Шастунов, помня завет отца, не жалел денег и занял большое помещение, состоящее из нескольких комнат, с хорошей обстановкой, коврами и зеркалами.

Он вернулся домой около шести часов. Было ещё темно. Но остерия в нижнем этаже была ярко освещена, и оттуда слышались шумные и оживлённые голоса. У дверей на улице стояли сани, возки. Кучера и форейторы, ёжась от холода, кутались в меховые полости саней и овчинные шубы.

Посреди улицы горели костры, и около них грелись дозорные и те, кто были одеты полегче. Пригревались и несколько оборванцев из голытьбы, от которой по улицам Москвы не было прохода.

Чтобы не проходить через остерию, во избежание встречи со знакомыми, Шастунов прошёл во двор. Тут он увидел большую дорожную карету, около которой суетились люди с факелами и фонарями, разгружая вещи. Очевидно, приехал новый постоялец.

Шастунов услышал французский говор. Маленький, худощавый человек, стоя у кареты, махал руками, подпрыгивал и всё время кричал:

— Plus vite! Plus vite! Canailles prenes garde!..[20]

Около него стоял высокий человек и молча наблюдал за выгрузкой вещей.

Шастунов подошёл и спросил по-французски высокого человека:

— Кто приехал?

— Viconte de Brissac, monsieur[21], — вежливо, приподнимая шляпу, ответил высокий человек.

Шастунов прошёл к себе. Васька встретил его и тотчас же сообщил, что в соседство приехал какой‑то иностранец, француз. Васька за время пребывания барина за границей выучился понимать французскую речь и при случае мог даже объясниться.

В соседнем помещении слышалась возня. Вносили чемоданы, переставляли мебель.

Хотя Шастунов и сильно устал за весь день, но спать ему не хотелось; уже к девяти часам ему было приказано явиться с нарядом в двадцать человек в Мастерскую палату. Он видел, что даже сам фельдмаршал Долгорукий не мог скрыть некоторой тревоги за завтрашний день. Спать было некогда.

Василий сбегал в остерию за ужином и скоро вернулся в сопровождении самой дочери хозяйки, хорошенькой Берты. Берта была деятельной помощницей матери и сама прислуживала особенно почётным гостям, к числу которых принадлежал и Шастунов. Кроме того, было заметно, что молодой офицер очень нравился ей. Берта недурно говорила по-русски, но прекрасно владела немецким языком, на котором и говорила с Шастуновым, так как её родного языка, голландского, он не знал.

Вся раскрасневшись, Берта торопливо накрыла стол, всё время искоса поглядывая на красивого постояльца, но Арсений Кириллович не замечал её присутствия, что, по-видимому, сильно огорчало молодую голландку. Она уже привыкла, что этот красивый офицер всегда так ласково говорил и шутил с нею.

Приготовив стол, она тихо вздохнула и вышла.

Едва Шастунов, сильно проголодавшийся, принялся за еду, как в соседней комнате раздался осторожный стук в двери. Шастунов услышал коверканую французскую речь Василия.

Видимо, чрезвычайно гордясь своими познаниями во французской речи, Василий, широко осклабясь, появился на пороге.

— Что там? — спросил князь.

— Камердир мусью виконта Бриссакова приходил, — отозвался Василий. — Мусью Бриссаков хочет видеть ваше сиятельство.

Шастунов удивлённо поднял брови.

— Проси же его, — приказал он. Василий моментально исчез.

В соседней комнате послышались шаги. Шастунов встал с места и пошёл навстречу. На пороге показалась стройная, худощавая фигура в чёрном атласном камзоле, белых чулках и чёрных туфлях с золотыми пряжками. Белое кружевное жабо оттеняло смуглое, с резкими чертами, красивое лицо с высоким лбом, вокруг которого беспорядочно лежали тёмные вьющиеся волосы, не прикрытые париком. Необыкновенно большие глаза поражали своей ясностью и острым, проницательным выражением. Виконт Бриссак остановился у порога и, поклонившись, проговорил:

— Прошу извинить меня, князь, я только что приехал и, узнав, что вы мой сосед и спать не собираетесь, поспешил восстановить с вами наше мимолётное знакомство в Париже.

