ГЛАВА 19
Сперва в связи с затеянным во дворце грандиозным переустройством и нежеланием Юстиниана слишком часто демонстрировать свою любовницу, вызывая неудовольствие императрицы Евфимии, никаких официальных приемов в Гормиздах не устраивалось. Однако иной раз Феодора выступала в качестве хозяйки дома в небольшой компании друзей или знакомых Юстиниана, которых он приводил к себе поужинать.
Раз или два в этой компании оказывался префект претория, и Феодора вновь стала опасаться Иоанна Каппадокийца. Хотя он и обращался к ней почти подобострастно, она постоянно ощущала на себе взгляд этого человека и была совершенно уверена, что, подвернись ему возможность, он бы с удовольствием ее уничтожил. Но когда она поделилась этими мыслями с принцем, Юстиниан встал на его защиту.
— Согласен, что у Иоанна нет многого, чего требует от человека этикет, — сказал он. — Он низко наклоняется к столу и жаден в еде, употребляет грубые выражения и никогда не научится сидеть или ходить, как положено достойному мужу, а не запряженному быку. Но я уверен, что у тебя сложилось о нем превратное представление. При всех его недостатках он предан мне — и вообще он гениальный администратор. Никогда еще финансовые дела империи не складывались так удачно — он умеет находить деньги там, где и не подозревают об их существовании. Тебе нравятся Трибониан и Велизарий — и мне тоже. Это лучшие мои друзья. Однако вот что я тебе скажу: для империи Иоанн Каппадокиец представляет ценность куда большую, чем оба они вместе взятые.
— Почему ты так уверен в его преданности? — спросила она.
— У меня есть на то основания. — Он помолчал. — И даже если бы он захотел доставить тебе неприятности — во что я никак не могу поверить, ибо он никогда не отзывался о тебе иначе, как в самых теплых и дружественных словах, — что бы он мог предпринять? — Он взглянул на нее и добавил с налетом строгости в голосе: — Умоляю тебя, дорогая, занимайся дворцом, нашими друзьями, нашими развлечениями. А управлять империей предоставь мне.
Феодора не стала больше касаться этой темы, и хотя Юстиниан считал, что переубедил ее, молчаливая неприязнь между нею и Иоанном Каппадокийцем сохранялась.
К тому же наиболее частыми гостями в Гормиздах были Трибониан и Велизарий, и Феодора всегда рада была их видеть, поскольку оба они выдержали серьезное испытание в преданности.
Трибониана она выделяла из прочих. С женщинами он вел себя, как правило, несколько цинично, и по этой части даже Феодора не могла его перещеголять, хотя он с достаточным уважением воспринимал ее дерзкий склад ума. Он был одним из тех, скорее даже единственным, кому она позволяла временами развлекать себя в этой чуть грубоватой манере, которая ее не злила и не раздражала. Ей нравилось его слушать, ибо он был блестяще образован и не только сыпал эпиграммами, но и мог безукоризненно точно, иногда с едким сарказмом, но неизменно удачно и к месту цитировать поэтов, причем как древних, так и современников. Подчас он бывал сама деликатность, но иногда его цинизм принимал такие формы, что это даже шокировало.
В один из вечеров, за ужином, разговор коснулся пира, который устроил Гермоген, министр двора, где присутствовала почти вся знать.
— Мне кажется, это было довольно любопытное событие, — заметил Велизарий, который с удовольствием принимал участие в подобных делах.
— А по-моему, скучища невероятная, — возразил Трибониан. — Не было ничего нового или необычного. Осточертевшие танцовщицы, разные шарлатаны и фокусники. Гермогену, хотя ему и не надоедает без конца устраивать пирушки, недостает фантазии придумать что-нибудь веселое или занимательное. Я умираю от скуки на его приемах. Но, поскольку он министр, никто не решается проигнорировать приглашение и не явиться. Ему стоило бы прислушаться к дельному совету кого-нибудь из тех, кто способен видеть на несколько шагов дальше той мертвящей обыденности, в которую, кажется, скатываются пиры в столице.
