Альен раскрыла рот, чтобы возразить, но лишь тряхнула головой и буркнула: «Как скажете».

И вот Анна стояла в лесу, который знала как свои пять пальцев. Охотничьи угодья Керреллов, где она неплохо проводила почти четыре года жизни, тихо и спокойно охотясь на запрещённых зверей, пока не встретила Филиппа и чёрт не дёрнул её выстрелить, привлечь внимание.

Анна уверенно повернулась в сторону, где рос дуб, у которого он её поцеловал. Кто знал, что их игра в кошки-мышки зайдёт настолько далеко!

Подумать только! Скоро начнётся третье лето с того момента! А лес, казалось, и не изменился. Только сейчас листва была ещё совсем тонкая, светлая, и салатовые блики играли на земле, разбегаясь хороводами по спутанным веткам и истоптанным тропинкам при каждом дуновении ветра.

Анна брела по лесу, проводя пальцами по стволам, замечая на них следы клювов, когтей и стрел. Лениво обнимали деревья глейдеры[1], над головой щебетали птицы. Тонкие ветки кустов цеплялись за юбку, словно не хотели отпускать. Воздух пах сладковатой липой, пыльцой и приближающимся летом, но не свободой.

Там, где деревья редели, становились тоньше, уже виднелся высокий деревянный забор. Через него никогда не составляло труда перелететь, словно его никто не охранял. Они с Филиппом часто встречались там и могли часами разговаривать: о политике, об охоте, о животных, лесах, о том, какая разная жизнь на двух берегах одной реки. И всё было просто и без каких-либо обязательств.

А потом она оказалась в клетке.

И как же это было иронично! Она столько раз уходила от наказаний, от заключений и судов, а сейчас попалась. Сдалась почти добровольно. Поставила слишком много на глупый план, который должен был позволить ей усидеть на двух стульях и который катастрофически проваливался.

Потому что два самых дорогих мужчины в её жизни — Филипп и Орел — оказались по разные стороны её клетки. И чтобы быть с одним, было нужно оставить другого.

Но как можно было выбрать, если они оба доводили её до белого каления?!

Филипп порой становился невыносимым. Будто его разум заменил список правил. А ведь он мог их нарушать! Он умел и любил это делать. Где-то далеко, где на него не давила власть отца, где не было людей, которые от него чего-то ждут, где властвовали сила и воля, — там он раскрывался. Он нравился ей в седле, нравится с растрёпанными волосами, нравился, когда сидел на земле, играя с собаками или драконами. Но он будто специально затягивал себя в китель, отстранённо говорил что-то про договорённости с отцом и уезжал. Казалось, что он где-то потерял того настоящего себя. Потерял цель. Ушла война — ушло стремление, и он просто не знал, куда себя деть в мире, который был ему чужд.

Если бы он только признался сам себе, что ему было бы лучше где-то ещё! Где-то далеко…

Анна закрыла глаза и покачала головой. Он никогда этого не сделает. Не признается и не убежит. Даже с ней. Даже ради собственного блага. Ведь кто-то когда-то сказал, что герои не убегают. А он всё ещё хотел быть героем.

Орел же просто был идиотом. Таким же, как всегда. Упёртым ослом, для которого есть одна правда и одна ложь. Чёрное и белое. Никаких полутонов, никаких «между», никаких исключений. Никакого желания понять. Он не собирался её слушать, продолжал игнорировать письма, хотя Анна упорно посылала ему коротенькие записки. Если они и не пробьют его броню, то хотя бы потреплют нервы.

Анна тряхнула головой, раздражённо выдула воздух и повернула в другую сторону от забора, от дуба. Они только вводили её в уныние и заставляли думать о том, что она так сильно хотела получить свою идеальную жизнь, что в итоге запуталась, что и для чего делала. Да и для кого, если пока счастливее не стала даже она сама?

Лес сгущался, воздух становился прохладнее и тяжелее, пропитываясь сыростью. Совсем близко слышалось журчание ключа, бегущего по пологому склону к реке. Он широко разлился и скакал по сточенным плоским камням, переливаясь и блестя под редкими солнечными лучами. Анна присела и дотронулась до воды. Прохладные струи приятно обволокли ладонь, просачиваясь между пальцами, и она могла бы просидеть так вечность, просто следя за бликами.

Но новое шуршание за спиной заставило дёрнуться и осмотреться.

Никого.

