Он утвердился в этом решении, вспомнив о том, что порой проводились расследования в связи с беспричинным и бесследным исчезновением рабынь. Впрочем, он отлично знал, что никакое расследование не могло быть проведено в доме префекта претория.

Часом позже, почувствовав желание, вызванное воспоминанием о кратковременной близости с девушкой, ее повелитель приказал привести ее к нему в спальню, где и лишил ее девственности. И хотя позднее она, может быть, и плакала из-за этого, ей все же следовало радоваться, ибо теперь ее уже не могли избрать в качестве жертвы.

У алтаря, несколько позднее, пролилась кровь двух молоденьких ягниц, так как в жертву великой Астарте всегда должны приноситься только женские особи, сохранившие невинность.

Забегая вперед, необходимо заметить, что Иоанн Каппадокиец до конца своих дней клял себя зато, что поддался слабости и насладился близостью со своей красивой рабыней вместо того, чтобы принести ее в жертву…

Возвращаясь в город на своей позолоченной прогулочной барке, Иоанн услышал какой-то отдаленный гул.

Он как раз беседовал с Мурзой, капитаном барки, и был вынужден замолчать, поскольку все нарастающий звук заглушил его слова. Величественный и мощный, он, казалось, несется над водой со всех сторон. Наконец он стих, но спустя минуту раздался снова.

Опять наступила тишина — и снова могучий удар.

— Заупокойный звон! — воскликнул Иоанн. — Это главный колокол Святой Софии!

Теперь все они — префект, капитан и шестнадцать невольников-гребцов — слушали, затаив дыхание, как главный колокол продолжает раз за разом возвещать о чьей-то кончине.

Лицо Иоанна сначала побелело, затем покрылось красными пятнами.

— Император! Ему, должно быть, стало хуже за те дни, пока я отсутствовал.

Он в ярости повернулся к Мурзе.

— Пусть эти ленивые собаки гребут по-настоящему! Нельзя терять ни минуты! Вперед! Вперед! Я должен быть во дворце немедленно!

Рабы склонились над своими веслами, и вода под их лопастями закипела. Но Иоанн продолжал неистовствовать.

— Гони! Пусти в ход бич! — кричал он. — Я должен успеть!

На взмокших спинах гребцов вспухли бурые рубцы — Мурза забегал между ними, размахивая плетью. Но рабы и без того делали все возможное, и даже их господин понял это.

Иоанн с трудом дождался, пока барка причалила к берегу, спрыгнул на пристань и почти бегом направился к воротам Евгения, которые были настежь распахнуты.

Вооруженный всадник, узнав префекта претория, приветствовал его.

— Прочь с коня! Он необходим мне немедленно! — приказал Иоанн.

Через мгновение он уже был в седле, и копыта застучали по мостовой, когда он погнал коня галопом по дороге длиной в три четверти мили, ведущей к воротам Халк.

Кризис наступил быстрее, намного быстрее, чем он предполагал. Однако Иоанн почти ликовал.

Горожане на улицах поворачивали головы, когда он с грохотом проносился мимо, и, открыв рты, внимали похоронному звону, который уже подхватили все городские колокола.

— Император… император, упокой Господь его душу, — раздавались приглушенные голоса. Все знали, что у старого Юстина неважное здоровье, и теперь, когда ударили колокола, чернь вдруг вспомнила, что их престарелый правитель был храбр и добр, в меру благочестив, а его правление было мирным.

Что же касается Иоанна Каппадокийца, приближавшегося галопом к воротам Халк, то его мысли были слишком заняты другими вещами, чтобы размышлять о достоинствах умершего императора. Его ораторы — следует немедленно дать им возможность выступить с обращением. Необходимо также ни минуты не медля нанести визит во дворец, чтобы выразить соболезнование. Срочно должны быть направлены послания верховным иерархам церкви и руководителям партии Зеленых с извещением о том, что наступило время для заранее обусловленных действий.

Он подумал, что было бы лучше, если б он находился здесь в самый момент кончины императора… но, в конце концов, он не ожидал столь быстрого развития событий. Времени еще достаточно, так что пока все в порядке.

Конь, у которого вся морда покрылась пеной, зафыркал, оказавшись у ворот Халк. Иоанн остановил его, бросил поводья стражнику и спрыгнул на землю.

