Это был хороший, удобный мир, и в нем жил Дат, преуспевающий в делах, супруг пожилой, но очень уважаемой женщины, отец троих сыновей, помогающих ему, и дед дюжины внуков, радующих его сердце, поскольку он любил детей.

И вдруг в одно мгновение все это благополучие и спокойствие улетучилось.

Едва он начал свою прогулку, до него донесся голос:

— Дат!

В этот миг он шел по аллее вблизи своей конторы, осторожно ступая, поскольку мостовая в этом месте была скользкой после ливня, окончившегося несколько минут назад. Резко остановившись, он заметил отпрянувшую в сумрак фигуру женщины.

— Ты произнесла мое имя? — спросил он.

— Да.

— Что ты хочешь от меня?

Женщина выступила из тени. Он смотрел на нее, а она с любопытством разглядывала его лицо. В нем зашевелилось воспоминание — из тех, что нелегко извлечь на свет.

— Могу ли я поговорить с тобой? — спросила она.

Он отступил назад и с беспокойством огляделся. Это было не принято, выходило за рамки приличий и обескураживало: к нему обращалась незнакомая женщина, к тому же не слишком почтенная, судя по ее виду. Он искренне надеялся, что никто из его друзей не станет свидетелем их разговора. К счастью, улица в это время была практически пуста, почти все купцы уже возвратились в свои дома.

Странно, она произнесла его имя так, будто была хорошо с ним знакома. Он должен немедленно отделаться от нее. Вероятно, ему даже не следует слушать эту женщину. Но он уже слышал голос инстинкта, шепчущий, что нужно по крайней мере узнать, кто она такая и что ей от него нужно. Женщина иногда может представлять опасность даже для добродетельного и честного гражданина, если она решила, что у нее есть повод для недовольства.

Он прочистил горло.

— Ну, говори, если тебе есть что сказать.

В этот момент он выглядел так, будто готов броситься наутек.

Женщина спросила:

— Дат, неужели ты меня не помнишь?

Трудно представить, сколько миллионов раз в истории человечества мужчины слышали этот вопрос от женщин, которых они забыли или пожелали забыть. Дат ощутил тот же внезапный холодок, легкую дрожь вины и страха, которую испытывают все его собратья в такой ситуации. Ибо теперь он узнал ее.

— Феодора… — он едва не добавил: куртизанка, но спохватился, — Феодора из Константинополя?

— Да, — сказала она.

Как ясно он помнил ее! Но как же она изменилась! За время скитаний с нищими ее лицо зажило, исчезли борозды и рубцы, появившиеся в результате тяжкого испытания в пустыне, кожа ее все еще оставалась темной от избытка солнца. И было еще что-то, от чего он с трудом сдержал волнение. Он помнил эту девушку как воплощение грации и легкости. Теперь же ее тело в грубой шерстяной накидке (откуда ему было знать, что она потратила на нее те несколько медяков, что заработала за дорогу с нищими) стало бесформенным, спина прогибалась, чтобы уравновешивать огромный выпирающий живот, а походка стала неуклюжей.

Он тяжело вздохнул. Женщина из прошлого… и к тому же в тягости! Какая страшная несправедливость! Совершить единственный неосторожный поступок, всего один за всю жизнь, и вот чем это обернулось!

В прошедшие месяцы он время от времени позволял себе тайное наслаждение — воспоминания о тех четырех днях, проведенных с этой девушкой в Константинополе, о тех четырех нескончаемых, ушедших в забвение, восхитительных днях. Но ведь он с лихвой заплатил за них, а вернувшись в Александрию, стал еще более безупречным, еще более преданным семье, усердным прихожанином, жертвующим церкви и монастырям монофизитов, которых было множество в городе и за его пределами.

И вдруг, словно гром среди ясного неба — Феодора!

— Ты помнил, — проговорила она, подойдя ближе.

Эти женщины, кажется, получают удовольствие, пробуждая мужскую память. Еще бы он не помнил ее! Но сейчас эти четыре дня, проведенные с ней, вовсе не казались такими восхитительно сладостными.

— Зачем ты здесь? — нелепейший в этих обстоятельствах вопрос. Но это было все, что пришло ему в голову.

