В январе-феврале 1954 года в Берлине проходили заседания министров иностранных дел СССР, США, Англии и Франции по вопросам смягчения международной напряженности и разоружения в Европе. Вторым пунктом повестки дня на совещании был «Германский вопрос» — пути и перспективы объединения Германии. В это время заметно увеличилось число сотрудников в штатском, приезжавших в Берлин из Потсдама. Им предоставлялись отдельные кабинеты в отделе. Эти товарищи изредка заговаривали со мной, иногда давали для перевода какие-либо незначительные документы. Проблем с переводом не было. Однажды ко мне обратился симпатичный, скромный по поведению штатский в очках со словами: «Ты говорят хорошо «рубишь» по-немецки?

Я тоже знаю немецкий. Вот этот документ прочел, вроде бы все ясно, но возникли сомнения вообще по смыслу.

Пойдем, посидим». Сели, читаю. Неизвестный мне автор сообщал, что американская военная разведка на период проведения совещания министров иностранных дел в Берлине получила указание об участии в политическом «обеспечении» этого мероприятия. Далее автор предупреждал нас о ряде конкретных подрывных акций американцев, нацеленных на срыв этого совещания. Все ясно и понятно. Правда, стиль изложения какой-то тяжеловатый, не по-газетному. Я быстро все перевел, прокомментировал отдельные наиболее сложные положения рукописного документа. Товарищ в очках поблагодарил меня, сказал, что в общем-то он и сам также понял, но засомневался, решил себя перепроверить. Я добавил, что с моей точки зрения, ни одно из положений этого документа не может быть истолковано двусмысленно. Так в чем же сомнения? «Да видишь ли, — отвечает он, — американская военная разведка никогда не занималась политическими делами, у них другие задачи. Вот это и вызвало у меня сомнения, так ли я понял. Это что-то новое у них! Спасибо, я побежал, может еще встретимся…» Как в воду глядел. Мы действительно несколько позднее встретились. Примерно через неделю вызывает к себе начальник отдела полковник Шаталов. Вижу у него в кабинете сидит штатский. Начальник отдела сказал: «Познакомьтесь, это наш сотрудник из Потсдама».

Штатский встал, протянул руку, представился — майор Бутенко. Шаталов сказал, что порекомендовал меня в качестве переводчика (в отделе было еще два человека на этой должности). «Думаю, что справишься, — добавил Шаталов, — ну, а что и как дальше — он тебе сам все расскажет».

По пути на конспиративную квартиру в центре города Бутенко рассказал, что нужно провести встречу с одним нашим соратником с Запада. «Как личность, этот человек с очень тяжелым характером, — предупредил он. — Не удивляйся, если он будет резко критиковать меня и нашу систему. Переводчицу, ранее работавшую со мной, доводил иногда до слез. Циник, грубоват… но нужен как источник информации».

Характеристика, данная этому человеку майором Бутенко, оказалась точной, в чем я имел возможность убедиться во время последующей беседы. Вводная настроила меня на соответствующую волну. Было ясно, что вежливое «Sie" (Вы) придется видимо заменить на «Du» (Ты). И тональность беседы, возможно, будет пожестче.

Разговор шел содержательный, долгий, уровень информации собеседника приятно удивил. Так вот куда забрались эти «пиджаки»! Манера поведения собеседника? Он хорошо знал себе цену и держался с гонором, позволяя себе язвить в наш адрес. Однако после напоминания майором Бутенко какого-то эпизода из его биографии критика поутихла, и беседа снова вошла в деловое русло.

Циник? Да. Он поделился со мной своим отношением к женщинам и попытался прозондировать мое мнение по этому вопросу. Стало понятно, почему переводчица иногда плакала. Тут никакие нервы не выдержат.

Полдня мы посвятили этой встрече. Вопросов для обсуждения накопилось много. Наш собеседник не имел возможности часто бывать в Демократическом Берлине, а лишь от случая к случаю. Личное впечатление от беседы было такое, что я как будто снова сдал очередной экзамен.

