Откуда взялась тетя Саня, Женя так и не поняла. Только зашла за угол и дошагала до другого, а она уже тут. Белые волосы развеваются на легком ветру. На глаза надвинут темный платок.

— Ты чего? — недовольно спросила она Женю, как будто даже не удивившись ее появлению.

— Тетя Саня, Михаил куда-то ушел…

— Ну, ушел и ушел, тебе-то что?

Старуха скинула с двери дужку замка и скрылась в избушке. Женя нерешительно потопталась на крыльце, нахмурилась и без приглашения нырнула в крошечные сени.

— Я переживаю, — выпалила она. — Третий день его нет.

Тетя Саня быстрым движением сдвинула платок назад и, закинув руки, сноровисто заплела косу. Проделала она это так легко, будто и не девяносто ей скоро. Перекинула косу на грудь, и цепко посмотрела на Женю, изучая, что там у нее внутри.

— Некогда мне с тобой лясы точить, — наконец, выдала она, и поплыла к занавеске.

— Значит, с ним всё в порядке? — бросила в спину Женя.

Вот же вредная бабуся, неужели трудно сказать? Тетя Саня обернулась, еще раз смерила ее с головы до ног взглядом и вдруг усмехнулась:

— Да кто ж знает, в порядке или нет… Он и сам не знает.

Женя озадаченно молчала. Вот что она имела в виду? Что за таинственные фразы? Тетя Саня провела гладкими, как у молодой женщины руками, по юбке. Чисто ведьма, не стареет!

— Сядь-ка ты, девка, вот сюда, — вздохнула она и указала на скамейку.

Женя послушно села. Хозяйка избушки невесомо опустилась рядом. От нее исходил слабый запах трав. Тетя Саня тяжело вздохнула:

— Сам-то он не расскажет. Тогда я. Никому не говорила. Восемь лет, как молчу… А тебе знать надо, — сурово сказала она, глядя в бревенчатую стену.

Женя не стала спрашивать, почему именно ей нужно что-то знать о Михаиле. Хотя, конечно, смутно догадывалась. По долгому взгляду, по тому, как он всё чаще брал ее за руку, когда показывал окрестности, по теплу, которое струилось между ними, хотя оба принимали равнодушный вид. Часто, особенно перед сном, думала, что это? Никогда ей не нравились крупные мужчины с простоватыми чертами лица. Эдакие увальни. Тянуло к таким, как Глеб. Быстрым, решительным, напористым, с оливковыми глазами… А тут… стала ловить себя на мысли, что не хватает ей этого медведя, если долго не видит, что беспокоится о нем и радуется встрече. Говорят друг с другом не много, чаще вообще молчат, но это молчание такое уютное… теплое и мурлычащее, как домашний кот.

— Откуда ты про Мишку-то узнала? — спросила тетя Саня.

Женя пожала плечами:

— Так, в интернете познакомились, он зачем-то в женские разговоры влез… Мы с ним спорить начали…

Старушка кивнула, будто и не услышала ничего необычного.

— Да, куда он только не лез. Теперь вот хромой.

Она помолчала и продолжила:

— Жена у него была, Софья и две дочки-двойняшки. Крохотные совсем, только ходить начали. Миша души в них не чаял. Они к родителям ее на море летали, а он остался, работы много было. Поехал в аэропорт встретить. А самолет приземлился плохо, случилось что-то, загорелся. Софья с девчонками выбраться не смогли. Там потом те, кто выскочить успел, рассказывали, как здоровые мужики женщин и детей раскидывали и сами к выходу лезли. Как тараканы, прости Господи, из горящей избы… Ну, вот и их затолкали, не помогли, не пропустили… Так и нашли потом ее, с прижатыми к себе дочками.

Женя слушала завороженно, распахнутые на пол-лица глаза испуганно смотрели на рассказчицу. И здесь огонь не пощадил, забрал самое ценное. И никто не помог. Так вот почему Михаил с тоской говорил о том, что пчелы согревают друг друга, помогают… А люди нет…

— Мишка, как озверел. Сначала пил, друзья его караулили, чтоб чего с собой не сотворил, потом по бабам пошел, что ни день, то новая, потом в работу нырнул и вот тут начал всё строить, потом на этих штуках, которые по снегу ездят, гонять начал, да по рекам сплавляться в самый паводок. Ну, вот и допрыгался, едва жив остался. Лодка перевернулась, по камням его протащила, думали всё. Найти не могли. А потом наткнулись. Пока несли, пока вертолет ждали, врачи боялись, не довезут. Но ничего, оклемался. Только вот хромает. После этого случая он, как замерз душой. Затаился в нашем захолустье. С пчелами всё возится…

Тетя Саня снова замолкла. Слышны были только ходики на стене.

