Клубом посольства СССР в городе Берлине была введена очень хорошая традиция, когда приезжающие в ГДР крупные руководители ЦК КПСС, министры советского правительства, известные деятели искусства и культуры, а также отдельные видные деятели ГДР выступали в узком кругу представителей советской колонии в Карлсхорсте.

Благодаря моим коллегам по Ленинградскому институту, которые были разбросаны по различным «крышам», я получал приглашения на такие встречи и с большой пользой для дела посещал их, если позволяли условия работы.

Хорошо помню несколько встреч с В. Н. Новиковым, бывшим председателем Госплана и первым заместителем председателя совета министров СССР. По линии совета министров он курировал развитие экономики ГДР, особенно увязку наших общих народнохозяйственных планов. Разговор о состоянии дел был очень откровенным, и от коллег «под крышами» он получал много острых вопросов и замечаний по этим проблемам. Так как они владели материалами по развитию отраслей экономики ГДР. Новиков благодарил за «выявленные проблемы», иногда сам переходил к критике «наших недостатков», к сожалению, не владея полностью материалом.

Так, он однажды посвятил нас в проблему, которую он уже несколько лет не мог решить с правительством ГДР. По послевоенным решениям правительство Германии должно было в порядке репарации передать СССР бывший прогулочный лайнер Гитлера, который уже несколько лет модернизировался на верфях в ГДР. Уже дважды из Союза приезжала приемочная комиссия, и каждый раз при ходовых испытаниях в море обнаруживались недостатки, корабль вновь возвращался на верфь. На третий год приемки картина повторилась, и советские представители решили с недоделками увести лайнер в Ленинград, хотя немецкая сторона и в этот раз возражала против передачи его в наши руки, поскольку налицо были новые недоработки.

Новиков закончил информацию словами: «Ведь это явный саботаж! Куда вы все смотрите?!» На что получил ответ от двух компетентных руководителей, что такая задача перед советскими представителями органов госбезопасности нашим правительством не ставилась, и о наличии такой проблемы мы не знали. Такой ответ привел его в немалое смущение.

Припоминается продолжительное по времени выступление перед советской колонией кандидата в члены ЦК КПСС, академика, известного советского философа Ф. В. Константинова. Основной теоретической и политико-пропагандистской направленностью его деятельности были труды по историческому материализму, критике буржуазной идеологии и ревизионизма в наше время. Он частенько приезжал в ГДР по приглашению ЦК СЕПГ для консультаций по идеологической работе в Академию государства и права им. Вальтера Ульбрихта в Бабельсберге, пригороде города Потсдама.

Делясь с нами своими впечатлениями о состоянии идеологической работы в этом учебном заведении, он рассказал, что большинство профессорско-преподавательского состава немецкой академии очень небрежно относится к его рекомендациям по критическому отношению к идеям буржуазного ревизионизма, не доводит до слушателей всю степень опасности идеологического перерождения и больше увлекаются идеями социал-демократии на Западе, чем его методическими рекомендациям от имени ЦК КПСС. И здесь он также, как Новиков, поставил перед нами вопрос: «А вы-то куда смотрите? Почему это допускаете?» Такая постановка вопроса вызвала бурную ответную реакцию в аудитории. Константинову было прямо заявлено, что убеждать слушателей академии в верности марксистско-ленинской теории — его личная задача как члена КПСС, теоретика и академика, а не дело правоохранительных органов. Ему сказали, что, видимо, в его аргументации не хватает убедительных доводов в правоте нашей теории, и поэтому профессора их немецкой академии ищут ответы на свои вопросы на Западе, а не у него в Москве.

Такая критическая направленность дискуссии с представителем ЦК КПСС Константинову явно не понравилась, и я больше не слышал о его выступлениях перед представителями советской колонии в Берлине.

