Секретари канцелярии принца обратили внимание на то, что Юстиниан, всегда занимавший место за своим столом прежде других, на следующий день в первый раз не приступил с рассветом к исполнению своих обязанностей.

Когда же он наконец появился, все, кто знал его, увидели совсем другого человека — едва ли не легкомысленного, смешливого и на протяжении всего того дня непоседливого, не способного, как бывало, сосредоточиться на работе.

В то утро принц засиделся во дворце Гормизды с маленькой прелестницей заутренней трапезой, и весь день он только о ней и думал, не в силах вполне владеть своими мыслями.

Прежде женщины всегда оставались для Юстиниана не более чем игрушками, походившими друг на друга, как одна монета на другую. Когда в звоне такой монеты он замечал изъян, делавший ее недостойной его, она выбывала из обращения. Так происходило со всеми женщинами, которых он знал. Это было в нравах Востока, к которому все больше тяготели в империи: если не считать удовлетворения любовных потребностей и произведения потомства, женщина нисколько не заслуживала мужского внимания.

В тот день, однако, Юстиниан постоянно мысленно возвращался к девушке, которая осталась у него в доме. Он не мог не думать о живом взгляде ее блестящих глаз, ее веселом смехе и о том, как она отвечала ему во всех поворотах любовной игры, длившейся всю ночь, увлекаясь этой игрой так же, как он был увлечен ею самой.

Уже этим одним она выделялась среди большинства его прежних подруг, которые обычно утомлялись и охладевали и уже не стремились к продолжению в союзе с партнером новых поисков и попыток до полного иссякания самых родников наслаждения, когда мужчина и сам рад успокоиться в благодарной беспомощности.

В этот день Юстиниан не стал задерживаться в канцелярии и рано вернулся в свой дворец. Проведя без новой своей подруги несколько часов, он теперь почти убедил себя, что всего лишь позволил разыграться воображению и приготовился к разочарованию при встрече. Тем не менее, оказавшись перед порталом Гормизд, где его приветствовали стражники, он ощутил поднимавшееся в душе волнение.

Что же касается Феодоры, в прошлую ночь она играла свою женскую роль, то есть соображала и строила планы, тогда как мужчине положено лишь слепо следовать своим желаниям. И даже когда ее тело пылко повиновалось в объятиях царственного любовника своим инстинктам, как то бывает со всякой настоящей женщиной, и уже как будто не стремилось ни к чему, кроме их удовлетворения, — даже и тогда в мыслях у нее не было ни малейшего смятения.

Юстиниан прислал к ней дворцовых прислужниц, и с их помощью она посвятила все утро купанию, уходу за собой и отдыху утомленной плоти. Она с жадностью, хотя и умеренно, поела и вздремнула после полудня. Когда же, по ее предположениям, приблизился час возвращения Юстиниана, она сделала кое-какие приготовления: опять поплескалась в бассейне, тщательно убрала волосы, прикоснулась в последний раз там и сям к лицу, кое-где втерла в кожу немного благовонного масла и облачилась в свежую, извлеченную из сумки тунику мягкой розовой ткани, собрав ее в бесчисленные складки, благодаря чему это одеяние подчеркивало линии ее тела и делало его еще более грациозным. '

Женщина — это иллюзия, и эту иллюзию создает в себе мужчина. Едва он влюбится в нее, как ей остается лишь помогать ему время от времени в сотворении иллюзии. Когда Юстиниан увидел в тот вечер Феодору, она являла собой высшую степень совершенства, на какую только было способно искусство ее самой и ее камеристок, но в его глазах она превосходила любое мыслимое совершенство. Все, что он пытался в течение дня придумать, дабы приготовить себя к разочарованию, оказалось ненужным. Она походила на богиню — вернее сказать, на прекрасную нимфу, из тех, которые, как утверждают мифы, бывали иной раз доступны любви смертных.

Но хотя она настолько очаровала Юстиниана, что он, пожалуй, видел ее теперь не иначе как через призму собственных иллюзий, у нее самой не было никаких иллюзий относительно себя. Когда он пылко обнял ее и стал покрывать ее лицо и грудь поцелуями, она отвечала ему с не меньшим жаром, но и тогда ее не оставляли мысли о главной ее цели и предмете устремлений.

