— Давай ты лучше в медпункте полежишь, — предложил Накамура.

В медпункте его закинули на кушетку и перепоручили той самой школьной докторше Танаке Нао, от которой млели почти все его одноклассники. Сейчас, после всех пертурбаций, он словно заново заметил её высокую грудь, восхитительные умные глаза и мягкий голос, от одних звуков которого поправится кто угодно.

— Не надо меня простукивать, Танака-сенсей,— заявил Кудзё, когда она взялась за молоточек,— У меня со здоровьем всё в терпимо. Я просто с ума сошёл.

— Вот как! И давно?

— Четвёртый день, кажется.

— Ну, это противоречит современной медицинской науке. За четыре дня с ума не сходят. И раз ты говоришь, что сошёл с ума — не всё потеряно. Критика к своему состоянию присутствует — и это здорово. Понимаешь?

— Ну, например,— угрюмо отозвался Кудзё.

Нао присела на край кушетки и похлопала его по плечу.

— Давай ты расскажешь, как у тебя всё началось. Обещаю, это будет наша тайна. Итак, четыре дня назад что-то случилось.

— Я познакомился с девушкой. И всё... как будто рассыпалось.

— Ты в неё, наверное, влюблён.

— Да, но не только. Понимаете, я чувствую то же самое, что и она. Это, кажется, обсессия называется. Я словно смотрю не оттуда, где раньше, а оттуда, где она.

— Но Ку-тян, это ни в коем случае не болезнь. Ты говоришь, что влюблён и что тебе кажется, что ты её понимаешь. Вот если кто-то не способен испытывать любовь — это болезнь. Психопатия называется. А чтобы ещё и её понимать пытаешься, то это, извини, и среди здоровых взрослых мужчин редко. Они обычно даже на свидании сами о себе говорят.

— Понимаете, всё хуже. Я... чувствую, как она боится. Она очень милая, вы понимаете, только вспыльчивая отчасти. И у неё какой-то страх... я сейчас заплачу.

— Думаешь, она боится тебя?

— Нет, нет. Что она про меня думает, я вообще не знаю. Но... всякие обстоятельства, понимаете. Одно, другое, десятое. Мне кажется, она в беде, понимаете? Стоит на самом краю и сейчас рухнет.

— А по-моему, ты сам перепуган. Давай, рассказывай, кто она такая,— докторша пододвинулась ближе,— Если боишься, можно шёпотом.

От её густых, чёрных волос пахло земляничной водой.

— Она русская наполовину,— заговорил Кудзё,— странно, кстати. Откуда у нас русские?

— Из Маньчжурии, откуда ещё. В Харбине сейчас князей, почти как в Петербурге. Если что, быть наполовину русской у нас пока не запретили. Продолжай!

— Ну вот. И какой-то человек... она с ним видится регулярно.

— Ты спрашивал у неё, кто он? Может быть, он к неё приставлен, чтобы присматривал.

— Нет, не спрашивал.!— Кудзё замотал головой. По щеками бежали два тёплых ручья слёз,— Но он говорил что беда близко.

— Ну, допустим.

— Я не могу, не могу!

— Так... Ты думаешь, она смертельно больная? Или морфий какой-нибудь?

— Нет-нет, я бы почувствовал. Вы не понимаете, просто... она в беде! Но она ни в чём не виновата!

Кудзё охватило ознобом — или может быть, Натася просто вылезла из ванной?

— Тихо, тихо,— Нао взяла его за руки,— Я тебя прекрасно понимаю. Ты её любишь и очень сильно за неё беспокоишься. Какой-то подозрительный человек чт-то ей подарил, но ты не можешь об этом спросить, потому что боишься, что она разозлится. Это конечно, выглядит мрачно, но есть и хорошее. Для начала скажи, как она к тебе относится?

— Ну... Она мне, наверное, немного рада. Амулет подарила, когда я... ну когда мы встретились. В щёку поцеловала, вот. Хотя у русских наверное, просто так принято.

— Ну вот, видишь. Ты ей нравишься, и это очень много. Дальше — я не вижу в тебе сумасшествия. Ты потрясён, напуган, влюблён по уши в человека, которого толком не знаешь — но это тоже нормально для твоего возраста. Ты же не встречался раньше с девушками, верно?

— И что же мне делать?

— Вот, хороший вопрос. Смотри. По-твоему, ей что-то угрожает. Так попытайся выяснить, что! У неё есть подруги, одноклассницы... Учителя, наконец. Я уверена, что это какая-то мелочь, а ты просто себя накрутил.

