После моей оценки правовой стороны действий фрау Шмидт она сказала, что плохо понимает по-русски и, по ее мнению, никаких правонарушений в своих поступках не видит. Тут же попыталась оправдаться. Заявила мне, что я не прав и пытаюсь запугать ее:

— Ведь милиционер, охраняющий посольство, пропустил меня туда. Он же и выпустил меня, не задержал, не обыскал. Значит, я ничего не нарушила.

Зная, что Шмидт каждый раз выносила спрятанные на себе пачки анкет, я сказал:

— Уходя из посольства, вы взяли на себя обязательство выполнять их поручения в Березниках и агитировать людей за выезд из СССР. Вы ведь это не сообщили милиционеру? Следовательно, вы умышленно обманули представителя власти и злоупотребили его доверием. Зачем прибегать к обману, если вы ни в чем не виноваты?

Поняв шаткость своих аргументов, фрау Шмидт вновь заявила, что плохо понимает по-русски. Поэтому дальнейшую беседу с фрау Шмидт пришлось провести полностью на немецком языке. Это стало для нее неприятным сюрпризом.

В ходе последовавшего разговора, уже на немецком языке, она вынуждена была признать, что как советская гражданка она допустила нарушение закона. Игнорировала предостережение местной милиции от посещений посольства ФРГ. В действительности каждый раз, вернувшись из Москвы, она выполняла поручения сотрудников посольства: распространяла их анкеты и агитировала березниковских немцев за выезд в Германию на постоянное жительство. Более того, распространяла посольские анкеты за деньги с целью личной наживы. Шмидт обещала мне прекратить в Березниках всякую деятельность по заданию посольства иностранного государства, поняв, что иначе подвергнется уголовному преследованию.

Дабы исключить возможность возврата Шмидт к прежним поступкам, я предложил ей в письменном виде изложить факт признания ею свой вины и осознания допущенных правонарушений. Но она вновь сослалась на плохое знание русского языка. После некоторых колебаний она согласилась написать свое признание на немецком языке. Уже приступив к нему, неожиданно скомкала исписанный лист и сказала, что латинским шрифтом она якобы тоже плохо владеет. От моей помощи отказалась. Писать она может якобы только «старонемецким письмом», то есть готическим шрифтом. Я согласился получить ее признание на готике.

Вскоре фрау Шмидт передала мне два листа, исписанных убористым готическим шрифтом. Первый, скомканный ею лист на немецком, я уже изучил. Ознакомившись с новым признанием, я обнаружил, что в нем нет изложения фактов посещения посольства, содержания полученных от сотрудников консульства заданий, признания своей вины в нарушении наших законов и обещания не нарушать их впредь. Шмидт явно рассчитывала на то, что я не знаю немецкого готического письма, и думала, что я удовлетворюсь ее полупризнанием. Зачитав вслух по-немецки содержание ее объяснений, я был вынужден сделать ей резкое замечание и потребовал, чтобы ее письменное признание своих правонарушений соответствовало устному.

После этого Шмидт уже беспрекословно описала свои проступки и дала им нужную оценку. В объяснении она добавила, что ей внятно по-немецки был разъяснен преступный характер ее поступков. Она заверила, что впредь не станет прибегать к подобным действиям.

Беседу я закончил напоминанием, что Шмидт имеет право официально оформить документы для выезда на постоянное жительство в Германию через паспортный стол милиции. Однако этим правом Шмидт в дальнейшем не воспользовалась, но активную агитацию за выезд немцев в ФРГ прекратила.

Тему эмиграции из СССР осенью 1959 года активно поднимали в своих письмах березниковским родственникам немцы, проживавшие в ФРГ. Западногерманское отделение общества Красного Креста организовывало акции по массовой засылке посылок с гуманитарной помощью в адреса немцев, проживающих в России. Утверждалось, что делается это по просьбе самих родственников. Но люди, чьи имена указывались в качестве адресатов этих посылок, отказывались на почте от их получения, заявляя письменно, что они не просили о помощи и в посылках не нуждаются. Психологический прессинг, направленный на разжигание эмиграционных настроений среди немцев, проживающих в СССР, был организован в Германии явно на государственном уровне и требовал ответных действий с нашей стороны.