Наверно, зверь или птица проскочили в кустах.

Паранойя однажды сведёт её с ума окончательно! Анна покачала головой, провела мокрой рукой по лбу и волосам, ещё раз коротко огляделась, и задорная усмешка тронула губы. Она сняла ботинки и, поддерживая юбку, чтобы не намочить, шагнула вперёд. Крошечные, обтёсанные водой камушки кололись, пока она осторожно перешагивала с одного плоского камня на другой, но даже это казалось приятным. Ей слишком редко удавалось вырваться куда-то из замка, где она успела возненавидеть каждую вещь.

Вещи! Её нервировали вещи! По правде говоря, сейчас её нервировало всё.

Со вздохом Анна подняла лицо к небу и закрыла глаза, отдаваясь ощущениям. Ветер приятно прошёлся по коже. Холодные струи воды пробивались под стопами, щекотали пальцы. Она сильнее сжала юбку. Вот она — жизнь. Настоящая, струящаяся, текущая так, как должна. То, что она так любила. То, чего ей так не хватало.

И снова шорох. В этот раз чёткий, близкий. Всплеск, словно несколько камушков скатилось в воду.

Анна распахнула глаза, обернулась на звук и отшатнулась. Юбка упала в воду и тут же пошла тёмными пятнами по подолу.

— Привет, Анка, — выпалил Орел, и губы его растянулись в гаденькой ухмылке. — Развлекаешься? Я вижу, ты не одна.

Анна закатила глаза.

— А ты, видимо, один?

— Слава физиологии! — рассмеялся Орел, разводя руками. Его ладони и предплечья были замотаны бинтами, а у плеч краснели борозды шрамов и царапин.

— Это даже забавно, — говорил он. — Я ведь почти не поверил. Мало ли что тот кретин мог сказать, откуда ему знать вообще. Я не думал, что… что ты позволишь ему сделать с собой такое. А может… — в руке Орела блеснул нож, и он бросил на Анну тяжёлый, полный обиды взгляд.

— Не смей, Орел, — прошипела она.

— И что ты мне сделаешь? — Он поднял брови и засунул одну руку в карман, прохаживаясь по самому краю ключа и поглаживая пальцами лезвие. Из тонких порезов сочилась кровь. — Убьёшь? Ты в лучшие времена бы этого не сделала, а сейчас?..

Он пренебрежительно махнул на сестру рукой.

Яркая молния пролетела мимо его носа. Орел распахнул глаза и замер.

— Покалечить я тебя всё ещё могу, братец, — Анна опустила руку, вокруг которой до сих пор летали тонкие молнии. — И тут не будет Харона, чтобы помочь. Не пори чушь, прошу тебя, — её голос стал тише.

Орел повернулся.

— Я скучаю, Анка, — проговорил он. — Сначала мы потеряли Хога, теперь тебя. А я к тебе слишком привык, представляешь! Мы всю жизнь были вместе! Харон… С ним всё равно не так. И если Хог не может вернуться, то ты могла бы. Но… — Орел бросил ревнивый взгляд на живот сестры, который не могло скрыть даже свободное платье. — Теперь у вас есть это, и ты от него не уйдёшь. На нас тебе наплевать.

— Заткнись, Орел, — процедила Анна. — Заткнись и подавись своими «скучаю». Если бы ты по мне скучал, ты бы не строил из себя обиженного мальчишку, а попробовал бы со мной поговорить. Неужели я так многого прошу?! Неужели то, что я вообще пришла тогда на помощь тебе, идиоту, который верит первым встречным, не показывает, что мне, мать твою, не плевать?! Тебе стоит понять наконец, что я делаю это не просто так!

— Да я давно понял: ты делаешь всё для этого урода! И защищала ты тогда не меня, а керрелловскую реликвию. Признайся себе, Анна! Ты уже променяла то, что тебе близко и нужно, на него и всё то дерьмо, к нему предлагающееся. Теперь ещё и детей от него рожать будешь. Прекрасно, не так ли? То, о чём ты всегда мечтала!

С зажатого в руке ножа капала кровь. Орел покачал головой и с выражением глубочайшей обиды на лице, не целясь, бросил его в Анну. Та выпустила в него молнию и ещё долго смотрела, как в загустевшем воздухе разряд врезается в острие ножа и то раскалывается пополам. Нож беззвучно падает в воду, окрашивая её в красный, и кровь обволакивает камни. Медленно, как патока.