Он снова поклонился. Какое‑то смутное воспоминание промелькнуло в уме Шастунова.

— Милости просим, виконт, — радушно ответил он, протягивая руку. — Благодарю вас за честь посещения. Поверьте, завтра или, точнее, сегодня я сам счёл бы долгом приветствовать вас. Садитесь, виконт, и не обидьте меня отказом разделить со мною мой скромный ужин, вернее, завтрак…

Князь улыбнулся. Виконт поблагодарил.

— Но простите, виконт, — начал князь, — хотя ваше лицо мне очень знакомо, но боюсь сознаться в своей непростительной забывчивости.

— Это очень естественно, — улыбаясь, ответил де Бриссак. — Мы встречались с вами в слишком многолюдном обществе и не были друг другу представлены. В Версале, среди тысячи приглашённых, вы, конечно, не заметили меня. Ведь парижанин в Париже не редкость. Не правда ли, князь? Но русский князь — это уже редкость. Вот почему я запомнил вас. А потом я раза два встречал вас у шевалье Сент-Круа, — медленно, с расстановкой закончил виконт.

При имени шевалье князь вздрогнул; множество воспоминаний и впечатлений об этом загадочном человеке пронеслось в его уме.

— Да, теперь я вспоминаю, — с усилием произнёс он.

— Шевалье сохранил о вас лучшие воспоминания, — продолжал виконт. — Он очень интересуется вашей судьбой.

Шастунов овладел собою и, наливая гостю вина, сказал:

— Для путешествия к нам, дорогой виконт, вы выбрали неудачное время. Вместо свадьбы вы попали на похороны…

— Да, — ответил виконт, — это действительно грустно. Этот юноша подавал так много надежд. Боюсь, что новый выбор не заменит его.

Шастунов кинул на него удивлённый взгляд.

— Как, вы уже знаете? — воскликнул он.

— Что? — ответил виконт. — Что избрана императрицей курляндская вдовствующая герцогиня? Что вы в составе посольства едете к ней в Митаву и везёте ей предложение короны под условием ограничения её власти?.. Да, это мы знаем.

Широко раскрытыми глазами глядел на него Шастунов.

— Но, виконт, — наконец произнёс он, — вы говорите удивительные вещи. Я ещё сам не знаю о том, что вы сказали. Я через час выступаю с караулом в Мастерскую палату и про посольство в Митаву ничего не знаю. Раз вы знаете, я не стану скрывать, что существует предположение ограничить императорскую власть.

Виконт задумчиво слушал его.

— Не удивляйтесь, дорогой князь; разве у шевалье вы не видели более удивительных вещей? Незримые нити протянулись по всему миру. Идеи бескрылые, но вольные незримыми путями переносятся с места на место, как семена цветов, как их пыль, разносимая ветром.

Он замолчал и, казалось, задумался.

— У вас есть поручение от вашего правительства? — тихо спросил Шастунов, словно боясь обидеть своего гостя.

— У меня нет правительства, — спокойно ответил Бриссак. — Всемирное братство правды и свободы может иметь только одно правительство… там… — и де Бриссак указал вверх. — Итак, дорогой друг, — переменяя тон, заговорил он, — вы едете в Митаву.

Шастунов сделал протестующий жест.

— Пусть будет так, — продолжал Бриссак. — От имени шевалье я должен сказать вам одно. Не старайтесь сегодня увидеть женщину с чёрными глазами и берегитесь её.

Арсений Кириллович побледнел. Он знал только одни чёрные глаза, и они преследовали его во сне и наяву… Глаза Лопухиной.

— Я хотел вас просить об одном, — услышал он голос виконта. — Скажите, где я могу увидеть князя Василия Лукича Долгорукого? У меня есть письмо от почтённого отца Жюбе, притом мы с ним старые знакомые. Вот ещё письмо от вашего посланника в Париже его отцу, канцлеру.

Шастунов был очень взволнован, тем не менее он любезно сообщил виконту, что лучше всего ему обратиться к резиденту французского двора Маньяну и вместе с ним поехать завтра в Мастерскую палату, где он найдёт и князя Василия Лукича, и графа Головкина.

Виконт поблагодарил и, вставая, добавил: