Это было понятно мне, но не руководителю аппарата КГБ в городе Березники. Мои доводы не были приняты им во внимание. Реакция на мою попытку отстоять дело была близка к негодованию. Однако мой непосредственный руководитель, являвшийся заместителем начальника аппарата, с моими возражениями согласился. Это позволило нам продолжить работу по делу Майера. Подготовили повторный запрос на экспертизу по фотографиям, но на сей раз в Москву. Выслали напоминания на Украину — в Николаев, Запорожье, Днепропетровск и Киев — об ускорении розыска подчиненных Майера по Варшаве.
Вскоре был получен ответ экспертов из Москвы. Он был обстоятельный, в том числе с указанием ошибок, допущенных свердловским экспертом Великановым. Вывод однозначный: строитель Майер и каратель Майер — это одно и то же лицо. Этот вывод подтверждал и один из моих соратников. Он видел фотографию молодого Майера у его родственников, где он был снят перед призывом в армию. Она очень похожа на фотографию объекта проверки из личного кадрового дела службы СД.
Из Комитета госбезопасности Украины мы также получили лаконичный ответ, что интересующие нас лица на Украине установлены и по нашей информации взяты в разработку. Об их принадлежности к фашистским карательным органам в годы войны ранее ничего не было известно. До окончания проверки их использование в качестве свидетелей по делу Майера невозможно. Разработка этих лиц находится на контроле непосредственно в центральном аппарате КГБ УССР. Нам дали понять, что переписка по этому групповому делу должна вестись с Киевом только через Москву. Ответы из ряда областных управлений КГБ Украины, куда мы обращались с запросами и напоминаниями, пришли несколько позже. В них также говорилось, что переписка относительно интересующих нас лиц должна вестись с Киевом.
Досягаемым для нас остался лишь один свидетель, бывший подчиненный Майера, приговоренный к пожизненному заключению и отбывающий наказание в Дубравлаге в Мордовской АССР.
Мы направили в Дубравлаг мотивированный запрос с листом опознания. Осужденный на пожизненное заключение каратель, бывший эсэсовец Милюшенко, от проведения официального опознания Майера отказался.
В беседах с сокамерником, по словам которого вызов на допрос для опознания очень взволновал Милюшенко, он заявил: «Если они взяли Майера, и он станет давать показания, то нас всех по меньшей мере повесят! Да это же такой зверь, который стрелял и чужих, и своих! Он даже вахмана застрелил во дворе Варшавской тюрьмы за то, что тот не попал в стоявшего перед ним заключенного, приговоренного к расстрелу». Давать в протокол оперработнику какие-либо показания Милюшенко отказался. Мы были вынуждены довольствоваться лишь этой оперативной информацией.
В конце 1961 года Березники неожиданно посетил прокурор Уральского военного округа, прибывший из Свердловска. Цель его визита в наш город мне не была известна. Фамилию его я тоже не помню. Генерал-лейтенант попросил ознакомить его с делом К. К. Майера.
После детального изучения материалов, а к тому времени два тома дела насчитывали примерно 720 страниц, он имел со мной подробную беседу. Прокурор детально разобрал значимость полученных на Майера компрометирующих материалов, дав им юридическую оценку, чего начальник нашего аппарата никогда не делал. Суть его выводов и рекомендаций по делу сводилась к следующему. Вина К. К. Майера очевидна. Его причастность к фашистским карательным органам доказуема. Для доведения дела до суда необходимо основное внимание сосредоточить на выявлении свидетелей и иной доказательной базы совершенных преступлений. Здесь ожидаются большие трудности, так как карательная деятельность объекта развивалась в основном на территории Польши, и, по существу, он должен быть судим там. Если, конечно, у поляков появится на это желание.
Прокурор рекомендовал срочно подключить к работе следственный аппарат пермского управления, а само дело передать в производство областного управления. Через Москву следовало запросить органы безопасности Польши о возможно имеющихся у них других материалах по тюрьме «Павяк» в Варшаве. Совместно с поляками и Киевом нужно было довести это дело до логического конца. Возможно, кого-либо из его бывших подчиненных удастся склонить к даче развернутых показаний на Майера и его роли в карательных операциях.
Осенью 1961 года произошло общее обострение международной обстановки, и возникла угроза военного нападения на СССР. В связи с этим в ноябре, уже в разгар уральской зимы, в окружении Березников срочно стали размещать ракетный полк ПВО. До этого момента город не имел прикрытия на случай нападения, и воинские части там не дислоцировались. Все это вносило дополнительную напряженность в оперативную обстановку в городе.
В январе 1962 года нам удалось зафиксировать следующий факт. Встретив на новогоднем базаре знакомых немцев, Майер интересовался у них, видели ли они, как ночами с железнодорожной станции Березники целую неделю возили ракеты. По его мнению, появление ракет ужесточит режим проживания немцев в городе: «Если раньше американцы нацеливались, наверное, только на большую химию, то теперь, с появлением ракет, они точно нанесут удар по городу». На вопрос собеседников, что же делать в этом случае, Майер сказал: «Нужно срочно уезжать из всех этих больших городов на Урале. Например, на Алтай, в сельскохозяйственные районы. Там у меня есть знакомые»
По поводу этого сообщения мы вновь разошлись с моим руководителем в оценке его сущности. Он усмотрел в ней признаки шпионских действий — сбор данных военного характера. Я категорически был не согласен с этим: какой шпион, получив доступ к важной информации, будет убегать от нее? Ведь Майер собирался уехать из Березников. Первой задачей шпиона является возможное приближение к добываемым секретам, для чего он длительное время вживается в разведываемую среду.
Получив доступ к желаемой информации, он не может все бросить и уехать. Майер просто внимательно следит за городскими событиями, но сам хочет держаться подальше от военных дел. Его поведение логически не вписывается в задачи шпиона.
В итоге я получил замечание по причине недооценки важности полученных сведений, незнания и непонимания сути шпионажа. Мне было предложено срочно подготовить докладную записку в управление КГБ г. Перми о работе по делу. В проекте докладной я указал, что «объект интересуется сведениями военного характера» в связи с появлением военных в городе и собирается уехать на Алтай. Докладную записку я исполнил в журнале для черновиков секретных документов, а не на отдельном листке, который после печатания подлежал уничтожению. Придравшись к моей оценке поведения Майера и в очередной раз заметив, что я не умею писать докладные, начальник потребовал оставить проект у него. После этого в журнале для черновиков появились слова, написанные на моем проекте докладной его рукой, что Майер «занимается сбором шпионской информации». В таком виде документ был отправлен в Пермь без согласования со мной.
Позже по факту такой оценки деятельности объекта было начато служебное разбирательство. Проверяющим из управления я предъявил свой журнал с проектами секретных документов. Им стало понятно, что правки были внесены не моей рукой и другими чернилами. Налицо было документальное подтверждение расхождения наших с начальником взглядов на деятельность объекта дела, которое постоянно осложняло всю мою работу в Березниках.
В Управлении заранее были подготовлены в мой адрес обвинения в необъективности посылаемой руководству области информации. Я попросил переадресовать претензии заместителю начальника березниковского аппарата, так как право правки и подписи документов было за ним. Чем закончилась беседа посланцев управления с моим непосредственным руководителем — я не знаю. Но претензий с их стороны в мой адрес не было. Зато примерно через неделю после их отъезда последовал звонок в Березники из секретариата управления. Мне было запрещено вести специальный журнал для секретной переписки, где надежно хранились настроения моего руководителя и делаемые под их влиянием оценки и указания по оперативной работе, которые он делал. А они далеко не всегда были в интересах дела, в чем убедились сами проверяющие.