— Спасибо вам, Нао-сенсей,— Кудзё стал женщину в объятиях и спрятал лицо в её груди, чтобы Танака не увидела слёз.

* * *

Дождь колотил по каменным шарам на школьных воротах N.

— Простите, простите,— Кудзё кланялся даосу, попутно сражаясь с зонтиком,— Я снова из фотокружка... ну, вы меня помните? В общем, мы были на выставке, увидели фотографии, где Натася-тян учится, и просто очумели. Мы такие тени только на картинах видели, понимаете? Они как-то сделали так, что в фотографии есть объём, как на картине. В общем, мы ищем того, кто делает вам фотографии.

— Немец какой-то делал,— отозвался даос,— Ассистент был из наших, а делал немец. Ты у учителей поспрашивай.

— А Натася-тян дома?

— В театр увели,— ответил старик,— Она опять что-то потеряла?

— Почти. Передайте ей вот это письмо.

В холле было темно и гулко. Кудзё пошёл вправо, потом влево, но, видимо, слишком нервничал, потому что немедленно заблудился. И, что особенно обидно, на встречу не попалось ни учительниц, ни учениц. Школа словно вымерла.

А ещё за ним крались по пятам, причём с особой хитростью, так, чтобы он не услышал.

Он повернул за угол и содрогнулся. Тайкой подлости он и правда не ожидал.

На стене коридора висело несколько картин. Таких часто вешают в школах с претензией, чтобы блеснуть европейской традицией. Но место дежурных озёр и морей там были увеличенный книги с первых страниц бархатной книги.

Вот тебе и подруги!

Кудзё схватился за самую большую и потянул на себя. Картина хрустнула и осталась в руках. Кудзё пригляделся и обнаружил, что держит в руках не картину, а зеркало.

“Ладно,— он поставил зеркало на пол умывальной комнаты и сделал невинный вид,— всё равно ничего не найти. Пойду-ка отсюда...”

Он спустился в холл. Выход был на месте, но заколочен досками. По окнам бежали струи знакомого дождя. Кудзё попытался оторвать доску, но она держалась крепко.

За спиной скрипнуло. Кудзё сжал зонтик и решил дорого продать свою жизнь.

— Ты чего в чёрный ход ломишься?— пробурчал дедушка-даос,— Тут ремонт, вход с другой стороны. Пошли, покажу.

Была в дедушке какая-то умиротворённость, причём настолько глубокая, что очутившись снаружи, Кудзё немедленно понял, как искать загадочного немца.

Разбрызгивая лужи, он добежал до ближайшего фотоателье. Там ему помочь не смогли, но послали в другое. А в четвёртом не только назвали точный адрес, но и сообщили, что клиентура у немца огромная.

— Он обходительный очень,— заметила девушка за конторкой,— и как будто всё про всех знает.

А вот и оно. В фигурных окнах — темнота. Кудзё забарабанил в запертую дверь.

Спустя вечность раздались шаги. Дверь открыл тот самый делопроизводитель, который был с Натасей в парке.

— Чего тебе надо?

— Студия...

— Студия сегодня не работает!

— Я насчёт школьных фотографий. Это ведь вы делали школу N...

Кудзё изо всех сил пытался разглядеть хоть одну улику, но в помещении царил мрак. Только в дальней комнате, горела печка и тянуло дымом, алые всполохи плясали на стенах среди занавесей и манекенов, казалось, что именно там и расположено преддверие ада — а никак не на холодном Хоккайдо.

Из глубины спросили по-немецки. Делопроизводитель рыкнул что-то в ответ.

— Делаем, но не сегодня. И с письменного обращения учителей. Пошёл вон, одним словом!

И захлопнул дверь. Кудзё так и не понял, узнали его или нет.

Дождь свирепел, ветер рвал их рук зонтик. Наш герой угрюмо брёл по улице и пытался сообразить, что делать дальше.

Вокруг было столько славных людей — но кто из них может помочь? Только он. Ведь они не могут её чувствовать... Для них она просто школьница. Они не знают, что она любит жёлтые ирисы и страшно испугана. И даже он не мог угадать, что она почувствует, когда прочитает письмо. Объяснение в любви ей будет, наверное, приятно. Приглашение снова встретиться — тоже. Но как насчёт просьб не иметь дел с этими подозрительными людьми. Пойдёт ли она на это?