На какое-то мгновение его взгляд задержался на Феодоре, как если бы он вспоминал событие, которое произвело сильное впечатление.
— Ну а блюда — разве не замечательны они были? — заметил Велизарий. — По мне, так соус к куропаткам был необыкновенно изысканным.
— Блюда были хороши. Но их было уж слишком много.
— И конечно же, Трибониан, — улыбнулась Феодора, которая не присутствовала на этом пиру, — там непременно велась какая-нибудь остроумная беседа — ведь там был ты.
Юрист улыбнулся ей в ответ.
— Если это насмешка, о прекраснейшая, я ее прощаю тебе. Если это комплимент, я благодарен тебе за него. Что же касается бесед, то о каком остроумии могла идти речь при таком обилии блюд? По-моему, их было тридцать пять.
— Тридцать, — уточнил Велизарий.
— Пусть будет по-твоему, военачальник. Я не считал. К концу пира я, клянусь, почти уже засыпал от пресыщения. Мне даже стало грустно из-за этого.
— Я еще могу допустить, что ты скучал, — вступил в разговор Юстиниан, — но только не грустил — это на тебя непохоже.
— Когда я вижу всех вас, жадных, постоянно обжирающихся — может быть, не считая вашего высочества, — то это всегда мне напоминает о бренности и бессмысленности жизни и всех устремлений человека.
— Почему вдруг так? — спросила Феодора.
— Потому что я помню строки, написанные сатириком Агафием при созерцании им отхожего места под Смирной.
— Прочитай их, — попросила она.
Он, чуть улыбнувшись, посмотрел на нее.
— Боюсь, они настолько же непристойны, насколько и ЦИНИЧНЫ.
— Неважно! Я уже приготовилась слушать. Позволь мне самой судить о нем.
— Ну что ж, прекрасно. Я тебя предупредил, о прелестная, — сказал он и начал декламировать:
Все явные излишества людей
И все их дорогие яства, Извергнувшись, здесь сразу же теряют Былую прелесть и очарованье.
Фазаны золотистые, и рыбы,
И смеси, в ступке перетертые искусно,
И поваров труды, и кулинаров —
В зловонное дерьмо здесь обратились.
Все то, что глотка жадно пожирала, Желудок в скверну превращает равнодушно.
И человек, прозрев, вдруг понимает, Что, повинуясь алчным устремленьям, Напрасно богател — смерть наступает, Все обращая в прах.
Закончив, он вопросительно взглянул на Феодору.
— Ну что ж, — проговорила она, — ведь ты меня предупреждал. Но как ты считаешь, неужели и все другие устремления человека, кроме потребления пищи, ведут к такому же мерзкому финалу?
— Временами меня это просто ужасает, — ответил Трибониан.
— В некоторых случаях, я уверена, этого не происходит, — возразила она. — Что же касается тебя лично, друг мой, то в этом случае у меня нет твердой уверенности.
Обратив все в шутку, чтобы не продолжать спор на столь пессимистическую тему, она перевела разговор.
В то же время Феодора раздумывала над некоторыми моментами, открывшимися ей в споре. Прежде всего, она всегда чувствовала в Трибониане некий дар проникновения в суть вещей. При всей его праздности и неизменно циничном поведении, его суждения были глубже суждений большинства известныХ ей мужей, включая и Юстиниана. А под сардонической манерой Трибониана вести беседу скрывалось исключительное уважение перед законом и правом — это было делом его жизни, и он постоянно шлифовал и углублял свои познания в этой области. Расточать впустую такой дар просто глупо, и Феодора надеялась каким-либо образом использовать мощный ум законника.
Велизарий был совершенно иным: главным его достоинством был не разум, а грубая физическая сила. Временами его лицо утрачивало всякое выражение, глаза у него были водянисто-голубые и холодные, нос крупный и широкий в основании. Челюсти постоянно были напряжены, а небольшая бородка, обрамлявшая его лицо, подрагивала и шевелилась, будто он постоянно что-то жевал. У некоторых это обычно является признаком волнения, у Велизария же не означало ничего.