Актуальность проблемы удваивалась еще и потому, что осенью 1959 года готовился прибыть с государственным визитом в Москву канцлер ФРГ Аденауэр. Властями города Березники было организовано выступление в местной печати и на радио наиболее активных представителей немецкого населения города с изложением их патриотической позиции и осуждением подстрекательских действий со стороны властей ФРГ. В отношении местных организаторов таких акций нами были проведены профилактические мероприятия. К концу 1959 года острота данной проблемы значительно спала, ее регулирование перешло в правовое русло в рамках визово-паспортной системы МВД.

В ходе разбирательства с активными организаторами и сторонниками массовых эмиграционных настроений среди немецкого населения города Березники неоднократно всплывала личность Кондрата Майера, известного бригадира строителей треста «Жилстрой». В газете «Березниковский рабочий» было опубликовано две статьи о нем, характеризовавшие его как прекрасного организатора и бригадира, успешно выполняющего плановые задания.

По нашим оперативным данным он был знаком почти со всеми активистами посольства ФРГ, твердо поддерживал их усилия, направленные на выезд в Германию, но от участия в групповых встречах уклонялся и избегал высказываний на эту тему в присутствии других лиц.

Одно время у нас даже возникала мысль о возможном использовании его как авторитетного лица среди немецкого населения города в интересах профилактики эмиграционных настроений. Чтобы убедиться в целесообразности этой идеи, я провел несложный эксперимент.

В одной из бесед с секретарем парторганизации треста «Жилстрой» я узнал, что он готовит для приема в партию двух молодых рабочих, немцев по национальности.

Это были целеустремленные молодые специалисты с хорошей трудовой биографией и репутацией порядочных людей. Парторг намеревался обсудить их кандидатуры со старшим прорабом участка Кунцем, тоже немцем по национальности.

Я лично знал Кунца как человека кристально честного, принципиального, умеющего работать с людьми. Я передал парторгу газетную заметку о Майере и просил, чтобы в разговоре с Кунцем он попросил охарактеризовать Майера как одного из возможных кандидатов в члены партии.

Парторг передал шокировавший меня ответ Кунца: «Пока я жив, никаких рекомендаций Майеру я давать не буду!

Разговаривайте с тем, кто готовил материал в газету». Кунц явно что-то знал, но, учитывая его порядочность, не хотел делиться негативной информацией.

Его отзыв насторожил меня. Пришлось внимательно пересмотреть имеющиеся в отделе материалы фильтрационного дела. Из справки по материалам полевого фильтрационного лагеря, составленной наспех при его пленении, усматривалось:

Майер Кондрат Кондратьевич, 1919 года рождения, уроженец села Старо-Мирское Армавирского района Краснодарского края, немец, беспартийный, образование среднее педагогическое. Закончил перед войной педагогический техникум в г, Энгельс. Служил в Красной армии с января 1940 года по призыву Ново-Кубанского райвоенкомата. В июле 1941 года попал в плен.

В январе 1942 года добровольно поступил на службу в немецкую армию, где служил якобы в транспортной роте ездовым. Проходил службу в Польше в городах Травники, Сухиничи, Майданек, Варшава и Познань.

Был судим за службу в немецкой армии по ст. 58-1 «б» УК РСФСР.

Упоминание в фильтрационных материалах таких мест службы Майера на территории Польши, как Травники, Майданек, Варшава, невольно возродило в памяти зловещие лагеря смерти, где погибли сотни тысяч жителей Европы и СССР. Эта информация побудила к организации детальной проверки военного прошлого Майера.

В узком кругу знакомых Майер рассказывал о хорошей работе советской разведки в период войны: «Вы представляете, русские были еще на дальних подступах к Варшаве, а их разведгруппы работали уже на берегах Одера, где их и вылавливали немцы!» Невольно возникал вопрос: откуда мог знать об этом простой ездовой транспортной роты, не имевший отношения к разведке или контрразведке? Поскольку ему это было известно, то оставалось предположить, что служил он очевидно далеко не в транспортной роте.