— Ну что, — гнусаво спросила она, — не рады мне?

— Вот это неблагодарность! — возмутился Орел, тыча за забор. — Я ради неё реку останавливаю, чтобы перейти сюда без моста, а она такая: «Ви што, ни рады?»

Он взглянул на Харона, ища поддержки, но ни он, ни Анна не улыбнулись его кривляниям. Харон осуждающе покачал головой.

— Рады мы тебе, — буркнул Орел. — Если б не были рады, нас бы здесь не было. Что случилось?

Он поднял на неё хмурый подозрительный взгляд.

Анна сначала растерялась, не зная, что сказать. Посмотрела на брата, на замок, на сумку… И вытерла глаза ещё раз.

— Я просто… — Она покачала головой, и голос её дрогнул. — Я просто больше не могу. Всё так сложно, и страшно, и… Он сделал свой выбор, — она вздохнула, — я сделала свой. Больше я ничего не могу…

Орел обернулся к Харону и опустил глаза. Когда-то они обсуждали вероятность того, что Анна вернётся. Сбежит от своего принца, поймёт, что та жизнь не для неё, и он, Орел, будет счастлив. Он будет подкалывать её, повторять «ну я же говорил!» и получать бесконечное удовольствие от того, как она дует губы, закатывает глаза и злится на него за то, что он, такой молодец, настоящий старший брат, был прав!

Только вот она здесь. Его предсказание сбылось. А он совсем не счастлив.

— Эй! — вдруг воскликнула Анна, пытаясь придать голосу бодрость. — Вы-то чего раскисли? Я в… — Она передёрнула плечами. — В порядке. Уже завтра всё начнётся заново. Мы будем далеко, и никакой человек в чёрном нас не достанет. Мы сделаем то, чего всегда хотели.

— Ты хотела, — заметил Орел, но Харон одёрнул его:

— Мы.

Анна посмотрела на него с благодарностью.

— У меня здесь, — она потрясла сумкой, — то, что нам поможет.

Орел заинтересованно прислушался к приглушённому звяканью и, подкравшись, как охотник к дичи, заглянул в сумку. Его глаза, казалось, полезли на лоб. Раскрыв рот, он качал головой, и ни слова не вылетало из горла. Харон тоже заглянул внутрь, и его круглое лицо вытянулось.

— Окей, — наконец выдавил Орел. — Неплохо. Нас посадит твой собственный муж. Думаю, нам пора убираться отсюда.

— Именно, — кивнула Анна. — Если мы задержимся хотя бы на день, то…

Она не договорила. Сама не знала, что будет. Хотелось верить, что, когда Филипп вернётся, он всё поймёт, бросится за ней. И тогда либо он скажет ей такое желанное «да», либо она должна будет сказать ему последнее ужасно тяжёлое «нет».

Лучше им просто не видеться.

— Давайте, ребята, — глухо произнесла она. — У нас много дел. — И протянула руку.

Старый дом наполнился суетой. Орел и Харон носились туда-сюда, грохоча тяжёлыми ботинками и падающими предметами.

— Барахольщики, — бурчала Анна, безучастно сидя на ручке дивана. — Подставку ты не берёшь, Орел! — вдруг выкрикнула она.

— Раскомандовалась! — громко запротестовал Орел. — Дома и часу не пробыла, а уже бесишь, Анка! Это военный сувенир!

— Оставь её здесь, Орел!

Орел затряс головой и бросил подставку для цветов в угол. Это была та самая, которую они с Хароном забрали из дома в посёлке на линии огня. Они планировали подставку продать, но что-то пошло не так, и та уже два года жила с ними. То пылилась, то служила вешалкой, но цветов не видела. Уже и не увидит…

И тут из кладовки вышел Харон, который тащил гору какой-то ерунды. Гора была такая высокая, что закрывала обзор, и Анна с Орелом, затаив дыхание, умоляли Харона не споткнуться. Но тот донёс гору до кухонного стола без приключений и, довольный собой, бросил все богатства на стол. Они рассыпались, гремя и клацая. Анна ударила себя по лбу и отвернулась, скрещивая руки на груди.

— Вместо того, чтобы дуться, — заметил Орел, изучая сокровища «горы», — лучше бы сказала, как мы доберёмся до твоего Форкселли.

Анна повернулась через плечо и посмотрела на брата как на идиота.

— Как и в прошлый раз: кораблём.

— А прятаться как в прошлый раз тоже нужно будет? — расхохотался Харон. Орел подхихикивал в кулак.