Не могу обойти в своих воспоминаниях имя своего коллеги по профессии, переводчика русского языка из числа граждан ГДР Вернера Эберлейна. Я дважды присутствовал на встречах с ним в клубе советского посольства. Его личность, громадная эрудиция, манера рассказа и общения с аудиторией, сама внешность чем-то напоминали выступления нашего народного артиста Черкасова, которого мне не раз посчастливилось слушать в Ленинграде.

Вернер Эберлейн был личным переводчиком русского языка секретаря ЦК СЕПГ Вальтера Ульбрихта и «всего политбюро» (с его слов). Он был в то время уже членом ЦК СЕПГ и заведующим идеологическим отделом ЦК. На всех старых фотографиях его можно видеть, во время официальных приемов руководством ГДР советских делегаций, рядом с В. Ульбрихтом. Он был высокого роста, с приятными, интеллигентными чертами лица.

Хорошо помню его комментарии по переводу выступления Н. С. Хрущева на Восточном вокзале. Наша делегация прибыла тогда поездом, и встреча происходила на перроне Восточного вокзала. Н. С. Хрущев был в этот раз как-то очень эмоционален, возбужден. Обращаясь с приветствием к Ульбрихту, он сказал дословно:

— Ты, Вальтер, немец, я, Вальтер, русский… Ты столяр, я шахтер… — и тому подобное.

Начальнику протокольного отдела советского посольства при таком выступлении Н. С. Хрущева на официальной встрече стало плохо. Его срочно вывели из шеренги встречающих официальных лиц, сделали укол и с поддержкой двух коллег вернули на его место среди встречающих.

Эберлейн, видя явное отступление от норм протокола при встрече официальных лиц, переводит на немецкий язык эти слова следующим образом: «Ты, Вальтер, гражданин Германской Демократической Республики. Я, Вальтер, гражданин Союза Советских Социалистических Республик. Ты, Вальтер, столяр по профессии. Я, Вальтер, шахтер по профессии…»

Эберлейн пояснил нам, что не мог же он публично опуститься при переводе официальной речи перед телекамерами на всю Европу до уровня застольных разговоров уже хорошо знакомых и подгулявших друзей. Застольные беседы ведь не транслируются на весь мир. В данном случае Эберлейн как переводчик, понимая важность протокольной стороны перевода, взял всю ответственность за содержание переводимого на себя. Интересны были его рассказы о том, как он работал над совершенствованием знаний русского языка. Ежедневно он просматривал всю советскую центральную прессу, наиболее популярные издания, информационные бюллетени. Сразу же выписывал все вновь встретившиеся термины, искал их расшифровку в энциклопедиях и толковых словарях и, если не был удовлетворен их толкованиями, вечерами занимался поисками компетентных советских коллег, полагаясь на их разъяснения. Знакомые, работавшие «под крышами», уже привыкли к ночным звонкам Володи (так его звали в кругах советских журналистов), когда он просил о помощи в толковании при переводе некоторых новых явлений в жизни нашего общества.

На встречах он частенько жаловался нам, что в жизни так много нового и интересного, что для познания всего ему хронически не хватает времени. Спал он не более четырех часов в сутки.

— Иначе ничего толком не успеваю! А не уяснив для себя встретившийся новый термин, я не могу заснуть!

Его русский язык был удивительно точен в изложении мысли, мягок, его очень приятно и интересно было слушать. Эберлейн был интересный рассказчик и идеальный переводчик. Не знаю точно, как сложилась его дальнейшая судьба. Судя по немецкой прессе, до начавшейся перестройки в ГДР он был уже секретарем окружного комитета СЕПГ в одном из округов республики. После смерти Уль-брехта он стал неугоден новому руководству в столице, и его «выдвинули» для работы на периферии.

Знакомство по службе со «штатскими» из Потсдама. Первые представления о задачах разведки. Мой первый наставник по оперативной работе. В роли преподавателя немецкого языка оперсоставу отдела. Оценка уровня моих знаний немецкого в трамвае. Перевод в разведотдел в Потсдаме.