В ответ комиссия заставила обоих конфликтующих родственников поставить свои имена под документом, обязующим их поддерживать мир и "никогда впредь не предпринимать никаких дел, не вызывать недовольства и не завидовать, что один из них выше другого". Однако епископа, к его большому разочарованию, также заставили принести извинения своему племяннику:
Милорд Глостер, я считаю своим великим долгом, уведомить Вас, что полученные Вами различные донесения о том что я злоумышляю против Вас, являются ложными.
Сир, я беру Бога в свидетели, что какие бы донесения ни были сделаны Вам обо мне, в том числе и теми, кто питал ко мне сильные пристрастия, Бог знает, я никогда не замышлял ничего такого, что могло бы нанести ущерб Вашей личности, чести или имуществу[361].
Возможно, он был оправдан в каких-либо значительных проступках, но тот факт, что Генри пришлось извиняться перед Глостером, был унизительным. 16 марта 1426 года Бофорт сложил с себя полномочия канцлера, и хотя неясно, было ли это его решением или его навязали в качестве дальнейшей уступки Глостеру, влияние епископа было теперь ограничено. Он быстро отстранился от двора, посетив лишь четыре заседания Совета в течение следующих двенадцати месяцев, что говорит о том, что он был встревожен последними событиями, и 14 мая получил от Совета разрешение покинуть страну для отъезда в паломничества[362]. Второй раз за десятилетие Генри Бофорт оказался не у дел.
Его брат Томас во время парламентских слушаний держался в стороне, однако его присутствие в комиссии по арбитражу между епископом и герцогом не вызывает сомнений. 26 мая он, наряду с Глостером, был включен в состав другой комиссии для устранения нарушений перемирия с шотландцами; 16 июля он получил аннуитет в 300 марок за свою роль в Совете, хотя, что именно послужило причиной этого пожалования, неясно[363]. Однако всего десять дней спустя герцог был смещен со своей должности адмирала Англии, Ирландии и Аквитании, которую он занимал много лет, и заменил его сам Бедфорд. Причина столь внезапной перемены не названа, но представляется вероятным, что Эксетер, которому шел пятидесятый год, снова заболел и был не в состоянии выполнять свои обязанности.
К декабрю состояние здоровья Томаса, резко ухудшилось, а сразу после Рождества герцог Эксетер, "мудрый и сведущий советник" трех сменявших друг друга ланкастерских королей, скончался в своем поместье Ист-Гринвич[364]. Это был еще один горький удар для семьи, последовавший вскоре после падения Генри Бофорта и смерти мужа Джоанны Ральфа Невилла. Эксетер зарекомендовал себя одним из лучших рыцарей Столетней войны, с отличием служа как на суше, так и на море. Хотя он не участвовал в битве при Азенкуре в 1415 году, именно он, как никто другой, обеспечил положение англичан во Франции вскоре после знаменитой победы Генриха V, доблестно удерживая Арфлёр и Руан, прежде чем стать капитаном Парижа и губернатором при Карле VI. Поэт и хронист Джон Хардинг считал Эксетера "дядей Генриха" ("uncle dere and trewe") и, несомненно, считал его человеком, полным "достойных качеств"[365].
Он был храбр на войне, набожен от природы и предан до глубины души.
Но прежде всего, он был щедр к тем, кому повезло меньше.
Хронист Уильям Вустерский писал об Эксетере в своем Itinerarium (Интернарии, Путешествии):
Каждый день у него бывало по 13 бедняков, и каждому из них подавали первое и второе блюда с двумя буханками пшеничного хлеба, и каждый из них получал по три пенса в день… Он сам платил поварам и заказывал 26 галлонов похлебки для бедняков, иногда их было 300, 200 или 100 в день, и каждый день он угощал их вином[366].
Однако герцог в своей благотворительности пошел еще дальше: в канун праздника Святой Марии каждой бедной женщине просившей милостыню давали комплект постельного белья, матрас, пару одеял и подушку, а каждой роженице — еду и вино каждый день. В Великий четверг Эксетер всегда омывал ноги беднякам, давал каждому одеяние и столько пенсов, сколько ему было лет, а иногда даже отдавал свой плащ, дублет, пояс и кошелек с деньгами. Он не терпел в своей компании клятвопреступников и лжецов, а если кто-то из тех, с кем он служил во Франции, испытывал в трудные времена, он обеспечивал его едой, топливом и свечами.
