Расскажу еще об одном незначительном, но очень памятном для меня событии, связанном с моей службой в Берлине еще в качестве переводчика.

Несмотря на то, что в работе оперсостава по окружению, то есть среди немецкого населения, участвовало трое переводчиков отдела, их усилий не хватало. Мы трое с трудом обеспечивали потребность в работе по плану-графику. Но ведь жизнь часто не вписывается в эти графики, возникают непредвиденные ситуации, как правило, неотложные. Да и переводчик может заболеть, уйти в отпуск и т. д. Возникали бреши в обороне. Я по графику «на обводе», в Берлине остался один переводчик — не рвать же его на части. А оперативная обстановка буквально кипела — так была насыщена значимыми событиями. Надо было всюду успеть вовремя. Я попытался в своих заметках в какой-то степени показать состояние оперативной обстановки в то время. Не знаю, насколько убедительно это у меня получилось. Руководство отдела искало выход из положения. Требовать увеличения штатов — нереально. Выход из этой ситуации усматривался только один — начать, в приказном порядке, плановое обучение знаниям элементарных основ немецкого языка всего оперсостава. Чтобы они при непредвиденных ситуациях могли самостоятельно, без участия переводчика, принять информацию, обговорить меры по дальнейшему контролю возникшей ситуации и доложить документы руководству. И позднее передать полученные ими материалы для дословного перевода уже одному из переводчиков. А так как из моих коллег у меня одного было высшее образование, то руководство решило, что мне и карты в руки. Поручили вести эти занятия. Теперь представьте себе эту аудиторию. Люди в возрасте, старше меня по званию и положению, заслуженные — в основном, участники войны. Им в жизни не пришлось, не по их вине, а по их беде, получить основательное образование. И вот теперь они должны сесть за парту по приказу. Я прекрасно понимал, как нелегко учиться в их годы. Хотя и они тоже понимали, что все это нужно в интересах службы.

Начальник отдела периодически терпеливо заслушивал меня о ходе наших занятий.

Среди моих слушателей был один не очень прилежный и внимательный ученик — капитан Селезнев. Не все получалось у него, и к тому же он имел свои представления о немецком и отстаивал их на занятиях публично.

Спрашивать его лишний раз, поднимать с парты для ответа я остерегался. Между мной и Селезневым обычно завязывалась бестолковая дискуссия. Мои разъяснения об основных правилах грамматики или фонетики он игнорировал со словами: «А меня и так немцы понимают, без этих…» Мы знали, что он объяснялся в ресторанах словами: «Шеф, коньяк гутен таг, а водка ауфвидерзеен!» Это устраивало его, но не меня. Например, даже при чтении слова «товарищ» — «Genosse» — он упорно читал «Геноссе», а не «Гэноссэ». Моя аудитория при этом разражалась громким хохотом. Замечания о том, что этот звук мы уже проходили, он обычно парировал: «Ты, лейтенант, много хочешь! Быть умнее книжки! Тут написано это слово с буквой «е», «Genosse», я так и читаю». А то, что пишется это слово действительно через «е», а произносится «э», ну никак не мог он усвоить! Это забавляло остальных и было предметом для шуток.

Так было и в тот памятный день. В конце занятия мои слушатели уже подустали и решили подначить меня, снять, так сказать, напряженность. Слышу реплику с места: «Товарищ лейтенант, это не справедливо. Вы нас всех гоняете, спрашиваете. Вот мы уже каждый по три раза вставали, этот уже всем надоевший текст читали. Стараемся! — в тексте было три абзаца. — А у вас есть любимчик. Вы его даже ни разу не подняли, он не работает вместе с нами, а отдыхает! — шутники явно метили в Селезнева. — Это несправедливо, мы будем жаловаться начальнику отдела.

Заставьте его прочитать, ну не все три, так хотя бы последний абзац. Мы ведь понимаем — ему трудно!»

Я тоже изрядно подустал и уже не помнил, что в этом злополучном третьем абзаце два раза встречается слово «Genosse». Поднимаю Селезнева, предлагаю ему прочесть, по просьбе масс, хотя бы последний третий абзац. Он читает с подъемом текст, так как отдохнул на занятии, и выдает мне дважды «Геноссе» вместо «Гэноссэ». Аудитория довольна, все дружно хохочут. Деловой настрой сорван. Слава богу, хоть к концу занятия. Дискуссию с Селезневым на этот раз я завязывать не стал, чувствуя, что бесполезно.

