Не так давно к ним присоединились и распутные девицы. Они слонялись вместе с молодыми ублюдками по улицам, смеясь пьяными голосами и призывая к полной свободе действий, безумному разврату, возбуждая и без того невменяемых юношей. Присутствие девиц побуждало их к еще более жестокому насилию.

Порядочные женщины еще засветло покидали улицы и запирались в домах. Пожилые люди вместе с детьми также сидели взаперти, и только взрослые крепкие мужчины выходили на улицы, да и то лишь по неотложным делам. Разумеется, если они не носили повязки Синих. В ту ночь Зеленые бессильно скрежетали зубами и молили Бога о том времени, когда смогут наконец рассчитаться с врагами.

Наконец рассвело, и город понемногу успокоился. Запоздалые прохожие спешили домой по сумеречным улицам, захламленным всякой дрянью и мусором. Стражники и специальные уборщики-рабы были заняты другим: они собирали и отвозили к магистрату трупы, не опознанные и не востребованные родственниками и друзьями.

В обычный час открылись лавки и базары, и городская стража вздохнула с облегчением — все более или менее обошлось.

Наступил седьмой день января. Сотни рабов трудились на Ипподроме, пересеивая песок арены, моя скамьи и готовя императорскую ложу, выколачивая подушки и занавеси из пурпурного шелка.

В полдень откроется сезон ристаний на колесницах и игр, которые будут проводиться на средства императора, а не каких-либо партий или богатейших патрициев.

Сезон продлится две недели. Из Антиохии и Коринфа доставили лошадей и колесницы вдобавок к тем, которые уже находились в столице, а из Азии, Африки и лесов Северной Европы были присланы дикие звери для травли.

Зрелище обещало быть выдающимся.

Первый император-христианин Константин отменил бои гладиаторов и распятие преступников, потому что смерть Христа и множество мучеников сделали этот вид наказания священным. Но извращенный вкус византийцев требовал боев медведей с огромными псами, тигров со львами, волков с быками, громадных козлов с медведями. А дикие кабаны сражались друг с другом, нанося клыками ужасные раны.

Однако гонки колесниц, в которых иногда погибали люди, оставались излюбленным зрелищем толпы, и прежде всего потому, что запах человеческой крови по-настоящему возбуждает низменные натуры.

Придворные высказывали одобрение решению Юстиниана провести игры сразу после Двенадцатой ночи. Все сознавали, что щедрость императора предупредила возможные серьезные события в период праздничного разгула. Император посулил гонки и звериные бои, и это было сродни тому, как подкупают капризного и избалованного ребенка обещанием лакомств.

Предзнаменований было более чем предостаточно, но, как ни странно, никто не ожидал, что разразится катастрофа, и когда это случилось, все были застигнуты врасплох.

Семена были посеяны Иоанном Каппадокийцем, но когда они начали приносить плоды, происходило это уже без его вмешательства или участия.

Все началось так внезапно, что даже смутные опасения Феодоры не успели окрепнуть и перерасти в мрачные предчувствия. Что касается остальных — Юстиниана, Велизария, Трибониана и других, — для них это было словно гром среди ясного неба.

Император лично присутствовал в кафисме в первый день состязаний на Ипподроме. В этот день, в отличие от последующих, все обошлось без неприятных происшествий.

Феодора не стала подниматься на колокольню церкви Святого Стефана, чтобы понаблюдать через решетчатые окна за происходящим на Ипподроме. После бурных событий Двенадцатой ночи она нервничала и не находила себе места и поэтому осталась на женской половине дворца в окружении придворных дам. Но даже туда доносился громоподобный клич «Ника!» — ликующий, торжествующий, кровожадный. И всякий раз, услышав его, она знала, что на белом песке арены произошло нечто ужасное: либо в щепки разбилась о край арены колесница, либо кто-то растоптан мощными копытами или раздавлен несущимися колесами, выпав из своей повозки на пути у других колесниц.

Вид крови возбуждал толпу. Человеческие внутренности, разбросанные на окровавленном песке, — вот зрелище, ради которого публика до отказа заполняла Ипподром. И еще, конечно, растекшиеся мозги или дергающаяся оторванная кисть руки… Толпа разражалась воплями восторга, когда рабы проносили мимо бездыханные тела возниц, лишь несколько минут назад бывших всеобщими любимцами. Зловещий портал, построенный в свое время для того, чтобы уносить гладиаторов, и названный Врата Смерти, теперь продолжал служить погибшим или изувеченным возницам. Обезумевшие от вида крови, страданий и смерти зрители заключали на Ипподроме дикие, невероятные пари.

С младенческих лет Феодора привыкла к оглушительному крику Ипподрома. Однако сейчас ей чудилась в нем новая нота — визгливая, истеричная и безумная, несущая скрытую угрозу и наполняющая душу леденящим страхом.

На седьмой день игр, вечером, во время званого обеда в триклинии, данного в честь посла из Равенны, она попыталась заговорить с Юстинианом о своих тревогах. Но тот лишь пожал плечами, не разделяя ее опасений.

— В последнее время у тебя расстроились нервы, — сказал он. — В Двенадцатую ночь чернь всегда устраивает потасовки. Правда, в этот раз они расходились больше, чем следует. Но разве ты не заметила, как быстро город утих к утру? Будто и не было никаких волнений.

— Да, это верно, — согласилась она.

— Успокойся и забудь о своих страхах, дорогая моя. Все в полном порядке.

И он вернулся к разговору с послом, поскольку был крайне заинтересован в том, чтобы во время его предстоящего вторжения во владения вандалов остготы соблюдали нейтралитет.

Феодора перевела взгляд на Антонину, как всегда окруженную мужчинами. Открыто флиртуя и не скрывая своего пренебрежения к Велизарию, Антонина обращалась с ним очень дурно, но воин, казалось, не желал или не мог в этой ситуации ничего предпринять.

Чей-то голос рядом с Феодорой произнес:

Обернувшись, Феодора увидела Трибониана и улыбнулась ему.

— Это Плавт[69], верно? А я бы предложила другую цитату, из Апулея[70]. У него есть строки, где он сравнивает кокетливую женщину с игроком, который ловит и отбивает мячи обеими руками:

Трибониан с улыбкой кивнул.

— Метко сказано, однако мне ничуть не меньше нравится Овидий[71], когда он описывает тот тайный язык обольщения, которым в совершенстве владеет наша маленькая подруга. Вот, послушай, великолепная: