— Я не вовремя…

Женя закрыла дверь и беспомощно осталась стоять рядом. При всем уважении к пожилой даме, слушать ее не хотелось. О чем им разговаривать? Женя смотрела в пол, надеясь, что Маргарита Сергеевна всё поймет и уйдет сама.

— Женя, — голос Маргариты звучал уверенно, — вспомни, как ты ничего не боялась и в первую же нашу встречу начала со мной спорить… Мало, кто на такое решался. Мало, кому я позволяла. Но в тебе чувствовался стержень. И это мне понравилось.

Она замолчала, словно пыталась найти нужные слова. Через несколько секунд продолжила:

— Ты не отвечаешь на мои звонки, значит, у тебя для этого есть веские причины. Ты вправе выгнать меня и не обязана слушать. Но Женя… мне казалось, мы уважаем друг друга… Прошу. Выслушай меня и… может быть, это позволит тебе принять мою помощь. Я знаю, тебе сейчас это крайне нужно…

— Спасибо, Маргарита Сергеевна, но я справлюсь сама, — деревянным голосом сказала Женя, размышляя о том, как же хочется горячего супа.

— Не справляешься, Женя! — довольно жестко осадила ее Маргарита.

Она скользнула взглядом по пакету, который всё еще болтался в руке девушки, потом по ее измученному осунувшемуся лицу. Материнской жалостью заплакало сердце. Маргарита Сергеевна скинула пальто и положила его на банкетку, потом забрала из руки Жени пакет и подтолкнула ее в сторону кухни.

Девушка, не возражая, подчинилась. Сил возмущаться и сопротивляться, не было. Как большая ватная кукла, примостилась на стуле. Маргарита Сергеевна сполоснула руки и, вынув из пакета контейнер с супом, осторожно его открыла. Втянув запах, улыбнулась:

— Я тоже очень люблю тыквенный…

Женя равнодушно смотрела мимо. Маргарита по-хозяйски залезла в шкафчик, достала бирюзовую глубокую миску и осторожно перелила туда еще горячую густую жидкость. Поставила перед Женей и положила на стол ложку:

— Ешь, Женя… тебе нужно поесть…

Женя не спеша посыпала суп тыквенными семечками и бросила сухарики. В приятном сладковатом аромате чувствовался запах мускатного ореха. Маргарита Сергеевна внимательно посмотрела, вздохнула и отошла к окну, словно не хотела никого смущать.

Тихо позвякивала ложка, терпеливо ожидал своей очереди банановый десерт. Когда Маргарита поняла, что Женя всё съела, она подвинула к столу стул и устроилась напротив.

— Ты узнала про Анну? — с болью в голосе спросила она.

Женя опустила голову. По худой шее пробежал спазм, а неприкрытая волосами щека заалела шрамом. Маргарита Сергеевна сжала пальцы. Рубиновый камень больно врезался в кожу. Женщина тяжело вздохнула:

— Анне было пять, когда родился Павлик. Она отреагировала очень болезненно, но меня все успокаивали. Обычное дело: ревность к младшему, пройдет. Не прошло. Стало только хуже. Однажды я зашла, а Анна подушкой его в кроватке придавила, не голову, нет… тельце. А Павлик носиком уткнулся в матрас, а головенку повернуть не может, тяжело ему от подушки. «Я играю с ним, мама», — сказала мне тогда она. А я больше наедине их не оставляла. Саша… мой муж ругался, говорил, что я выдумываю, не верил ничему. Павлик стал постарше, но Анна так и не привыкла. Толкала, отбирала игрушки, щипала его до синяков… А он всё к ней тянулся. Улыбается и тянет ручонки, а она смеется и щиплет его, щиплет, выкручивает кожу… Тут уж и Саша подключился. Разговаривал с ней, объяснял. Анна, вроде бы, и помягче стала. Даже иногда играла с Павликом, правда, как-то отстраненно, как будто он для нее кукла ожившая.

Маргарита Сергеевна замолчала и подняла глаза на Женю. Она слушала ее, как слушают страшную сказку дети.

— А в тот день, — хрипло продолжила Маргарита, — в тот день они на турбазу поехали. Говорят, матери предчувствуют что-то… но нет… Ничего. Наоборот, я даже обрадовалась. До сих пор помню, как Анна подхватила Павлика под руки и пыталась с ним кружиться по комнате. «Павлик увидит рыб, Павлик увидит рыб! Хочешь узнать, где живут рыбки?» — ее голос до сих пор у меня в ушах. Ее голос и его смех… как колокольчик. Ничего… Ничего я не заподозрила…

Саша потом рассказывал, что отошел от них всего на минуту. Лед крепкий, открытой воды нет… вот и отошел к ящику. Когда услышал шум… поздно было. Кинулся за торосы, увидел, что Анна стоит у проруби. Спокойно так стоит и смотрит в воду. И лицо у нее такое было… Каменное лицо…

На похороны мы ее не взяли. А когда вернулись, увидели, что все фотографии Павлика, все до единой, она ножницами изрезала и разорвала. Уцелела одна чудом. Мы перестали о Павлике говорить. Не могла я при ней… И где похоронен он, ей тоже не говорили. Пока сама не узнала и могилу не разгромила. Но это позже было, а вот года через два после его смерти, Анна призналась, будто видит какую-то черноволосую женщину, когда моется. Она, и правда, после смерти брата, стала бояться воды. Очень боялась, а я цеплялась за этот ее страх, как за спасательный круг. Всё думала: раз боится воды, значит, тоже испугалась, когда Павлик в прорубь упал. Значит… не она это…

Я спрашивала ее… много раз спрашивала, а она всё, как заведенная: он сам, поскользнулся и упал. Саша ей не верил. Отстранился, замечать перестал, как будто нет ее в доме. Произнес лишь одну фразу: я видел ее лицо.

Маргарита затихла. Женя тоже молчала. Через минуту голос задребезжал снова.

— И вот теперь она принесла зло в твою семью. И я снова оказалась бессильна. Анна разрушает всё, к чему прикасается. Поэтому, Женя, я прошу… позволь мне помочь тебе. У меня есть для этого возможности. Я делаю это не для тебя. Мы все эгоистичны. Я делаю это, прежде всего, для себя. Чтобы хоть немного успокоить свое сердце. Мне еще перед ним, — Маргарита Сергеевна подняла глаза к потолку, — отвечать…

— За что? — вдруг спросила Женя.

— За дочь. За свою жестокую дочь. У которой нет души.

Тихо загудел холодильник, и одновременно, набирая нужную температуру, щелкнул термопот.

— Женя… пожалуйста, подумай… Я не знаю, что ты решишь насчет Глеба, хотя нет, вру, знаю… потому что немного знаю тебя… Но тебе понадобятся деньги. Позволь мне помочь. Будь милосердна и позволь мне облегчить душу… хотя бы так. И я надеюсь, что ты не посчитаешь это откупом… Так ты поможешь мне… — умоляюще прошептала Маргарита.

Ветер выбрался за пределы города, долетел до кладбища. Покружил между памятниками и плитами, будто играл с кем-то в прятки. Никого не нашел и разозлился, завыл от отчаяния, задул еще сильнее, отчего на белеющем в сумраке крыле ангела, завертелся медальон, а потом сорвался и упал вниз.

Женя не спала всю ночь. Мысли кружили стаями, цеплялись одна за другую, как лоскутки сшивались черными нитками тревоги и страха. После разговора с Маргаритой Сергеевной, хотелось помчаться к Глебу. Найти, всё объяснить и спасти. Женя не могла дождаться, когда Маргарита уйдет. Почему эта женщина всё время говорит о ней? Ведь в опасности Глеб…

— Подумай, — еще раз попросила Маргарита, стоя уже в дверях. — Если тебе так проще, рассчитай сумму. Пускай это будет в долг. Постепенно отдашь. Не отказывайся, Женя… Я-то знаю, что эти деньги ты потратишь не на развлечения. Когда-то я спрятала свою боль от всех и попыталась жить обычной жизнью… Не вышло… Не повторяй моей ошибки, Женя, иначе останешься несчастной на всю жизнь…

Маргарита Сергеевна исчезла. Сейчас в прихожей стояла старая женщина с усталыми глазами и опущенными вниз уголками губ. Мать с выпотрошенной наизнанку душой. И сердце Жени дрогнуло.

— Я подумаю… — тихо ответила она.

Маргарита слабо улыбнулась, холодные пальцы сжали напоследок руку. Женя осталась одна.

Под утро, устав от бесконечного клубка мыслей, решила написать Апелле. Пусть ничего не посоветует, но выслушает. Всё не в пустоту улетят ее сомнения и страхи.

— Это хорошая помощь, — пришел ответ. — Нужно принять. Через себя ты поможешь ей. И у тебя появятся новые возможности. Это правильно. Если в твоей жизни возникают люди, которые хотят помочь, значит, так нужно.