* * *
Томас Бофорт также, до конца апреля 1425 года, вернулся в Англию, когда он присутствовал на открытии Парламента в Вестминстере[356]. Герцог Эксетер служил во Франции уже более восемнадцати месяцев, хотя нет никаких доказательств того, что он присутствовал на поле боя во время великой победы Бедфорда над франко-шотландскими войсками при Вернёе, 17 августа 1424 года. Учитывая, что его первоначальная отправка во Францию была отложена из-за плохого самочувствия, это может объяснить отсутствие Эксетера в записях в этот период. Возможно, он просто был слишком нездоров, чтобы посещать какие-либо важные собрания, и таким образом избег внимания как клерков, так и хронистов.
Вернувшись на английские берега и вновь оказавшись на политической сцене, Эксетер быстро извлек выгоду из недавней смерти графа Марча, когда 1 мая 1425 года ему были пожалованы некоторые земли Марча, расположенные в нескольких графствах, включая Норфолк, Саффолк, Эссекс, Хартфордшир, Кембриджшир и Хантингдоншир. Предполагалось, что Эксетер будет владеть этими землями до совершеннолетия наследника Марча, его племянника-подростка Ричарда, герцога Йорка. 29 июля герцог Бофорт снова извлек выгоду из смерти другого человека, когда после кончины епископа Джона Вакерлинга ему временно передали опеку над всеми мирскими владениями епископства Норвичского, что обеспечило дополнительный доход в 600 фунтов стерлингов в год[357].
Еще одна значительная утрата произошла в октябре того же года, когда Ральф Невилл, граф Уэстморленд и муж Джоанны Бофорт, скончался в возрасте около шестидесяти лет. С момента своего брака с представительницей семьи Бофортов в 1397 году граф возглавлял величайшую династию на севере Англии, укрепляя связи с такими семьями, как Моубреи и Перси, благодаря бракам своих дочерей и в процессе расширяя влияние братьев своей жены. Лишив наследства свою первую семью в пользу детей от второго брака, Уэстморленд с умом вкладывал средства в своих отпрысков Бофортов-Невиллов, обеспечивая им хорошее положение в обществе и подготовку к взрослой жизни. Его старший сын от Джоанны, Ричард Невилл, унаследовал многие из замков графа, включая Рэби, Миддлхэм и Шериф Хаттон, хотя графский титул перешел к старшему сыну Ральфа от первого брака, в соответствии с условиями первоначального пожалования. Чтобы компенсировать это, Уэстморленд женил Ричарда на Алисе Монтегю, единственной наследнице Томаса, 4-го графа Солсбери, с условием, что после смерти Солсбери Ричард унаследует графство по праву жены, что и произошло в 1428 году.
Другие сыновья Уэстморленда Бофорты-Невиллы также были щедро обеспечены, используя все преимущества своей королевской крови; Роберт был подготовлен к церковной карьере и стал епископом Солсбери в 1427 году, а Уильям был женат на леди Джоанне Фоконберг и в 1429 году получил баронство ее отца в качестве своего собственного. Джордж Невилл получил земли своего дяди Джона Невилла, барона Латимера, а Эдвард был посвящен в рыцари и со временем стал бароном Бергавенни по праву жены, как и некоторые из его старших братьев.
Дочери графа не остались без внимания: Екатерина и Элеонора были выданы замуж за наследников Моубреев и Перси соответственно, а Анна была замужем за наследником Стаффордов Хамфри, впоследствии ставшим герцогом Бекингемом и одним из богатейших людей Англии середины XV века. Младшая дочь, Сесилия, была обручена с тринадцатилетним подопечным своего отца Ричардом Йорком, и именно этот последний брачный союз, помог впоследствии обеспечить наследство Невиллов.
Смерть Ральфа Невилла пришлась как нельзя некстати для епископа Бофорта, которому требовались влиятельные союзники в его обострившейся ссоре с Глостером. 29 октября соперничество усилилось, когда Глостер обвинил канцлера в намерении захватить юного короля в Элтэмском дворце и править вместо него, возможно, даже намереваясь узурпировать место мальчика на троне. Это было серьезное обвинение, и как только герцог оповестил мэра и олдерменов Лондона о своих подозрениях, от имени Глостера были немедленно собраны войска. В ответ епископ, возможно, демонстрируя поведение, более характерное для рыцаря, чем для служителя церкви, должным образом приказал своим людям, "среди которых было множество рыцарей и оруженосцев, а также огромное количество лучников"[358], забаррикадировать южную часть Лондонского моста. Когда с обоих сторон моста появились солдаты, в городе началась паника: многие закрывали свои лавки и искали укрытия в страхе перед предстоящей битвой.