Когда он проходил через ворота, эскувиты салютовали ему.

— Давно это случилось? — рявкнул он, не останавливаясь.

— Примерно полчаса назад, ваше высочество, — ответил один из них.

Иоанн кинулся дальше. На прогулочных площадках и дворах перед зданиями дворца виднелись возбужденные группы переговаривающихся между собой людей, а похоронный звон продолжал сотрясать воздух.

Старый военачальник Милон спускался вниз по дорожке между кустами букса. Иоанн остановил его.

— Печально, — проговорил он. — Это подлинная трагедия для всей империи.

— Это так, — согласился Милон. — Действительно так.

Придав лицам соответствующее моменту скорбное выражение, поскольку на них смотрели окружающие, они некоторое время постояли, сокрушенно качая головами.

— А были ли какие-либо признаки скоропостижного конца? — спросил Иоанн после небольшой паузы.

— Никаких, — ответил военачальник, и его пухлое румяное лицо стало торжественным. — Кажется, это был сердечный удар, которого никто не ожидал, даже придворные лекари.

— Странно, — заметил Иоанн. — Странно, что смерть произошла из-за этого. А как это случилось?

Милону была свойственна склонность вести речь издалека и приближаться к сути дела крайне неторопливо. Теперь он во всем блеске продемонстрировал это.

— Когда это случилось, императрица находилась в своих покоях вместе с дамами, и разговор шел о чем-то несущественном, связанном, я думаю, с каким-нибудь вопросом приличий — скажем, о допустимости женщинам носить в церкви тонкую, почти невидимую вуаль, что ныне становится модным. Возникают, знаете ли, сомнения, не является ли это отклонением от предписания, оставленного благословенным апостолом Павлом, в котором он утверждает, что всякая женщина, совершающая молитву с непокрытой головой, позорит…

— Довольно об императрице и ее мнениях, — прервал в нетерпении Иоанн. — Расскажи мне об императоре!

Милон бросил на него оскорбленный взгляд.

— Его императорское величество, — проговорил он сердито, — держится, я думаю, неплохо…

— Держится неплохо? Как это понимать? Он же умер — разве не так?

— Кто? Юстин? Ничего подобного…

— Тогда почему колокола?

— Потому что… Значит, вы еще не знаете? Императрица Евфимия скончалась!

В этот момент старый Милон испытал острое чувство торжества, связанное с возможностью первым сообщить кому-нибудь новость. Что касается Иоанна Каппадокийца, то у него был вид человека, которого ударили из-за угла и которому необходимо какое-то время, чтобы полностью прийти в себя.

Собор величественно вздымался над окружающими его зданиями. И возраст у него был достаточно солидный — почти двести лет. На его крыше гнездились голуби и грачи, а ласточки щебетали внутри, под сводами, смутно виднеющимися сквозь дым, поднимающийся от бесчисленных свечей и курильниц.

Тут и там в трещинах стен росла небольшими кустиками трава. На одном из карнизов закрепился побег кедра. Все это говорило о древности собора. Именно его святость и древность превратили его в наиболее почитаемый храм империи, в котором предстоятелем был сам патриарх, превосходивший по чину даже римского преосвященства, которого уже начали величать папой.

Между собором и воротами Халк размещался Августеон — площадь, окруженная двойным рядом колонн, со зданием Сената к востоку от нее.

Обычно в тени колоннады собирались любители обсудить результаты последних ристаний, потолковать о новых ересях или поделиться свежими сплетнями; там же размещались книжные развалы, где желающие могли приобрести рукописи, недавние или древние, а для одолеваемых желаниями иного сорта существовала продажная любовь.

Но в этот день портики были запружены до отказа, и масса людей, выйдя за их пределы, растекалась по всей площади. Толпа была так плотна, что сквозь нее невозможно было протиснуться, люди в ней толкались, сновали и становились на цыпочки, чтобы лучше видеть происходящее; шеренги вооруженных воинов решительно загоняли вытесненных из толпы людей обратно, охраняя проезд шириной около пятидесяти футов, который вел от ворот дворца к собору — по нему должен был следовать траурный кортеж. Сколько десятков тысяч собралось на площади, никто не мог счесть, но даже на Ипподроме такого количества людей никто никогда не видел.