Это товарищество, однако, никоим образом не упраздняет иерархический строй. Рыцарство, которое весь XII век пытается сплотиться в корпорацию элитного войска, — совершенно иное понятие. Как и все корпорации, образовывающиеся следом вокруг других, менее престижных профессий, рыцарство имеет своих хозяев или своих начальников (принцев и сеньоров), своих товарищей (рыцарей), своих «подмастерьев» (конюхов, оруженосцев, знатную молодежь, молодых аристократов, служащих «для оружия» родителю или другу семьи^1[897]), свой ритуал прохождения (посвящение), своих святых покровителей (святые воины Георгий, Меркурий, Димитрий, Мартин, Феодосий) и свои инструменты характерного труда («рыцарское» оружие, уже описанное). Как и все другие корпорации, но гораздо раньше, рыцарство старается закрыться, завербовать своих членов, сохранив посвящение только для сыновей аристократии й превратившись в кастовое общество.

Эта тенденция закрытия характерна и для других корпораций, образовавшихся в конце XIII века. У рыцарства она проявляется почти на столетие раньше. В этом нет ничего удивительного, речь идет здесь не об обычной профессии, а о военной обязанности, которая становится элитной, ознаменованной обрядом посвящения в рыцари все более и более почетным, почти ритуальным — в большей степени благодаря аристократии, чем Церкви, которая пытается навязать свои ценности. Посвящение, аристократические черты которого усиливаются в течение всего XII века, выполняет функцию публичного заявления о вербовке, официально подтверждает право ношения оружия на законной службе у вербующих правителей^2[898]. Социальное развитие приводит к трансформации рыцарства, являвшегося благородной организацией в древнем и социо-профессиональном смысле этого слова (то есть' профессией, достойной и признанной) в собратство знати в социо-юридическом смысле (иными словами, в касту благородных). Этот последний смысл сохранится до сегодняшнего дня и приведет к забвению изначального значения рыцарства.

В эпоху Ричарда это движение лишь зарождается. Появляются первые его признаки. Теперь понятно, почему рассмотренная нами военная доблесть, происхождения в основном смиренного и подчиненного (речь шла о качествах, требуемых от солдат в римскую эпоху, как и всегда), была в значительной степени внесена рыцарством по мере его становления в аристократическую и дворянскую среду, дававшую ему новую кровь. Доблесть, иными словами, — это качество обычного солдата, которое стало в эту эпоху добродетелью благородного рыцаря.

Щедрость, наоборот, прошла другой путь. Государи были изначально распределителями, воинами-бенефициариями. Долгое идеологическое восхождение рыцарства (не будем говорить о социальном восхождении, довольно спорном^3[899]) позволило перенести это аристократическое качество в рыцарскую среду, сделав его одним из рыцарских достоинств.

Восхваление щедрости в литературе XII века, как трубадурами Юга, так и труверами Севера, как жонглерами, так и поэтами и авторами романов, было интерпретировано в социологических терминах превосходными медиевистами — и литературоведами, как и историками, если уместно провести это различие для эпохи Средневековья, поскольку невозможно заниматься историей, не углубившись в литературу, и понимать литературу без глубоких познаний в истории. Романист Эрик Кёхлер, а следом за ним и Жорж Дюби видели в этой похвале щедрости идеологическое утверждение настоящего «социального класса» — класса мелкого бедного дворянства, отстаивающего свою принадлежность к аристократии. Щедрость была феодальной добродетелью, необходимой для обеспечения поддержки социального порядка при помощи распределения богатств в пределах мира аристократии. Эта экономическая необходимость, которая предписывает королю или принцу помочь в нужде «бедным рыцарям», идеализирована, трансформирована в идеологию, в ценность, общую для аристократического рыцарства. Согласно Кёхлеру, эта щедрость, великодушие, которое не отличается от расточительности, была выгодна крупным вассалам и королевской власти, чтобы привязать к себе верность рыцарей. Это качество определяет общий идеал, прекращая трения между мелким дворянством и высокой феодальной властью, способствуя поддержке статус-кво. Куртуазное равновесие большей частью будет основано на этом качестве, которое имеет свое происхождение в мелком дворянстве, до того как будет принято, по причинам своевременности, высшей аристократией. Логично, что щедрость выглядит как выдающееся качество, и что ее основные бенефицианты располагаются в нижнем меньшинстве знати^4[900].

Это толкование, принятое сначала всеми, недавно поддалось критике после тщательного анализа текстов, разработка которых была возможна, а именно Артуровский роман^5[901]. Щедрость, практикуемая Артуром, согласно романисту Д. Буте, выполняет главным образом политическую функцию, в большей степени, чем экономическую или социального перераспределения, как считал Кёхлер. Ее истоки следует искать не в мелкой знати или рыцарстве, а на более высоком уровне — королевском. Бедное рыцарство позже подхватило эту идею и обернуло ее в свою пользу по причинам социальным и экономическим, что доказывало достаточную силу принципа. Впрочем, эту тему можно встретить гораздо раньше XII века у авторов — «королевских зерцал» каролингской эпохи. Д. Буте видит происхождение щедрости в индоевропейской идеологии, которой были преданы англосаксонские писатели, собиравшие кельтское наследие.

Каким бы далеким ни было происхождение, кажется, что добродетель (или обязанность) щедрости была, прежде всего, привилегией власть имущих, восхваляемой теми, кто был постоянным бенефициарием, то есть священнослужителями и придворными. Мне кажется, что щедрость произошла от двух противоречивых предков, чьи определенные черты она сохранила: от христианского «милосердия» и духовности, с одной стороны, и от аристократического хвастовства, с другой стороны.

Результатом первого, восхваляемого Церковью с самого начала, является презрение к богатствам этого мира, которое проповедовал Иисус и его ученики. Ведь эта жизнь пройдет, и человек покинет этот мир в том, в чем и явился на свет — голым. Царство небесное принадлежит беднякам. В продолжение веков этот идеал бедности, или, по крайней мере, безразличия к земным богатствам, немного изменился. Растущий разрыв между священнослужителями и простыми верующими привел Церковь к смягчению евангелических требований, которые и сами изменились под влиянием времени. Сначала от них отказалось духовенство, а затем все больше и больше от них стали отходить монахи, единственные, кто призван обетами, произнесенными в соответствии с уставом монастыря, избегать кровопролития, чувственных удовольствий и земных благ. Еще эти обеты личной бедности монахов очень долго держались, несмотря на реальное коллективное богатство их орденов, что периодически приводило к злоупотреблениям и вызывало критику, способствующую зарождению новых, более требовательных братств. В XII веке ярким примером этому становится Сито.

Это явление становится особенно заметным со второй половины XI века до середины XIII века, когда экономический и демографический рост Западной Европе приводит одновременно к увеличению богатств и росту числа людей, способных уйти от примитивного поиска средств к существованию, чтобы задуматься о дальнейшей судьбе человечества. Стремление к бедности понемногу охватывает различные слои населения, даже те, которые в мирской жизни прежде не задумывались об этом, — ремесленников, торговцев, буржуа и рыцарей. Святой Франциск и «еретики» вальденские и катарские, по меньшей мере, частью своего успеха обязаны этому новому течению^6[902].