— Мне подсказали, где находится твоя контора, и я ждала в надежде увидеть тебя.

Теперь Дат решил прибегнуть к решительным мерам.

— У нас с тобой нет ничего общего! — резко проговорил он. — Ты слышишь?

— Однако ты говорил, что никогда не забудешь…

— Ты не можешь ничего требовать от меня. Тебе хорошо заплачено!

— Я принесла тебе удачу, ты сам сказал мне это, — грустно проговорила она.

— Ты хочешь погубить меня? Ты охотишься за деньгами? Вот, возьми, и я не хочу больше видеть твое лицо!

Он бросил золотую монету. Она завертелась на мокром камне и легла сверкающим пятном.

Феодора не сделала никакого движения, чтобы поднять ее. Вместо этого она спрятала лицо в накидке и заплакала.

Дат, собравшийся было уходить, остановился. Его взгляд стал смущенным и испуганным. В сущности, он был добрым человеком, а девушка не подняла монету. Он всегда сочувствовал человеческой беде, когда ему приходилось столкнуться с нею.

Кроме того, ему действительно сопутствовала удача с тех пор, как он узнал эту девушку. Дат не был суеверен, но игнорировать факты не мог.

— Что случилось? — спросил он резко. — Скажи, в чем дело?

Он подошел к ней и отвел ее руку от лица. Оно было мокрым от слез, как мостовая под ногами от недавнего ливня, а ее одежда под его рукой тоже была мокрой. Девушка дрожала, и этого оказалось достаточно, чтобы тронуть его сердце.

— Чего ты от меня хочешь, Феодора? — спросил он и добавил: — Прости меня за эту монету и за то, что я сказал… — Он освободил руку и нагнулся, чтобы поднять золотой.

Она снова спрятала лицо и дала волю безудержным рыданиям. Ледяная морось начала сыпаться с неба. Минуту назад Дат думал об этой девушке, как об отвратительном порочном существе, представляющем опасность для него, но сейчас он неуклюже погладил ее по плечу.

— Ну, ну, — проговорил он. — Позволь мне помочь тебе.

Внезапно она перестала плакать и затаила дыхание.

— Вот! — пробормотала она.

— Что?

— Они приходят все чаще…

— Что ты имеешь в виду?

— Эти боли! О, добрый Дат, будь снисходителен ко мне. У меня будет ребенок, время почти пришло, а ты единственный, кого я знаю во всем этом городе…

Последнее слово, казалось, вытолкнуто судорогой горла. Дат таращил глаза и теребил бороду. То, что она сказала, исключало опасность шантажа, но и заставляло задуматься. Как и любой человек на его месте, он был в высшей степени взволнован и озадачен ее положением.

— Почему же мы все еще стоим здесь! — вскричал он. — Нельзя терять ни минуты! Скорее! Я знаю, что делать. Но ведь тебе нельзя идти! Подожди, я сейчас найду носильщиков и кресло!..

Это были ужасные часы! Тело Феодоры терзалось и рвалось в страшных муках. Она осознавала, что находится в комнате с каменными стенами, в которой темнота лишь слегка рассеяна тусклыми лампами. Она лежала на столе, а круглолицая косоглазая повитуха сидела между ее вытянутыми ногами.

Там были и другие женщины, облаченные в серое, с лицами, скрытыми капюшонами; одни удерживали ее на столе, когда она корчилась и визжала, другие выполняли какие-то поручения повитухи, некоторые молились на коленях.

Одна женщина ей особенно запомнилась — белолицая и сухопарая; был там и единственный мужчина, также закутанный в плащ с капюшоном, но только черный — высокий, с горящими глазами. Вместе с белолицей женщиной они обрушились на девушку, страдающую на столе.

— Шлюха! — твердил мужчина. — Язычница! Сознайся в своих отвратительных грехах и все равно будь проклята Богом!

— Ты не можешь иметь ребенка, даже если он выживет! — настойчиво повторяла женщина. — Он принадлежит Богу! Согласись отдать дитя святому ордену!

Это длилось часами до тех пор, пока Феодора, не представляя, что делает, не кивнула в знак согласия. В конце концов, какое это имеет значение? Она так страдала, что для нее сейчас ничто не имело значения.