Для Маргариты коронация ее единственного ребенка означала не только маловероятный ранее триумф Тюдоров валлийского происхождения, но и ее собственных предков, Бофортов. Их род восходит к 1372 году и рождению деда Маргариты Джона Бофорта, внебрачного сына Джона Гонта, исключительно богатого герцога Ланкастера и третьего сына Эдуарда III.

Таким образом, Бофорты имели королевское происхождение, а после последующего узаконивания в 1397 году стали верными приверженцами первых трех ланкастерских монархов, приобретя при этом значительное влияние. Однако к 1471 году только Маргарита оставалась последней представительницей рода по мужской линии, и этот статус она носила с неподдельной гордостью, как и ее единственный сын. В конце концов, именно кровь Бофортов дала Генриху возможность претендовать на трон.

В день коронации Генриха на знаменах и гобеленах по всему Лондону были изображены несколько королевских и династических эмблем, включая родовые знаки отличия, такие как английский герб и знаки святых Эдмунда Мученика и Эдуарда Исповедника. Новый король особенно старался привлечь внимание к трем своим собственным эмблемам. Первой была красная роза, которую король принял в знак родства с домом Ланкастеров и своим дядей Генрихом VI, единоутробным братом своего отца. Вторым был красный дракон — древний символ, который якобы носил валлийский король VII века Кадваладр, от которого Тюдоры вели свое происхождение[6]. Третьим символом, который использовал новый король, была порткулиса.

В эпоху, когда геральдические символы были столь же узнаваемы, как крупные бренды в наши дни, собравшиеся в аббатстве прекрасно понимали, на что намекает король, ведь порткулиса была общепризнанной эмблемой Бофортов, синонимом этой членов семьи, включая деда и прадеда Генриха, которых звали Джон. Позже король будет использовать девиз altera securitas со значком порткулисы, подчеркивая, что его происхождение от Бофортов лишь подкрепляет его притязания на трон, на который он смело претендовал по праву завоевания[7]. Чтобы ни у кого из собравшихся на коронационные торжества не оставались сомнения в том, что король гордится своим происхождением по материнской линии, была потрачена значительная сумма в 50 фунтов стерлингов на заказ 105 серебряных и позолоченных порткулис для раздачи присутствующим. Цель этого дорогостоящего мероприятия была очевидна: показать, что трон теперь принадлежит Бофортам, если не по имени, то уж точно по духу.

Невероятное восхождение Генриха Тюдора от валлийского изгнанника без гроша в кармане до короля Англии — один из самых примечательных эпизодов британской истории, но роль, которую сыграли в этом восхождении его родственники по материнской линии Бофорты, часто упускают из виду. Бофорты родились как бастарды в семье королевского герцога и его любовницы-иностранки при неопределенных обстоятельствах; они стали графами, герцогами и кардиналами, приобрели несметное богатство и влияние в первой половине XV века, прежде чем потерять все в серии катастрофических сражений между 1455 и 1471 годами. Именно постепенный упадок этого могущественного семейства во время Войны Роз открыл Генриху Тюдору путь к тому, чтобы возглавить Бофортов вместо своей матери. Триумф Тюдоров означал и возрождение рода Бофортов.

И все же в торжественной обстановке Вестминстерского аббатства, среди безудержного веселья присутствующих Маргарита Бофорт "очень нежно" плакала[8]. Хотя ее любимый сын, который "из неуклюжего и серьезного ребенка превратился в галантного и победоносного принца",[9] и теперь занимал трон, несчастья ее семьи заставили графиню опасаться, что за взлетом, возможно, неизбежно последует столь же стремительное падение. Как заключил епископ Фишер на ее похоронах, "когда она испытывала полную радость, она не позволяла себе говорить, что за этим последуют какие-то невзгоды"[10].

Если принять во внимание бурное существование Бофортов на протяжении всего XV века, беспокойство Маргариты, можно, легко понять. Джеффри Чосер, родственник Бофортов по своему браку, прекрасно передал это беспокойство в "Рассказе монаха", когда написал:

От счастья к печали — это могло бы стать девизом семьи Бофортов.

Пронзительный крик новорожденного раздался в освещенной свечами палате, отразившись от холодных каменных стен и возвестив встревоженным зрителям о появлении на свет еще одной души. Повитуха, чтобы успокоить младенца, быстро спеленала его, прежде чем заняться измученной матерью. Как и при любых других родах в средневековье, существовал повышенный риск того, что и мать, и ребенок могут пострадать от последствий родового процесса, поэтому самой насущной заботой присутствующих в палате было обеспечить сохранение жизни обоих. Особую опасность представляли послеродовые инфекции, поражавшие рожениц независимо от их достатка и статуса.

В XIV веке в обязанности акушерки входило перерезать пуповину ребенка и осмотреть его тело на предмет заметных физических уродств. Мать, пережившая роды без помощи современных обезболивающих средств, должна была отдыхать в затемненной палате до месяца, особенно если она принадлежала к знатному сословию. В соответствии с католической доктриной, мальчика крестили вскоре после рождения, и таким образом священник смыл с него первородный грех и очистил ребенка от всякого зла.

Этого ребенка окрестили Джоном, дав ему имя отца, Джона Гонта, 2-го герцога Ланкастера и одного из самых могущественных дворян королевства. Дедом мальчика был король Англии, "галантный и благородный король Эдуард III"[11], который занимал трон более сорока лет. Маленький Джон был ребенком с безупречной родословной по отцовской линии, которая включала восемь английских королей, начиная с Вильгельма Завоевателя, и связи с большинством европейских королевских домов.

Хотя рождение сына у такого видного деятеля, как герцог, часто становилось поводом для показного празднования, для малыша Джона таких торжеств предусмотрено не было. Подробности его рождения не сохранились в записях, а хронисты также проигнорировали это событие. И на то были веские причины: Джон родился вне брака и, будучи бастардом, не представлял особого интереса ни для кого за пределами круга ближайших родственников.

Его матерью была Екатерина Суинфорд, вдова, которая была любовницей герцога "в течение многих лет"[12], и, хотя последующие события позволяют предположить, что ее отношения с герцогом были основаны на взаимном чувстве привязанности, возможно, даже любви, ситуация на момент рождения их сына была сложной. Джон Гонт, возможно, и был самым богатым и влиятельным представителем аристократии, но он также был женатым человеком. Из уважения к своей супруге, кастильской принцессе Констанции, от имени которой герцог пытался реализовать свои династические амбиции, он проявлял определенную осторожность.

Поэтому точные сведения о рождении Джона скудны. Дата неясна, а место рождения также не поддается определению. Однако есть косвенные свидетельства, позволяющие выдвинуть несколько гипотез относительно этого события. В течение тринадцати месяцев в 1372 и 1373 годах герцог сделал Екатерина ряд имущественных и денежных подарков, что, возможно, свидетельствует о изменениях в ее физиологическом состоянии. 1 мая 1372 г. Гонт подарил Екатерина 10 фунтов стерлингов, а через две недели была выдана еще одна дарственная на аннуитет в 50 марок. 20 июня леди Суинфорд получила право опеки над линкольнширскими землями своего покойного мужа, а чуть более года спустя Екатерина получила еще одну денежную сумму. Наконец, 28 июня 1373 года она получила в дар дубовый лес[13].