Автором этой маленькой провокации был конечно мой друг-наставник майор Миша Рамзаев. Позже он мне посоветовал, как выйти из этого положения. Оперработники — народ изворотливый. Он шепнет Селезневу, что якобы уговорил меня ставить ему крестики в журнале, где отмечалось присутствие или отсутствие на занятиях, если даже он и не придет. Это Селезнев примет с восторгом. А я, пойдя на определенный подлог отчетности, получу взамен возможность спокойно проводить занятия, так как остальные слушатели активно и старательно в них участвовали, понимая, что получаемые знания — серьезное подспорье в их оперативной работе.

Едва закончилось занятие, а нас уже ждала работа по графику. Мы с Рамзаевым быстро сели на трамвай, идущий от Карлсхорста в район Обершеневайде. Устроились на сидении, ехать было минут 30–40. Вот тут в трамвае неожиданно и получилось естественное продолжение урока немецкого языка, только что прерванного очередным выступлением Селезнева. Напротив нас сидела молодая со вкусом одетая женщина, интеллигентного вида. Вместе с ней — аккуратный и опрятный ребенок. Малыш в возрасте примерно четырех лет, увлеченно лопотал, показывая маме пальчиком, рассказывал все, что он видит из окна трамвая. Но как удивительно чисто, ясно и разборчиво он говорил! Заслушаешься! Я обратил внимание Рамзаева на малыша, ведь мы только что с урока сорвались:

— Слушай внимательно, как он произносит отдельные слова, звуки.

Рамзаев тоже вслушался в речь ребенка.

— Ну, надо же! Все ясно и понятно, — сказал он восхищенно. — Между прочим, — заметил он мне, — малыш говорит лучше тебя, Аркадий, хоть ты нас и учишь! — чем ущипнул мое самолюбие.

Потом еще заинтересовано послушал речь ребенка, и у него непроизвольно вырвалась восторженная реплика:

— Вот это да! Такой маленький и так хорошо говорит по-немецки! — и при этом даже хлопнул себя руками.

Мать ребенка, видя наше восхищение ее сыном, неожиданно для нас обратилась к нам на ломаном русском языке. Она сказала, что в основном поняла смысл нашего с майором разговора, что мы едем с какого-то занятия по изучению немецкого языка. Но она не поняла фразу, начинающуюся словами «такой маленький…».

Я перевел дословно. Женщина от души расхохоталась на весь трамвай. Сказала, что очень довольна, что нам понравился ее малыш и его речь. Она рассказала нам подробно, уже по-немецки, что для того чтобы получить такую чистую речь у ребенка в этом возрасте, с ним нужно работать и работать!

— Мой, например, когда стал говорить, ужасно торопился, обрадовавшись, что может излагать свои мысли и имеет возможность поделиться впечатлениями. Не договаривал слова, глотал окончания, не излагал до конца начатую мысль, а перескакивал с одной мысли на другую, нечетко произносил звуки. Сейчас мы работаем с ним над проблемой плохих и хороших слов, какие слова допустимо употреблять дома, но не в обществе. Вот смотрите, опять!

При этом мальчик рассказывая об увиденном в окне грузовом автомобиле, употребил слова: «Кук маль мути!» (Посмотри, мама!). Она хлопнула его по плечику и спокойно сказала:

— На людях, в обществе, не говорят «Кук маль», а нужно говорить «Зи маль», повтори.

Мальчик послушно повторил:

— Зи маль, мути.

Она назидательно сказала малышу:

— Если ты еще раз скажешь на людях «кук маль», то не получишь в обед сладкого на десерт.

Я перевел ее беседу с малышом Рамзаеву, на что он отреагировал словами: «Вот это мама, вот это воспитание!»

Оставив ребенка, мама обратилась ко мне:

— Скажите майору, он, видимо, ваш начальник, что ваш немецкий хорош. Но… как вам сказать… — она замялась. — Вы знаете разницу между терминами «angelemt» и «angeboren», что значит «выученный» и «врожденный»?