— А я ему говорила: пройдет время, вернется к тебе твоя душа, сама придет. Пришлют Софья и девочки того, кого выберут. Так что ты это, Женечка, ты…Я вижу. Чувствую, — твердо сказала старушка.

— Но может быть, вы ошиблись, — смущенно и тихо спросила Женя.

— Я-то? — усмехнулась старушка. — Это вряд ли… Я немножко ведаю. Меня шаманкой кличут. А я ведунья.

Прозвучало это так просто, что Женя сразу поверила. Никогда не верила ни в магию, ни в колдовство, ни в предсказания, а беловолосой тете Сане поверила.

Маленькая фигурка шевельнулась, встала и оправила длинную юбку:

— Приедет, Мишка скоро. Година очередная. На лебедей смотрит. Думает, это они — души светлые. Он всегда убегает в эти дни. Как будто можно от себя убежать.

В зрительном зале почти никого не было. Глеб специально выбрал старый кинотеатр в пригороде, где показывали авторские фильмы. Черно-белые, короткие, непонятные. Под заунывную музыку, а часто и в совершенной тишине, на экране двигались человеческие фигуры, в балахонах, кринолинах из железных обручей, картонных треугольных колпаках. Они кривлялись, падали, ползли и корчились. Время от времени взвизгивала труба или скрежетали цепи лебедок. Глеб наблюдал, как будто со стороны.

Он специально выбрал такое место. Здесь можно было не вникать в происходящее и попытаться заглянуть в себя. Неподвижные черные силуэты редких любителей новаторства выглядели застывшим продолжением персонажей. Словно те, кто уже устал гримасничать и ломаться выпрыгнули с экрана и расселись на неудобных старых креслах. Кинотеатр был не из модных, и старое советское наследие в виде обтянутых потрескавшимся кожзамом сидений, больно впивалось в ягодицы и спину. К тому же в зале было прохладно.

Ссутулившись, Глеб кутался в куртку, сжимал в карманах кулаки. Он напоминал себе чудом спасшегося в кораблекрушении человека. Сидит в утлой лодчонке и с тревогой следит, как прибывает вода через прореху. Холодно, страшно и одиноко. Вокруг бескрайний океан, и только ветер куда-то гонит хлипкую посудину. Ни паруса, ни навигатора, ни руля, ни весел. Остается только ждать, когда это кончится. Хоть как-то. Вода плещется у щиколотки, и тогда он хватает консервную банку и торопливо черпает. Снова замирает. Ждет, пока опять не захочется жить. Лодку бросает из стороны в сторону, но нет ни плана спасения, ни решимости погибнуть.

Глеб ушел в работу, из офиса ехал в спортзал, где до кровавых кругов перед глазами тягал тяжести. Молчаливый таксист отвозил его на съемную квартиру, в единственную комнату, заставленную до потолка коробками. Зачем-то он сохранил все Женины вещи. Ходил, ковырял картон пальцем, как будто так можно было добраться до нее. В моменты, когда душила черным колпаком тьма, и дышать становилось невыносимо, он уезжал к Анне. Там погружался в страсть, чтобы не думать и не бояться. Не смаковал, не цедил по глоточку, чтобы на утро не было похмелья, а пил ее бутылками, одну за одной, лишь бы не останавливаться и не возвращаться в реальность, где его поджидают страхи. Засыпал лишь под утро. Измученная, но довольная Анна тихо спала рядом.

Глеб подзаряжался, как батарейка. Под кожей пульсировало и разгоралось умиротворение. Появлялись эйфория и желание свернуть горы. Мир переставал быть колючим, а будущее из сжатой до минимума точки, разрасталось до светлого радужного пятна.

Из кинотеатра он вышел разбитым. Сказались мелькавшие на экране образы и тошнотворные звуки. Они, как занозы, впились в мозг. Был только один способ избавиться от этого состояния — поехать к Анне. Его появление никогда ее не удивляло. Открыв дверь, она брала его за руку и вела к панорамным окнам. Стоя перед полупрозрачной стеной, Глеб прижимал Анну к себе и замирал, уткнувшись носом в прохладные платиновые волосы. Она не сопротивлялась. Ждала, безвольно опустив руки, транслировала ему энергию, а он наслаждался ощущением покоя, которое волнами расходилось по всему телу.