оказался почти чистым. Они, в нарушение действующих инструкций, не фиксировались. Хотя в откровенной беседе с сотрудником военной разведки выяснилось, что таких данных было немало. Он рассказал нам также, что Хабек под разными предлогами браковал предлагаемые ему способы связи. Он «терял» или уничтожал «по ошибке» копирки для нанесения тайнописи, нарушал правила исполнения тайнописных сообщений и требовал новых средств, более стойких. Каким образом он сам проверял стойкость тайнописи, не выяснялось.