Генри Чичеле, архиепископ Кентерберийский, прибыл на место и попытался разрядить обстановку, проехав между двумя лагерями восемь раз, прежде чем герцог и епископ согласились отвести свои войска. Прелата сопровождал принц Педру Португальский, в то время гость английского двора, который, будучи кузеном Глостера и племянником Бофорта, был подходящим выбором для посредничества.
Однако вопрос был далеко не решен, да и не мог быть решен после того, как епископ прибег к вооруженному противостоянию с Глостером, который, несмотря на свое сомнительное поведение, оставался протектором Англии и политически верховным правителем. Это был прямой вызов власти герцога, и Генри не выказал никаких признаков сожаления. На следующий день разгневанный канцлер написал брату Глостера Бедфорду, умоляя последнего вмешаться:
Высокородный и могущественный принц, и мой благороднейший лорд, я приветствую Вас со всем моим усердием. И поскольку Вы желаете благополучия королю, нашему государю, и его королевствам Англии и Франции, то и мы надеемся на Ваш приезд. Ибо, если Вы промедлите, то у Вас здесь такой брат, что дай Бог, чтобы он был хорошим человеком. Ибо Ваша милость знает, что выгода Франции зависит от благополучия Англии.
Написано в великой спешке в День Всех Святых.
Вашим верным слугой на всю мою жизнь.
Генри Уинчестер[359].
Это письмо необычно и многое говорит о душевном состоянии епископа. Он явно был в хороших отношениях с Бедфордом и мудро апеллировал к желанию герцога обеспечить хорошее управление в Англии и Франции, напоминая регенту, что без порядка в Англии ланкастерская Франция непременно падет. Генри не пытался скрыть своего отвращения к поведению Глостера, возможно, зная, что его адресат разделяет подобное мнение о своенравном герцоге. Епископ отметил, что писал письмо в большой спешке, и его гнев вполне ощутим. Он умолял Бедфорда вмешаться, пока не стало слишком поздно, и явно был не в ладах с Глостером. Бедфорд осознал всю серьезность ситуации и 20 декабря 1425 года вернулся в Англию, чтобы лично прервать бурное пребывание Глостера на посту протектора.
18 февраля 1426 года в Лестере собрался Парламент, и Бедфорд был полон решимости положить конец ожесточенной вражде между братом и дядей. Он открыто упрекнул многих присутствующих лордов, весьма грубо напомнив им, что они все еще находятся в состоянии войны с арманьякской Францией и не нуждаются во внутренних конфликтах. Подобные разногласия не принесли никому пользы. Бедфорд назначил комиссию для разрешения спора между Глостером и Генри Бофортом, в которую вошел брат епископа, герцог Эксетер. Обоим конфликтующим была предоставлена возможность изложить свои претензии.
У Глостера было много претензий к епископу, в том числе он возмущался тем, что его не пустили в Тауэр, и опасался, что его дядя замышляет захватить короля, и установить контроль над страной. Кроме того, Хамфри обвинил епископа Бофорта в попытке убийства тогдашнего принца Генриха в 1412 году, а затем в попытке убедить того же принца узурпировать трон его отца, Генриха IV.
Епископ, естественно, отверг эти обвинения. Он утверждал, что Тауэр был справедливо закрыт из-за подстрекательских законопроектов, которые были расклеены по Лондону, и этот приказ был полностью поддержан Советом. Он даже обвинил Глостера в том, что тот, прибыв в Тауэр, был "по-злому доволен" и действовал в "манере отпетых негодяев". Генри также твердо заявил, что "никогда не собирался накладывать руку на персону короля и управлять за него" из Элтема, а забаррикадировал Лондонский мост только для собственного "спокойствия и защиты". Чтобы не было никаких сомнений, он подтвердил свою прежнюю преданность королям Генриху IV и V и яростно отверг любые обвинения в том, что он замышлял какое-либо убийство или узурпацию. Это был решительный и хорошо продуманный ответ на порочащие обвинения Глостера[360].