Все очень серьезно, ответственно, информативно спрессовано. Моего словарного запаса хватило для перевода всех необходимых нюансов оперативной работы в разведке.

После встречи, проведенной с майором Бутенко, мой первый наставник по работе в Особом отделе Берлинского гарнизона майор Рамзаев как-то бросил мне между делом реплику:

— Ты будь поосторожнее с этими штатскими из Потсдама, не очень-то старайся, они к тебе присматриваются.

— Я в чем-то провинился?

— Да нет, пожалуй, наоборот, увести могут за собой! Я уже тоже начал об этом подумывать. Но ведь в Берлинском отделе я только немногим более полугода, скажут, рано мне. Однако «сваты» появились раньше, чем я мог предполагать, и не оттуда, откуда я начинал ожидать.

Пригласили меня в кабинет начальника отдела, дежурный сказал, что у меня хотят взять «интервью».

Начальник отдела в командировке. Захожу в кабинет Шаталова. Встречает неизвестный мне до этого майор.

Чистая, опрятная, ладно подогнанная и отутюженная форма, на груди орден Красного Знамени, подтянут. Представился: следователь из группы советских советников при немецкой военной контрразведке. Помогают друзьям налаживать следственную работу. Учат их, в основном, по материалам их же следственных дел. Нужен переводчик, мне предлагается эта работа. Спрашиваю о характере предполагаемой работы. Он отвечает:

— Главное — работа с документами, их анализ, составление справок. Наши переводчики не справляются, не владеют чекистской и юридической терминологией, долго и путано переводят, не все ладится с анализом. Я слышал, у тебя по этим вопросам нет проблем.

— За комплимент спасибо. Может быть, это и так. Но что же получается, с утра и до вечера я должен сражаться с этими документами, писать справки по делам? Согласен, это тоже задачи переводчика, но работы с людьми ведь не будет. Это же однобоко. Так я и разговорную речь разучусь понимать, сидя над бумагами.

Он мне в ответ:

— Напрасно ты так. Наша работа ценится. И потом — это штаты Управления, а не Отдела на периферии.

И как-то небрежно стряхнул пылинку с кителя, где был прикреплен орден. Я категорически отказался от этого предложения.

Выходя, я подумал: «Нет, уж лучше я останусь работать здесь в Отделе. Здесь каждый день что-то новое, живое дело». Мне нравилась многогранность проблем, решаемых постоянно в работе с людьми, подход Рамзаева к этим задачам. Особенно если принять во внимание саму личность моего первого наставника.

Свой первый орден, а это был тоже орден Красного Знамени, майор Рамзаев получил, как он говорил, «еще будучи пацаном», на дальневосточной границе, в боях у озера Хасан. Тогда Миша был политбойцом в погранотряде. В то время были такие должности, что-то вроде младшего помощника младшего политрука. Потом война, Сталинград, нелегкие боевые дороги до Берлина. Они кроме ранений отмечались и орденами. Рамзаев — татарин по национальности. Мы жили в одном общежитии, но нам и в голову не приходило думать о каких-то своих национальных особенностях. Нравилась и его искренность.

Он прямо говорил, что слегка завидует мне, так как я начинаю службу, уже имея за плечами высшее образование.

Ему удалось закончить лишь восемь классов, правда, по документам у него десятилетка. Ну, помогли, сделали…

Никогда в беседах со мной не кичился своим званием, заслугами в прошлом. В праздничные дни, когда офицеру по протоколу положено быть в парадной форме и при всех наградах, он как-то менялся. Выглядел смущенным, что ли, но очень торжественным. Не стряхивал небрежно пылинки со своих орденов. Бывая со мной в совместных разъездах по Берлину, постоянно теребил меня, расспрашивал: «Что это за здание, чей там стоит памятник, в честь кого названа эта улица?» — и тому подобное. Пополнял свои знания по обстановке, не ленился почитать иногда предлагаемую мной литературу на русском языке по той или иной проблеме. Не давал мне покоя, когда я читал немецкие газеты: «Не читай только для себя, поделись новостями».