— Если вы не будете пытаться кого-то ограбить, то нет.

— Ну, так не интересно! — Орел закатил глаза — и упал на пол, уклоняясь от полетевшей в него молнии. — Ладно, ладно! — кричал он из-под стола. — Мы постараемся не хулиганить. Да, Харон?

— Обещаем! — Он торжественно поднял широкую ладонь.

— Как дети, ей-богу, — вздохнула Анна и отошла к окну. Всё заляпанное, пыльное, оно выходило на такой же неухоженный, совсем заросший сад. За кустами было не разглядеть ни дорогу, ни небо, и вечер делал гостиную ещё мрачнее.

В ушах звенело. Пальцы бесконтрольно скользили по грязному стеклу. Мир размылся, и все чувства обратились в одно безнадёжное желание, чтобы каким угодно образом всё стало проще.

Она пыталась. Она сделала всё, что могла. Даже если нет, было уже поздно. Она сделала свой выбор. Теперь всё лежало в руках судьбы, и, если Небо смилостивится, он придёт. Если нет…

Ещё один вдох. Дрожащий, прерывистый.

Анна сжала одной ладонью другую до хруста в суставах. Коже всё ещё казалось, что на пальце кольцо, и эти фантомы мучили её, нервировали, расстраивали, а она так хотела, чтобы ей позволили просто забыть. Вычеркнуть, будто и не было этих непостоянных полутора лет. Вернуться к точке, в которой они были любовниками, не больше. Тогда ещё была возможность отступить и не тешиться надеждами, что они могут быть вместе и счастливы. Она достаточно обманывала и себя, и его. Зачем было ещё раз об этом напоминать?

Но ни воспоминания, ни линии уз брака на ладони нельзя было просто стереть. Узоры исчезнут только тогда, когда брак официально расторгнут. Анна была уверена, что Элиад Керрелл распорядится сделать это как можно скорее. Ей было даже интересно, насколько скоро. Будет ли с этим сложно смириться?

Анна взглянула на свою ладонь, тряхнула головой и отвернулась от окна. Слишком много времени она тратила на мысли, которые вели в никуда.

— Вы готовы? — строго спросила Анна, проходя в кухню, где Орел и Харон уже разобрали «гору» на две кучи: в одной барахло было потенциально полезное, а во второй то, что они решили всё-таки оставить. — Нам нельзя здесь долго находиться. Он знает об этом доме и может прийти в любой момент. Я удивлена, что он до сих пор не пришёл…

— А ты хочешь, чтобы он пришёл? — спросил Орел, выкидывая шестерёнку в кучу «не берём».

Анна натянула кожаные перчатки без пальцев, скрывающие все узоры, связывающие её с Керреллами, посмотрела на Орела… и опустила глаза.

На вопрос она так и не ответила. Да Орел и не ждал. Ответ он и так знал и чувствовал себя неудобно. Кажется, ему стоило сказать, что он сожалеет или что-то наподобие. А он вроде бы не сожалел. Не должен был. Но видеть Анну разбитой и подавленной было непривычно и совсем не приятно. Как бы она ни пыталась храбриться и прятаться за командным тоном, Орел всё понимал. Кроме того, как он может помочь. И может ли вообще.

— Ну, мы, как бы, готовы. — Харон почесал шею, оглядывая горы вещей, выросшие в коридоре и на кухне. — Это бы только… э, сложить?

Филипп вернулся в Вальд с едким скользким чувством, какое преследовало его весь день после ссоры с Анной. Они могли кричать, не понимать друг друга, не сходиться во мнении, но не ссорились. Не так. Он жалел о том, что и как сказал. Жалел, что ушёл, оставив её в таком состоянии.

Филипп давил чувство вины переговорами и бумагами, заглушал его, как только мог, но стоило отвлечься — и оно вспыхивало снова, гнало домой. А он не мог. Только пытался закончить со всем и уйти, как секретари приносили ещё что-то, кто-то жаждал его аудиенции или, напротив, приглашал к себе. Родерт крутился как белка в колесе и был рад чувствовать себя полезным, хотя одно из заданий его смутило. В первую очередь секретностью: его величество не любил, когда что-то делалось за его спиной, но приказ есть приказ, как он мог сказать что-то против?

Вечером Филипп, мучимый ощущением, что упускает что-то важное, передал Родерту стопку документов, которые надо было разнести, и едва ли не сбежал в портал домой.