В январе в соборе Святого Павла состоялась заупокойная служба, и хотя на ней присутствовали ведущие члены двора, его брат Генри, вероятно, отсутствовал из-за того, что находился за границей. Возможно, из-за длительных отлучек из дома во время службы королям у герцога не осталось детей от жены Маргариты Невилл, которая пережила Томаса более чем на десять лет, а их единственный сын Генри умер в младенчестве. Главным скорбящим на похоронах Бофорта, в отсутствие его брата и жены, был, вероятно, единственный племянник по мужской линии, тогда находившийся на свободе, Эдмунд Бофорт. Однако представляется вероятным, что на похоронах присутствовала и многочисленная родня со стороны Невиллов, а также оставшиеся в живых родственники Суинфорда и Чосера.
С "траурной помпой" катафалк с телом Эксетера провезли по улицам Лондона в бенедиктинское аббатство Бери-Сент-Эдмундс, где он был погребен рядом с женой в часовне Святой Марии[367]. Некоторые современные источники утверждают, что герцог был похоронен в монастыре Маунт-Грейс в Северном Йоркшире, и хотя Эксетер сделал несколько пожертвований монастырю, включая оплату пяти капелланов для молитв за его душу после смерти в июне 1415 года[368], в его завещании было четко указано, где он желает быть похороненным:
Мое тело должно быть погребено вместе с Маргаритой, моей женой, в часовне Пресвятой Девы, пристроенной к церкви Бери-Сент-Эдмундс, в епархии Норвича.
Остальная часть завещания дает яркое представление о благотворительном и благочестивом характере Томаса. В переписанном 29 декабря, последнем завещании Эксетера смиренно просится "совершить тысячу месс за мою душу", а также помолиться за души его родителей, Джона Гонта и Екатерину Суинфорд. Любопытно, что герцог просил "не делать никаких роскошных или чрезвычайных расходов на мои похороны", хотя и пожелал, чтобы каждое утро и вечер перед погребением вокруг его тела ставили пять свечей и пять факелов. Продолжая свою склонность помогать нуждающимся даже после смерти, Эксетер также попросил пятьдесят бедных мужчин, одетых в белые полотняные хламиды с капюшонами, нести факелы во время его похорон, за что каждый из них "получит столько пенсов, сколько я прожил". Еще пятьдесят бедных женщин "с хорошим характером" также должны были быть привлечены в качестве плакальщиц.
Герцог завещал 4.000 марок монастырю, в котором он должен был быть похоронен, а также несколько сумм конкретным церковным деятелям, которые были полезны Эксетеру при его жизни, включая вестминстерского монаха Джона Лаудона и двух монахинь по имени Иоганна из Темпл-Бара и Алиса из Сент-Олбанс. Он также позаботился о том, чтобы оставить деньги для лондонских больниц Святой Марии, Святого Варфоломея, Святого Джайлса и Святого Томаса, а также выделил 100 фунтов стерлингов для распределения среди заключенных тюрем Ладгейт, Ньюгейт, Флит, Маршалси и Кингс-Бенч после их освобождения, хотя и оставил это на усмотрение своих душеприказчиков.
Семья занимала важное место в завещании Эксетера, хотя любопытно, что в нем нет упоминания о его брате Генри. Если исключить, что он не был указан в качестве душеприказчика или исполнителя, поскольку в то время находился за пределами страны, то епископ не был упомянут в завещании из-за своего огромного состояния или между братьями существовала какая-то скрытая проблема, о которой нет никаких свидетельств. Томас оставил своей сестре Джоанне книгу под названием Tristram, а его единоутробный брат Томас Суинфорд получил серебряный кубок. Еще один Томас Суинфорд, предположительно племянник Эксетера, получил 50 марок, а шестьдесят других членов его свиты были упомянуты по имени и получили разные суммы денег. Среди других известных лиц упомянутых в завещании были Джон де Вер, граф Оксфорд, получивший серебряный сосуд; Игнасио Клифтон, которому достались доспехи и две лошади; и Томас Ху, которому была завещана лошадь по кличке Данн. Казначей герцога Уильям Морли получил все владения Эксетера в Норвиче, а Ричарду Карбонеллу был оставлен бархатный дублет[369]. После продажи оставшихся имений, драгоценностей и серебряной посуды, а также погашения всех непогашенных займов, состояние герцога составило весьма скромные 6.787 фунтов стерлингов[370].