Юстиниан был пленен. Она превзошла все его ожидания. Феодора это знала. Но она также знала, что никакая женщина не сможет удержать такого мужчину, как Юстиниан, на долгое время, если не проявит бесконечного воображения и выдумки. Он уже не юноша, заботящийся в любви лишь о своих ощущениях, которого женщине легко опутать своей паутиной. Это зрелый муж, привыкший к повиновению других людей, ежедневно занятый делами огромной важности, и, возможно, расцвет его жизненных сил уже позади. По этим причинам сохранить власть своих чар над ним гораздо труднее. Приходилось помнить и о том неприятном обстоятельстве, что она всего лишь маленькая куртизанка, что она оказалась во дворце на короткое время и пребывание ее здесь может не продлиться долее еще одной ночи.

Хотя о человеке, которого она боялась больше всего, речи пока не заходило, Иоанн Каппадокиец нет-нет да и возникал мрачной тенью в ее памяти. Она особенно надеялась на то, что сможет оградить себя от злобы префекта претория, даже когда ей придется покинуть дворец, и думала об этом, готовясь принять Юстиниана во второй вечер.

Женщины часто бывают подобны облаку и не воплощаются в законченные формы, а потому бездумная переменчивость для них естественна. Однако Феодора довела эту особенность женского естества до совершенства. Натура ее была необычайно многообразна, но мысли у нее были заодно с интуицией, и перемена в ней привела принца в замешательство.

Он ожидал от нее половодья страсти, но никакого половодья поначалу в ту ночь не было. Было много смеха, игры, были обещания и отказы, движущееся в его руках упругое тело, губы, внезапно отводимые в сторону, нежданные прикосновения и поцелуи в минуту разочарования, веселые шалости на обширном ложе принца, длившиеся до тех пор, пока он уж и сам не знал, смеяться или гневаться в бесплодных попытках добиться вожделенной награды.

Женщины, достаточно смелые для такой игры, должны знать таящуюся в ней опасность: им необходимо точно предугадывать, как долго можно ее вести, и тонко чувствовать тот момент, когда многократно получивший отказ мужчина перестанет разделять радость игры, начнет чувствовать утомление, злиться и не захочет ее продолжать. Кокетство иной раз грозит зайти слишком далеко.

Однако Феодора была достаточно искусна, чтобы не совершить такой ошибки. В тот самый момент, когда она успевала уже истомить его и подвести к черте, за которой наступает охлаждение, но когда он еще полон желания и сил, она позволяла овладеть собой как бы случайно или как будто она не в силах больше сопротивляться. И они соединялись, охваченные небывалым прежде жаром.

Потом они приняли ванну, резвясь и хохоча в воде, как дети, затем оделись и принялись за ужин, поданный слугами-евнухами.

Ужин был отменный, но Юстиниан почти не чувствовал вкуса еды. Отнюдь не гурман вообще, в тот вечер он был настолько увлечен своей подругой, что просто не замечал, что кладет в рот.

Ее болтовня была весела и остроумна, но и чистосердечна. Ему нравилось слушать ее, потому что ее голос был так же приятен для уха, как ее тело для прикосновений. Особенно нравилось ему, когда она рассказывала о себе. И она отвечала на его вопросы прямо и откровенно, как бы доверяя себя ему и тем самым давая ему право на все, что он желал бы получить от нее.

Юстиниан всегда интересовался образом мыслей других людей, и в последнее время его внимание привлекали дебаты по религиозным вопросам. Хотя церковь безусловно осуждала таких женщин, как его прелестная подруга, а также — следует признать — и таких мужчин, как он сам, то есть распутников, благодаря которым только и могла существовать профессия куртизанок, тем не менее собственное его положение не вынуждало его исповедовать строгие и унылые воззрения наиболее ортодоксальных богословов. Однако склонность к религии, в частности к ее метафизическим аспектам, все более возрастала и впоследствии всецело овладела им.